У нас в деревне.

Я познакомился с работодателем, когда мне понадобились его услуги. Тогда он помогал людям. Своеобразная помощь, на самом деле. Тем не менее, он откликался на зов нуждающихся, не находил в своей работе ничего личного. Теперь всё иначе.

Мои родители любили друг друга до смерти. Отец был старше матери на пару десятков лет, привязаны они были друг к другу такой силой, странной и крепкой, какую мне, пожалуй, никогда не испытать, даже несмотря на то, что веду общение с людьми не менее странными. Родители с малых лет приучили меня не страшиться смерти, разговоров о сексе, а так же осуждения со стороны чужих людей. Эгоизм во мне процветает, оттого теперь я даже не слышу чужого мнения. Разговоры о сексе однообразны, скучны. А вот со смертью сжиться не так-то просто.

Помню, в те времена я мечтал больше всего о велосипеде, а отец уже рассказал, что рано или поздно он и моя мама умрут. Рассказывал мне о том, что это не всегда происходит быстро, ведь у смерти разные проявления. Я всё ещё представлял свои ноги на педалях, а мне был задан вопрос:

– Если мы с твоей матерью умрём, ты не обязан идти за нами, хотя решать тебе. Как думаешь, что ты сделаешь?

Этот вопрос я слышал не единожды. Первые несколько лет, когда дальше велосипеда моя фантазия не уходила, отвечал уверенно, что отправлюсь вместе с ними. Теперь бы так не ответил, естественно, да и предпочёл бы не отвечать вовсе.

О смерти вообще очень легко говорить, когда её не видишь своими глазами, не ощущаешь её электричество на волосках собственной кожи. О ней легко говорить, легко забыть, легко шутить, легко философствовать. По прибытию же такого незваного гостя теряешься в словах.

Так вот, отец умер первым, мне тогда лет семнадцать было. Ничего хорошего о тех годах сказать не могу. Я родом из глуши, так что умственными способностями не отличался. К тому возрасту я понял, что веселее велосипеда может быть алкоголь, удачная драка или групповое изнасилование какой-нибудь деревенской дурнушки.

Немного пьяный я вернулся домой после гулянки, а вот и отец. В дверном проёме. Висит. Лицо синее. Слегка качается. Мама была в гостях у какой-то соседки, а я ждал её возвращения, подбирал слова. Я хотел донести ей единственную мысль: не делай глупостей, ибо я не готов к самостоятельной жизни. Звучит хуево, знаю, зато честно. На тот момент я понимал, что нужно подобрать правильные слова. Слова о любви? Слова сожаления? Поддержка? Чёрт знает. Я ходил кругами, даже планировал спрятать тело. Подстроить, будто он исчез, было бы идеально. Всё лучше, чем так. Идей только не было, куда его можно заволочь. Единственный вариант, при котором меня точно никто бы не заметил с телом, это столкнуть его в яму уличного туалета. Благо яма глубока. Да вот только ненадёжный это способ. Яму где-нибудь на участке выкопать я бы не успел, да и замаскировать потом тоже. Оставалось ждать.

Чего уж говорить, была истерика. Я пытался схватить её, удержать, а она кричала на меня бредом. Да в чём я-то виноват? Поцарапала мне лицо, чуть глаз не поранила. Срезала его с верёвки, потащила в комнату, пыталась что-то сделать. Штаны у него испачканы дерьмом были, я старался на него не смотреть, слов нужных не находил. Она схватила нож и принялась себя резать. Сначала руки. Кричала от боли, из сил выбивалась, а продолжала наносить раны. Я подойти к ней боялся, вдруг ещё меня заденет. Решила нож в живот себе всадить. Упала на бок, хрипит, смотрит на меня. Безумие глаз испарилось. Надеялся, сейчас скажет звать на помощь, но нет. Убей меня, говорит.

У меня нервный смех. Спросил, не ебанулась ли она часом? Просит. Больно, говорит. Жить будет больно, умирать больно. Пошёл я за топором, тянул время. Точил его, хотя получалось очень плохо. Надеялся на то, что как вернусь обратно, она уже умрёт. Вернулся, из неё кровь и что-то жёлтое сочится, но жива, стонет.

– Подтолкни его ко мне. – Попросила, указав на отца.

Я его к ней пихнул руками, она положила свою руку в его раскрытую ладонь. Надеялась, может, что некая душевная жизнь этого мужчины ещё ощущает прикосновение. Я видел лишь труп. Это не значит, что я ничего не чувствовал. Мои переживания в тот момент не передать словами. Абсолютный холод держал меня с таким же желанием, как руки моей матери тянулись к телу возлюбленного.

– Может не надо? – Спросил, так надеялся на её сочувствие ко мне.

Она лишь недовольно зарычала. Я замахнулся топором, но в последний момент рука дрогнула, я вонзил металл ей в плечо. Её голос ожил с новой силой ярким криком боли. Какая же хуета, подумал я, выкинул топор в сторону, осел на пол и стал материться во весь голос.

– Сука, блять! Какого хуя? Какого хуя вы от меня хотите? Идите на хуй! Идите на хуй!

Часы тикали, она ещё не подыхала. Ярость такая охватывала меня, что мог бы схватить топор и закончить эту сцену, но знал, что не хватит духу. Тогда она последними усилиями голоса сказала мне, что есть человек, который сможет помочь. Через несколько домов, дала мне указания, смогу найти этого человека.

– Иногда приезжает из города, медик, поможет.

Получается, в тот день он мог бы отсутствовать, но мне повезло. Я не сказал ему ни слова, лишь попросил о помощи и повёл его за собой. Мужчина высокий, грубое лицо с большим подбородком, руки неестественно длинные. Он не особо торопился, когда шёл за мной. Мой нервный, дрожащий шаг странно контрастировал с его размеренной, мягкой походкой.

– Ну и дела. – Эта его фраза прозвучала без какого-либо удивления, будто сказана была лишь по той причине, что того требовала сама ситуация.

– Дела так дела. – Опять скучным голосом.

Он посмотрел на меня, развёл руками.

– Ты ведь понимаешь, что моя помощь обойдётся тебе очень дорого?

Я даже не спрашивал ничего, так хотелось закончить всё это. Он приказал мне выйти, и я ждал его на улице. Сидел на пеньке, смотрел на серые деревья, покрытые темнотой наступившей ночи. Несколько часов, наверное, этот мужчина не выходил из дому. Я был рад этому. Вот бы мир застыл в такой неопределённости навеки, думал я тогда. Пусть бы мёртвые сами решали свои проблемы, или им помогали те, кому это нравится, а я бы стал частью ночного сумрака. Не мечталось уже о велосипеде, и об алкоголе. В тот день, кстати, было моё последнее опьянение. С тех пор я не чувствую ничего от алкоголя.

Мужчина вышел ко мне глубокой ночью и поставил перед фактом. Дом теперь принадлежал ему. Показал даже лист бумаги, на котором искажённым маминым почерком было написано завещание на его имя. Сказал, что какое-то время я буду работать на него. Повёл меня в свой дом, а следующим утром мы отправились в город. Он мне долгое время ничего не объяснял. Поселил меня в убогой однушке, оставил на какое-то время одного.

Через несколько недель позвонил, приказал выйти в город. Мы встретились, он подарил мне картину. На картине были изображены мои родители. Отец, лицо его синее, глаза навыкате, безжизненный свисает из рук своей возлюбленной. У мамы лицо горестное, немой крик, руки её в крови от порезов. И силуэт возвышается над ними, в руках у этого человека топор, которым он собирается нанести удар. Лицо этого человека нарисовано в профиль, и, странное дело, изрисовано линиями, так что нельзя понять, кто же стоит над ними.

Мы стояли посреди города, день был яркий. Картина тоже в ярких цветах, не так запомнил я ту сцену. Мне страшно было, не хотел принимать такую картину.

– Скажи спасибо, что на ней нет твоего лица. – Спокойно заявил работодатель. – Это твои родители, их больше нет в том доме. Ты же, по моей милости, ещё дышишь жизнью.

Посмотрел вокруг. Люди живут, куда-то идут, улыбаются, их голоса заполняют собой пространство так плотно, что пустота перестаёт существовать. Я дышу жизнью, но не являюсь её частью. Нет, я не почувствовал себя частью картины, но осознал связь, которую работодатель создал между между мной и полотном. Возможно, у него было на это право. Это не так уж и важно, поскольку у меня не было возможности с ним спорить.

Он мой работодатель уже несколько лет. Я не знаю, когда мой долг будет погашен. Подозреваю, что никогда. Хочу ли я освободиться? Вряд ли. Мир – абсолютная пустота, которую с таким упорством пытаются наполнить, не разбирая даже состава наполнителя.

Ладно, задумался я что-то, пора за работу. Мне выходить на следующей остановке. Смотрю, как люди покидают троллейбус. Заметил вдруг, стоит на остановке мой знакомый. Он меня, конечно, тоже увидел. Машет мне рукой, смотрит растерянно. Я только плечами пожимаю. Сегодня ещё не успел заказать себе кружку кофе, чтобы ты мог в неё плюнуть.