Российская армия воюет с жилмассивами: интервью с украинской архитекторкой Евгенией Губкиной

Публикуем перевод интервью чешского издания А2 с Евгенией Губкиной — украинской архитекторкой, искусствоведкой, ведущей эксперткой по урбанистике Харькова и активисткой. В 2014 году она была одной из соучредительниц общественной организации «Центр городских форм», опубликовала книгу «Славутич. Архитектурный путеводитель», вместе с архитектором и журналистом Алексеем Быковым подготовила масштабную фотопубликацию «Советский модернизм, брутализм, постмодернизм: здания и проекты в Украине 1960–1990». С 2015 по 2018 год работала научным сотрудником в Харьковском центре городской истории Центрально-Восточной Европы. Кураторка онлайн-проекта Ukrarchipedia.

Об архитектуре Харькова

О Харькове часто говорят как о городе модернизации, которая отразилась как в архитектуре, так и в социальных, исторических и политических процессах, происходивших в городе. Я обычно рассказываю о Харькове с акцентом на межвоенный период (1920-е — 1930-е), когда он был столицей Советской Украины. В то время Харьков был центром явления, которое мы сейчас называем «расстрелянным возрождением», был столицей украинского искусства, где самые выдающиеся украинские поэты, писатели и театральные деятели развивали смелые, радикальные идеи. Но это не значит, что Харьков — советский город, построенный с нуля. Хотя это в первую очередь город с промышленным наследием, это наследие не только советской индустриализации, но и первой промышленной революции и буржуазии. Также примечателен период историзма, в основном представленный так называемым кирпичным стилем и неоготикой — в Харькове такой же красный кирпич, как, например, в Манчестере. Харьков — это, с одной стороны, необработанный бетон 1920-х и 1930-х годов, а с другой — промышленная кирпичная архитектура конца XIX века. Между ними — совершенно отдельный пласт модерна, или ар нуво. Украинский модерн, сыгравший значительную роль в возрождении украинской архитектуры в начале XX века, зародился как раз в Харькове. И хотя в то время Украина всё ещё была разделена на западную и восточную части, модерн распространился по всей её территории. Мне также нравится архитектура Харькова 1960-х годов, но её трудно сравнить со значимостью предыдущих периодов.

О защите наследия

Власти делают всё, что в их силах. Памятники и статуи до некоторой степени можно защитить, но для архитектурных сооружений мало что можно сделать. Здание ведь нельзя переставить или обложить мешками с песком. К сожалению, даже эксперты ЮНЕСКО не знают, что делать, когда город подвергается обстрелу. Все их процедуры разработаны для мирного времени, а что делать в военное время, эксперты понятия не имеют. Некоторые объекты, вероятно, можно было бы спасти, как в Алеппо или Дамаске. В Сирии масштабы ущерба были сопоставимыми. Дамаск был внесён в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, и там удалось сохранить части некоторых зданий, особенно декоративные элементы, которые увезли в безопасное место. В Харькове это не удалось. Есть ещё один вариант [сохранения наследия] — документирование объектов в том состоянии, в котором они находились до войны. Для этого используется фотограмметрия. Объекты можно просто отсканировать. Но в Харькове даже это не было сделано, в отличие, например, от Одессы. Планы зданий, которые потенциально могли бы использоваться для реконструкции, лежат в архивах, и их, к сожалению, тоже не удалось эвакуировать.

Об отношении к наследию массового жилищного строительства 1960-х — 1980-х годов

Если мы посмотрим, какие памятники пострадали от войны, то увидим, что это здания всех исторических эпох, в том числе и модернизма. Главная идея модернизма несла в себе сильный социальный заряд. Социальное жилье, массовое жилье, все эти микрорайоны — это тоже часть модернизма. Модернистская архитектура создавалась для того, чтобы служить простым людям: предоставить им равный доступ к жилью, равный доступ ко всем бытовым удобствам. Мы должны задуматься не только о роли, которую сыграла политика массового жилищного строительства в ХХ веке, но и о том, что именно эти жилые районы стали целью российских ракетных ударов. Мы поняли важность модернистского наследия только тогда, когда начали его терять, и то же самое происходит с отношением к массовому строительству. Многие годы считалось, что панельные дома уродливые, неудобные, холодные, что их нужно сносить, чтобы на их месте можно было построить что-то новое. Но теперь, когда русские начали уничтожать эти дома — вместе с людьми, с их повседневной жизнью и памятью, с их маленькими локальными историями, — стало ясно, насколько велика эта потеря. Мы поняли, что и панельные дома представляют для нас ценность, что они являются частью нашей культуры и идентичности.

О переиздании архитектурного путеводителя по Харькову

Я обязательно дополню его уничтоженными объектами. В путеводителе появятся фотографии, документирующие нанесённый ущерб, а также тексты, описывающие новое положение. Ещё я перепишу введение, где сосредоточусь на войне, на том, что сейчас происходит с Харьковом. К сожалению, война уже стала частью харьковской истории.

О включении в путеводитель историй людей, погибших в результате войны

Я думаю, что архитектура — это не только стены, но и люди. Если говорить, например, о площади Свободы в Харькове и разбомбленном здании областной администрации, то следует помнить, что там погибли люди, среди которых были интересные личности, например, молодая харьковская ЛГБТ-активистка или многообещающий математик Юлия Здановская.

О планах по послевоенному восстановлению Харькова

Сейчас много говорят о планируемой послевоенной реконструкции города, которую нынешний мэр Игорь Терехов обсуждает с архитектором Норманом Фостером. Но опять же, это централизованный подход к управлению. Мэр находит одного звёздного архитектора, которому, кстати, почти девяносто, и вместе они решают, какие памятники будут охраняться, какие будут восстановлены, а какие нет. Но в демократическом обществе процесс принятия решений происходит по-другому. Людям нравится старый город, потому что в нём есть разные зоны, своя история, своя индивидуальность и свои сообщества. Недостаточно пригласить какую-нибудь звезду, чтобы переделать всё под себя.

Однако говорить о реконструкции пока преждевременно. Город по-прежнему находится в опасности и переживает серьёзный гуманитарный кризис. В ситуации, когда гибнут люди, мы не можем говорить о вопросах культурного, архитектурного или любого другого наследия. Прежде всего мы должны победить, мы должны быть уверены, что мы в безопасности, и только потом мы сможем думать о том, что и как восстанавливать. Например, люди, которые живут в районе Северная Салтовка, в жилмассиве с почти полумиллионным населением, который был построен в 1970-х — 1980-х, всё ещё находятся в настоящей опасности. Это ярко показывает реальные цели российской армии в этой войне, с кем она на самом деле воюет и что уничтожает. Вторая по мощи армия в мире ведёт войну с жилмассивами, против которых она развернула весь свой арсенал: авиационные ракеты, ракетные установки, даже запрещённые кассетные бомбы. Она убивает простых жителей.

О декоммунизации в ответ на российское вторжение

Это вопрос критического осмысления памятников, мест и символов. Я думаю, было бы здорово, если бы у нас были подобные обсуждения. Для развития критического понимания и развития гражданского общества крайне важно указать на каждый из этих аспектов. Все они могут использоваться, никакие из них не исключают друг друга. Люди должны сами делать выводы. Было бы идеально, если бы рядом с памятником Шевченко были информационные доски, объясняющие эти точки зрения.
(…)
Когда в 2015 году Украина приняла закон о декоммунизации, часто возникали споры с Украинским институтом национальной памяти, который наиболее радикально выступал за демонтаж памятников, связанных с советским периодом. Я тогда выступала в качестве «говорящей головы» и участвовала во многих дебатах с его представителями. Мне не очень понравилось, обсуждалось одно и то же раз за разом…

О своём отъезде из Харькова

Когда я уезжала из страны, я не знала, надолго ли уезжаю, и боялась, что это эмиграция, которая мне совсем не нравилась. Я не эмигрантка, я не могу эмигрировать, я хочу остаться с Украиной. Я уже возвращалась в Украину на некоторое время — участвовала в различных дискуссиях с архитекторами, которые в основном касались вопросов послевоенной реконструкции города. Ещё я встретилась с родственниками и пережила своего рода переломный момент: я поняла, что на самом деле я не эмигрировала, что я скорее экспат, кочевник, переезжающий с места на место, но не беженка. Я не собираюсь нигде регистрироваться, я этого не хочу. Я по-прежнему делаю примерно то же самое, что и в Украине. Только удалённо. Сейчас я живу со своей тетёй в Латвии, в Юрмале, потому что здесь безопасно. Если бы я вернулась в Харьков прямо сейчас, конечно, это было бы героизмом, но у меня есть ребёнок, поэтому я должна думать о безопасности. Я также хочу продолжать работать на благо своей страны. Я стремлюсь к тому, чтобы голос Украины донёсся до людей за рубежом. Но как только я смогу вернуться, я тут же уеду.