Кровь Пересвета
Борисоглебский монастырь, лето 1379 года от Рождества Христова.
Зрелый мужчина с тёмной бородой и ясными светлыми глазами, сорокалетний монах по имени Александр Пересвет, шёл к колодцу за водой. Тяжёлые вёдра, в одном из которых лежал ковш - для питья, нисколько не тяготили его рослую сильную фигуру, приученную к частым тяжёлым тренировкам и физическому труду.
Совсем недавно он принял схиму и всё более чувствовал отдаление от мирского. Не волновали его ни яства, ни развлечения, ни женщины. Лишь покой и забвение были в его душе.
Ясный полдень июня был особенно хорош, на чистом небосклоне сияло солнце, воздух был свеж, а травы мягко пружинили под ногами Пересвета, ему легко шлось и легко дышалось.
Вдруг он остановился, увидав перед собой незнакомую фигуру.
Молодая невысокая женщина стояла у колодца, перекинув вперёд рыжевато-русую косу и поправляя спадающий с волос алый платок.
- Воды нет, - приветственно кивнув, сразу сказала она, - Колодец совсем высох, не набрать воды...
Пересвет поздоровался с незнакомкой, подивился и подошёл к колодцу, заглянув через край.
- Полон... - недоумённо ответил он женщине.
- Значит, показалось мне... Не дашь ли испить воды?
Пересвет согласился, спустил в колодец ведро, поднял обратно. Зачерпнул воды ковшом и радушно протянул незнакомой девушке.
Она же, выпив воду, с благодарностью улыбнулась Пересвету.
Он наблюдал за ней, отмечая, как на губах блестит капля в лучах полуденного солнца, а зелёные глаза смотрят будто бы слегка лукаво.
- Исповедаться бы мне, у отца Захария.
- Нет тут такого, ошиблась ты.
Пожав плечами, она попрощалась, развернулась и ушла. Провожал её взглядом Пересвет до тех пор, пока не скрылась она в воротах.
На следующей раз, когда она пришла снова, уже не обозначая повода, над монастырским двором сгущались сумерки летнего вечера, да высыпали на небо звёзды.
Он выходил подышать перед сном, посмотреть на небо - подошла, позвала невзначай за собой, будто так и должно, и так они гуляли - за стенами монастыря по окрестным холмам от ночи до первой зари, обо всём на свете беседуя.
Повторялось это снова и снова.
Ходили за монастырскими стенами, говорили про мирское и про духовное. Пересвет знакомил её с основами веры, говорил о Боге, о Церкви, о том, для чего он здесь.
А она расспрашивала, будто всё для неё было любопытно, и отчего ангелы на небе летают, и зачем люди на земле так трудно живут.
Становились всё ближе, казалось Пересвету, будто самая она ему теперь родная.
Он так и не узнал её имени, называл своим другом. Старался отчего-то не смотреть ни в лицо, ни на губы алые, ни на маленькие белые ладони. Обнимая на прощание только держал в руках дольше, чем бы следовало. Иногда брал за руку. Но если щеки, шеи, груди или ниже невзначай касался, то после изнурял плоть, не справлялся Пересвет. Всё труднее и труднее было ему терпеть схиму.
В один из дней гуляли они в ветреную пасмурную погоду, непривычно холодную посреди лета. Шли мимо ручья, она не захотела идти до моста, предложив перепрыгнуть, но, перепрыгивая, сама же неловко скользнула ногой и слетела прямо в воду. Пересвет ринулся за ней, желая помочь подняться, но, благо, ручей был спокойным и неглубоким - она уже поднялась сама. Не ушиблась, не поранилась, только сильно намочила одежду.
Скинула мокрое платье, а под ним - влажную сорочку спустила с плеч, пытаясь прямо на себе отжать рукава. В какой-то момент застыла, взглянула на Пересвета.
И так стояла с обнажённой грудью напротив монастыря, не пытаясь прикрыться. Потом встрепенулась, сделала шаг.
- Дай мне пройти, - сказала она, - Мне холодно.
Он не дал, а вместо того заключил её в объятия, согревая её тело собственным.
- Поди прочь! - воскликнул он, только сильнее прижимая, - Ты же мучаешь меня!
Улыбалась она, чуть отстраняясь, проводя ладонью по его лицу, путаясь пальцами в его бороде:
- Это не потому, Пересвет, что я желаю, чтобы ты страдал, а лишь потому, что не умею не наслаждаться этим.
Больше они друг друга не касались.
Лишь в один из дней на исходе лета пришла она отчего-то очень задумчивая, почти печальная.
Он спросил, что с ней, и сам почувствовал почувствовал неясную тревогу в груди.
А она рывком прижалась к нему, горячо зашептала у самой его щеки:
- Пожалуйста, пожалуйста, не нужно больше... Ты можешь дать себе успокоение, со мною можешь... Я же знаю... Хоть и приятны мне терзания твои, но не вечно им длиться.
- Нет. Не могу я. Ступай отсюда, Бог с тобой.
- Или Дьявол, - освободилась, обернулась она, уходя, - Я займусь с тобой любовью, Пересвет. Хочешь ты того. Или не хочешь.
Борисоглебский монастырь, осень 1380 года от Рождества Христова.
Осень, зиму да следующую весну, да следующее лето жил Пересвет как обычно. Казалась ему незнакомка туманным сладким сном из тех, что бывают перед рассветом, и так бы продолжалось, пока не предстала она вновь воочию.
Подошло к концу жаркое лето. Первые осенние дни позолотили холмы и деревья - с последней встречи прошёл долгий год.
Она не изменилась, лишь как будто стал ещё лукавее взор.
Он приветствовал её сдержанно, но ласково - не мог скрыть радость встречи. Однако, от объятия отказался.
Ночью остались вместе. Прямиком у него в келье остались вдвоём. Точнее, сначала были порознь, она на лавке, Пересвет перед аналоем.
На коленях помолившись, сел с нею рядом, и молвил:
- Должен я тебе сказать... Прощай, друг мой! Благословил меня Сергий Радонежский на великую битву. Против монголов пойдём мы все. Против сильного воина пойду я один. Грозен, говорят, Челубей... Нет у меня возможности победить его, да есть маленький секрет, пусть он будет наш с тобой.
- И что же ты сделаешь? - спросила его она, садясь поближе, осторожно кладя свою маленькую ладонь на его большую и тёплую.
- Я не буду надевать никакой брони. Лишь только тонкую белую льняную рубаху. Его копьё войдёт насквозь, не сбив меня. Из нас двоих упадёт только он. Я умру в седле... Как победитель. Но не нужно мне почестей. Лишь бы верило в победу войско. Так будет окончен путь мой земной. Выходит, вижу тебя я в последний раз... И обниму в последний. И муку сладкую продлю - в последний.
- Так хорошо тебя на битву да на смерть провожать, Пересвет... - горячо прильнула она к нему, лаской то ли утешая, то ли будоража. Приложила ладонь к его груди, мягко собою окутала. Тело его, в борьбе напрягаясь, оставалось близко, и сами собой поверх её плеч ложились руки, смыкались на спине кольцом.
И мученически восставала против владельца плоть, когда мерно рядом с ним, под тяжёлой тёплой грудью билось её сердце, и жгла её рука, как раной, жгла вскипающей кровью - и под собою, и по всему пересветову телу.
Куликово поле, 8 сентября 1380 года от Рождества Христова.
Русские полки с утра совершали последний переход, собирались в долине, переходя Непрядву, и вот, достигнув готовности развернуться в боевой порядок, далеко вперёд выдвинулись отряды Сторожевого полка, на самой же первой линии прикрыл их Передовой полк. В стороне ото всех, чуть поодаль - полк Засадный.
За спинами русских ратников были Дон и Непрядва, впереди - орда.
Ордынцы также готовили свой фронт, пока обе стороны не выстроились окончательно и не повисла в осеннем воздухе тишина ожидания.
Вышел вперёд Пересвет. Его лицо, напряжённое и собранное, не хранило ни капли ночного морока. Это снова был монах, схимник, воин Божий, не знающий ни похоти, ни слабости. Делающий своё дело.
С другой стороны вышел Челубей. Враной конь его вскинулся на дыбы, а потом опустился обратно, ударяя копытом оземь, готовый к поединку.
Конь Пересвета же был терпелив и спокоен, весь в ожидании рывка в направлении противника.
Наконец, дан был сигнал. Оба воина, непримиримых врага, полетели вперёд, навстречу неминуемому.
Застыли полки за их спинами. Вершилась история.
Ратники сблизились, схлестнулись, и вот, копьё коснулось белой пересветовой рубахи, почти не встречая сопротивления.
Мягко, глубоко и больно, как мужчина входит впервые в женщину
И кровь... Или как женщина входит в него, в самый разум, в тайные мысли и в кипящее сердце.
"Проникать друг в друга..." - запоздало промелькнуло в угасающих думах.
Алое пятно становилось больше, становилось багряным. Туман агонии в глазах Пересвета обрамил чужеродное, искажённое злостью и встречной болью лицо падающего Челубея, окутал черты, смазал, играючи нарисовал поверх них женский лик.
Она была там же, затерявшаяся в конных рядах, переодетая в мужское платье. С самого начала не пропускающая взором ни единого его движения.
- Я всегда верила в тебя, Пересвет, - прошептали её губы, горячие, ярко-красные как его рана.
Рубаха Пересвета пульсировала в месте разрыва, толчками наливаясь всё темнее.
Она незаметно прижимала ладонь к своей промежности, чувствуя там отзвуки биения взволнованного сердца. Седло под наездницей становилось влажным от нервного пота и разворачивающегося перед ней зрелища. Ещё немного. Совсем немного... Вот так.
Испуская дух, он издал короткий мученический стон, едва ли слышный многотысячной армии.
Она издала стон наслаждения, который не услышал никто.
Никому не было дела до молодой женщины в мужском платье, дрожащей в слезах и в оргазме.
Конь Пересвета вынес его тело в первые ряды. Всевышний благословляет на это сражение - так подумали русские и каждый из них был готов отдать себя до последней капли крови, вслед за самой первой - кровью Пересвета.
- О чём ты думал, когда звал меня к себе? Ведь мы же, кажется, даже не знакомы?
Обнажённая женщина с ножом - ярким силуэтом в лунном свете - чуть приподнялась над его бёдрами, почти садясь, но больше играя.
На нём тоже уже не было одежды. Комната не напоминала поле боя.
- Только дёрнись, - она приставила нож к его солнечному сплетению.
Он было усмехнулся, но тут же прикрыл глаза и застонал - она соскользнула на него вниз. И застонала тоже.
Нож дрогнул, оставив первый короткий порез на его коже.
Она подняла нож выше и аккуратно принялась двигать бёдрами, плавно и неумолимо ускоряясь. Нож в такт её движениям вычерчивал полосы, которые под бликом лунного луча смотрелись всё темнее и глубже, будто она, постепенно пробивая его грудину, добиралась до самого пульсирующего сердца.
Она не пыталась его щадить, пыталась лишь оставить в живых, не более.
Он почти молчал, лишь тихо, приглушённо выдыхал со стоном воздух, когда струйки его крови сбегали к её лону и сливали их обоих воедино, как схлестнувшихся на поле битвы непримиримых воинов. Тогда он и сам начинал двигаться, чувствуя над собой горячее, уязвимое, живое.
Не выдержав накала, она убрала нож от его груди в потёках свежих, чернеющих в темноте, кровавых линий, и легла на него всем разгорячённым телом.
Он прижал её к себе потеснее и сам стал двигаться резче и чаще, пока она ласкалась щекой об его кровь, продолжая сжимать нож в отставленной в сторону руке.
Быстрее, быстрее, одновременно. Вместе. Прямо сейчас.
Когда и он ослаб, и она устала, мягко положив голову ему на грудь, оба перевели сбитое дыхание, и нож с тихим звоном упал на пол.
...Она засыпала и он бережно гладил её волосы, испачканные в его крови. Ветер из окна приносил запахи ночной степи, невесть откуда появившиеся среди большого спящего города.