Из города Склеп.

У старика всё же есть домик, оказывается. Маленький, выглядит прохладно, рядом сарай. Входная дверь дома оказалась раскрыта. Я бережно закрыла её, а сама направилась в сторону сарая. Слабый снег продолжает падать с неба.

Сарай этот, удивительно, больше чем домик. Здесь бы машина поместилась. К одной стене приставлены какие-то решётки, напротив столешницы с инструментами. С потолка свисает крюк. Инструменты беспорядочно навалены друг на друга, от прикосновений к ним на моих пальцах остаётся грязь. Пахнет сыростью и металлом, всё здесь чёрствое и грубое.

Провожу пальцами по решётке, мне нравится этот узор. Обхожу решетки с другой стороны, расслабляюсь и прикасаюсь к металлу лицом. Холодно. Вот бы всегда чувствовать мир так же ярко. Зато я могу насладиться запахом ржавчины, от неё немного сжимает мои нервы. Ржавчина имеет кислый запах. Она как старый лимон, вымазанный в машинном масле. Этот уютный уголок создаёт лживое впечатление безопасности. Конечно, мне никогда не испытать настоящего покоя.

Как же удачно, что на потолке есть этот крюк. Верёвки лежат на одной полочке. То, что нужно мне сегодня. Делаю из верёвок крепкую связку. Думаю о том, что если бы моё тело могло ржаветь, было бы намного удобнее. Ржавый металл легче разрушить, моя шея могла бы разломаться от давления верёвки, голова бы оторвалась от тела.

Приношу со двора пень, располагаю его под крюком. Делаю крепкий узел. Раньше я не делала узлы, всё как-то интуитивно получается. Надеваю узел на свою шею, провожу по ней ладонью. Говорят, шея – одно из самых чувствительных мест на теле девушки, но у меня не так. Я прикоснусь к внутренней стороне бедёр, например, и почувствую столько же, сколько почувствовала бы, прикоснувшись к волосам.

Ну, главное успеть, прежде чем до меня доберутся. Сталкиваю пень в сторону, висну на верёвке. Качаюсь туда-сюда. Дышать определённо труднее. Ух ты, а это проще, чем я думала. Хотя, погоди-ка… Сознание не улетучивается, тело не охватывают судороги. Блять. Неужели не сработает? Я пытаюсь подергать телом, чтобы усилить давление на горло. Слышу, как трещит верёвка. Замираю. Задерживаю дыхание. Внезапно громкий треск, крюк срывается с потолка, я падаю на землю.

Хочется закричать от обиды, но я сдерживаюсь и лишь приглушённо рычу. Разве это справедливо? Все в чём-то нуждаются, а мне оно не нужно, нужна мне самая мелочь, отдать всё, что они от меня хотят, но у меня это никогда не получится, и даже забыть себя я не сумею. Разве это справедливо?

Решаю зайти в гости к этому старику. Он ещё не вернулся. Здесь тоже бардак, грязные вещи валяются всюду. Замечаю на столике миску полную грибов. Странно, значит, в это время года грибы всё же есть. Внимательно осматриваю их. Вспоминаю, что есть ядовитые грибы, от которых можно умереть. Вот это было бы кстати. Сажусь за стол и принимаюсь есть один за другим. Я чувствую голод, поэтому их легко поглощать, хотя на вкус они отвратные.

Чувствую, как немеет язык. Начинаю мычать. Мне вдруг стало приятно делать своим голосом звуки. Сначала мычу одну ноту. Потом напеваю лалала-татата. Блин, я же отравиться собираюсь. Протягиваю руку за следующим грибом, и понимаю, что рука не может дотянуться. Нет, не так. Моя рука тянется к грибу бесконечность. Неудобное ощущение. Не такое страшное, как бессилие, но заставляет задуматься о том, нужно ли мне вообще тянуться к этой миске. Лалала-татата. Лалала-татата. Не мой голос напевает, не моя рука тянется.

Чёртова миска. Я прыгаю вперёд, но стол улетает из-под моих рук, заваливается на бок. Грибы рассыпаются по полу, миска неприятно звенит, а звон зависает в пространстве подобно сирене повествующей о начале ядерной войны.

– Ангел, сколько шума! Твои волосы выливаются из-под пальцев.

Старик стоит в дверном проёме, в руках корзинка полная зелёного снега. Хочу ему ответить, вместо этого другой голос строго спрашивает:

– Что ты сказал, червь болотный? На колени!

– Не гневайся, ангел, не гневайся. Прости меня за всё! – Взмолился червь, падает на колени и ползёт в мою сторону.

Мои глаза горят. В одном всё синее, другой слезится. Я машу головой, старик у моих ног. Мне кажется, что я возвышаюсь над ним высотой в тысячи километров, пытаюсь дотянуться теперь и до него. Лалала-татата. Хватаю старика за волосы, тяну на себя, мне нужно возвысить его, поднять к себе, чтобы я сумела заговорить с ним своим собственным голосом. Старик кричит, ноет. Как же ему сложно понять, что мой истинный голос не достигнет его ушей? Он стаскивает с меня штаны, прижимается лицом к пространству между моих ног.

– Лалала-татата, старичок запутался в трусах, лалала. – Дразнит второй голос.

А мне становится удобно, я расставляю ноги, стаскиваю трусы на бок и позволяю его отвратному, грубому лицу прижаться ко мне. Его мычание приглушённо, я расслабляюсь и практически сажусь на его лицо. Физически чувствую немного, но по телу распространяется тепло. Закидываю голову вверх и смотрю на узоры, цветущие по всему потолку. Там столько слов, столько слов, столько слов, словит стол, словит стол, словит стол.

Одна рука прижимает голову старика к себе, другая гладит меня по бесчувственной шее, третья пропускает пальцы сквозь волосы. Старик что-то мычит, я смогла разобрать слова. Говорит, пьёт человеческое вино из бесконечной чаши. Грубо дергаю его о себя.

– Не аристократ ты, не аристократ! – Кричит мой второй голос. – У аристократов в наличии лишь послушные столы. Аристократы не лижут с небритым лицом!

Сжимаю своё горло рукой, открываю рот, хочу закричать, как же сильно я хочу закричать. Хочу закричать, хочу закричать, хочу закричать, звучу как печать, звучу как печать, звучу как печать.

– Пой, ангел, пой! – Просит старик.

Мне показалось, он сказал – лей. Расслабляюсь, чувствую, как между ног словно расцветает свобода, нижняя половина моего тела расслабляется, на его лицо что-то льётся. Старик кашляет.

Однажды у меня был странный знакомый, который рассказал мне, как потерял свою душу за гаражами. Ему вдруг очень захотелось отлить, тогда тоже зима была. Он изначально не хотел справлять нужну на улице, но понял, что не успеет домой. Расстегнул ширинку, достал свой орган и принялся изливать свою душу.

– Я видел, как из меня выливается золото, оно сверкало и покидало моё тело навсегда. – Рассказывал он. – Я тогда не подумал об этом, а сейчас понимаю, что в тот день я сошёл с ума.

Вот было бы хорошо, чтобы золото покинуло моё тело так же легко, как это произошло с тем человеком. Это был бы самый счастливый день в моей жизни, я бы заставила этого старика захлебнуться моими страданиями. От возбуждения рву на голове старика волосы.

Слышу шум. На пороге стоит какой-то человек. Меня нашли. Нежданный гость, бандюга, весьма удивлен.

Старик вскрикивает, быстро ползёт в угол, кричит:

– Черти пришли, черти хотят похитить меня! Спаси, господи! Спаси, ангел!

Я натягиваю обратно штаны. Спаси так спаси. Бандюга прыгает на меня, но я замахиваюсь на него рукой, другой, третьей. Второй голос смеётся истерично, ей это по душе.

– Не для меня крюк висел! – Кричит она.

Повалила человека на пол, хватаю его за голову и начинаю ритмично впечатывать его лицо в пол. Звучит как печать. Вот было бы здорово ставить печать на каждом документе о моей купле-продаже. Сексуальное рабство? Печать лицом, да зубами роспись. На органы? Печать лицом, да кровью обет. Отдать науке? Печать лицом, раскрошить мозг на кусочки.

Очень смешно второму голосу. А мне печально. Устаю. Всё вокруг сверкает фантастичными цветами. Только кровь на полу и размозженный череп очень тусклые, ведь этот человек никогда не был настоящим. Нет, я не говорю, что он не существовал на самом деле. Просто ему так и не повезло побыть действительно живым, когда чувствуешь болезненное разочарование от неудачного самоубийства.

Начинает болеть голова. Не знаю, сколько мы так сидели. Я у мёртвого тела. Старик в углу со своим бредом. Свежевыпавший снег на улице. Встряхнула голову вместе с мыслями. Кажется, волосы уложились и больше не улетают сквозь пальцы. Исчезла третья рука.

– Аааааа. – Проверила голос, мой.

Так дело не пойдёт. Нужно двигаться вперёд. Вдруг захотелось жить. Найти решение всем своим проблемам.

– Я не смогу спокойно пойти в город со своей кожей. – Говорю вслух.

– Сейчас, сейчас! – Вдруг вскрикивает старик и убегает на улицу.

Проверяю карманы бандюги. Сигареты, немного денег, мобильный телефон. Наверняка его будут искать остальные. Времени мало. Однако у меня есть идея. Говорят, все самые удобные номера телефонов заняты мажорами. Сейчас и проверим. Набираю первое, что приходит в голову и очень удобное.

– Я золотой человек. – Говорю.

– Ясно. – Отвечает мужской голос на той стороне.

– Вы не понимаете. Я Золотой Человек. – Делаю ударение на каждое слово, чтобы понятнее стало.

Несколько мгновений тишина.

– Где вы находитесь? – Спрашивает тот.

– Нет, не так. Скажите, где Вы находитесь. Мне нужно название вашего города.

– Склеп, но…

– Я позвоню. – Кратко прерываю его, разбиваю телефон рядом с головой бандюги.

Старик пришёл с глиной в ладонях. Он её нёс бережно, протягивал мне точно это драгоценность.

– Что? – Недоумеваю я.

– Маска! – Отвечает он. – Глина и мука!

Безумец, оказывается, не без смекалки. Да, выглядеть естественно я не буду, но и сейчас не лучше. Лучше выглядеть странно, замазать своё лицо другим цветом, чем расхаживать по городу с золотой кожей.

Пока мы замешивали мне маску, я смотрела на его мокрое лицо. Подумала о том, что не так уж плох этот старик.

– Я не помогу тебе с телом, ничем не могу тебе помочь. – Говорю честно.

Он машет отрицательно головой.

– Я могу, ангел мой. Я пойду с тобой. Пусть небесами закончится наш путь.

На счёт небес не знаю, а вот Склепом может и закончится.