6. Глобус.

В самом начале каждой осени, Яков исправно, как полагается каждому хозяину дома и прилегающей к нему територрии, собирал опавшие листья.
Первые дни это было не совсем сложно и даже приносило удовольствие. Маленькие, ровной формы и высоты кучки плодились по всему саду и радовали глаз палитрой цветов. Но с каждым днем высота кучек росла, форма из идеальной превращалась в грушевидную, затем в грушевидно-безформенную, а затем  человек понимал, что уже не успевает за листьями, да и целесообразность поступка казалась теперь не такой уж практической и функциональной.
Осень в который раз побеждала грабли, человека и его светлые помыслы, войдя в соучастие с псом, ветром и запахом прелости.
При появлении первых морозов, Яков каждый год забирал козу в дом, в неотапливаемую его часть, в маленькую комнатку при входе, где была газовая плита, на стене висели телогрейки, а на полу стоял табурет и пепельница. В этом году морозов решили не ждать,  и, уже в начале ноября,  Клайпеда получила в собственное распоряжение жилплощадь с двумя квартирантами и маленьким окошком.
Окошко это, на уровне пояса человека, вровень с головой козы, непонятно кем и зачем сделанное, пришлось в самую пору Клайпеде. Выходило оно на сторону двора, где была калитка, и стоит ли удивляться тому, что стекло в этом окошке было полностью испачкано пятнами от мокрого козиного носа, являясь признаком врожденного любопытства.
А в остальном уживались довольно мирно. Когда в этой холодной комнатке жарился на плите омлет, Клайпеда поднимала голову вверх и старательно нюхала. Когда дверь в дом забывали закрыть, Клайпеда эту самую голову просовывала в образовавшуюся щель и точно так же вдыхала запахи дома. Когда запахи оказывались деликатно-вкусными, коза теряла способность управлять своими ногами, которые в свою очередь изысканно вышагивали по единственному ковру в сторону стола.
Убегали эти ноги так же изысканно, иногда ловко уворачиваясь от тапка...
Привычным движением Геннадий Петрович закрыл за собой калитку, зацепив металлический крючок за петельку, затем медленно обернулся, тем самым спугнув с куста стайку воробьев. Постояв без движения, с удовольствием вдохнул свежий морозный воздух, к чистоте которого примешивались нотки калины, отголоски паленых листьев и теплый запах жилого дома. Геннадий Петрович зажмурил от удовольствия глаза, все в этом моменте было для него гармонично и в удовольствие.
Постояв без движения некоторое время, мужчина увидел около дома стоящий в траве бидон и направился к нему. Бидон был пуст, в том смысле, что воды в нем не было, но был ворох жухлых листьев и высохшая яблоневая ветка.
- лучше бы в сарай конечно, - тихо сказал Геннадий Петрович, и тут же обернулся, почувствовав на себе чужой взгляд. Из окошка, уткнувшись носом в стекло, на него сопела Клайпеда. - я в том плане, - смутился мужчина, обьясняя свою позицию козе - что, ну как-бы вещь денег стоит, а валяется просто так...
Коза, в свою очередь, не убирая носа от холодного стекла, несколько раз моргнула своими глубоченными янтарными глазами.
- вот и я о том же, - выдохнул Геннадий Петрович и поздоровался, - здравствуйте!
Яков сидел на полу. Вокруг него валялись тапки, тюбики из-под клея, ножницы, топор, две линейки и несколько карандашей, нож, увеличительное стекло и толстая книга. Яков занимался тем, что натягивал, мокрую от клея бумажную карту мира на футбольный мяч.
- может это конечно не мое дело, - аккуратно произнес Геннадий Петрович, - но ты Никарагуа наклеил на Финляндию.
Яков выдохнул, карта мира была заметно больше по рамеру, чем футбольный мяч, и подобные нестыковки были ожидаемы.
- думаешь будут проблемы? - задумчиво спросил он.
- пять с половиной миллионов финнов, как ни крути - кивнул Геннадий Петрович.
Яков отклеил обратно кусок карты и грустно посмотрел на друга.
А потом курили на крыльце. Яков, накинув на себя теплый вязаный плед, вдумчиво смотрел на листья, что к этому дню равномерно укрыли всю землю. Не спряталось лишь то, что было высоким от рождения. Геннадий Петрович морщился от неприятного запаха табачного дыма, но продолжал курить.
А коза Клайпеда смотрела в свое окошко, на опрокинутый бидон, и что-то конечно думала по этому поводу.  И от всего этого вокруг стало необыкновенно тихо. Так тихо, что если бы не стайка воробьев, что с шумом делили высохшую корку черного хлеба, то можно было услышать как над лесом кричат запоздалые журавли.
- крлы, крла, крлы, крлы. Крлаааа.