Видел сегодня
Заходя в винно-водочный, на пороге остановился. У кассы там стояла дама с собачкой. Псинка смотрела на меня во все глаза, а я на неё, и в её глаза. Что она чувствовала?
Это была боксёрка, уши висячие, не как у моей. И ей, может, месяцев 9, почти уже взрослая. Мой ступор длился до тех пор, пока сзади не толкнули: «Там что, такая очередь?» — Нет, просто, время остановилось. Я резко развернулся, вернул времени его ход и пошёл прочь. Размышлял по ходу о том, что у такой собачки нарушен экстерьер, уши ведь должны быть стоячими, как у волка. Но так, видимо, считается гуманней, не резать уши. Люди-то сами, что, не режут себе части ради красоты? Не ушивают?
Моя боксёрка по имени Санта не попала в эмиграцию, я в своё время, в середине 90-х, решил оставить её, передать в хорошие руки случайного собачника. И передал загодя, чтобы у неё было время адаптироваться к ситуации. В день перед у лётом она с новым хозяином навестила меня. Я даже не погладил её, и она поняла. Не подала вида, конечно, но в целом показала, что не стоит мне волноваться, всё в порядке вещей и жизнь продолжается. Только вот, конечно, век собачий короток.
Санта была у меня охранной собакой. Без намордника я её по улице не водил, не считая выставок, конечно. У неё были две медали, и щенков она родила много, хорошей была «мамой» им. А на посту своём, бросившись раз на рэкетиров, даже не в прямой схватке, а через решётчатую дверь — испугав и отогнав, она там, в той жизни мерзкого Тирасполя, «заработала» себе пару суток издевательств, прикованной в тёмном помещении без света, без воды и без еды. Ведь рэкетирами были сотрудники городской милиции, нынче тогдашний бандито по фамилии Гевлич, майор — он генералом стал. Но у рэкетиров тех, конечно, свои уровни были. Более «ответственные товарищи», в виде уже там начальника КГБ или президента якобы республики Приднестровья — они в высоких своих кабинетах не опускались до моего уровня мелкого коммерсанта (да, в те лихие годы мне пришлось оставить на время свою профессию дизайнера).
Санту я тогда спас и мне помогли друзья. Один даже хотел взломать запечатанную дверь, освободить животное: «Пусть лучше меня посадят, тогда!» — говорил он. А я даже не помню его имени, увы, столько лет прошло. Только кличку помню, друга этого. Может, он тоже был собакой. Потому что быть похожим на тех людей озверевших, вот этих властных, претило здравому уму любого честного индивида.
Я не хотел перевозить Санту в Америку, потому что чувствовал — у неё не выдержит и разорвётся сердце, вот там, в клетке и в грузовом отсеке Боинга, да ещё и с пересадкой в Варшаве. Я хотел дать ей пожить ещё, моей самой преданной и любимой.
