Это просто невыносимо
Я просто ненавижу наблюдать, как человек рисует, претендуя на то, чтобы его считали «умеющим рисовать», а ещё хуже — художником.
Рисовать умеют абсолютно все люди, и они умеют от природы. Дело другое, когда социум вроде как требует, чтобы «было похоже». Хорошо. Что-то изобразить, чтобы было именно похоже — на предмет, животное, растение — нет проблем. А начинаются проблемы там, когда природный рисовальщик ориентируется на эти оценки зрителей. Кто-то засмеётся (может, стать тогда карикатуристом), а кто-то скажет прямо, что «ты этого не можешь».
Работая учителем рисования для малышей, пусть и недолго, я стал понимать, что уроки рисования в начальной школе, скорее всего, подменяют собой психологический тренинг, навыки адаптации в агрессивной среде. Однако для советской школы моя догадка не опиралась на практическую отдачу. Программа преподавания, неимоверно убогая, отвергала все прочие течения, кроме догматов соцреализма. Но прочие течения — это всё именно то, что из себя и представляет свобода творчества. Ну и понятно тут, что никакое вдохновение без помянутой свободы не обретёт те крылья, которые вознесут талант на высоты мастерства. Да, я немного, пока до меня не докатились тотальные проверки, отходил от программы преподавания. Однако даже на начальных этапах тогдашней Перестройки мне в той школе задыхалось.
Умеющий рисовать должен владеть техникой. Я такой технике научился, может, за месяц, когда посещал ребёнком городскую художественную школу, которая по убогости, конечно же, мало чем отличалась от школы общеобразовательной. Однако я ухватил главное — технику работы карандашом и кистью. А когда ухватил — бросил ту школу. Мне было неинтересно и я понимал, даже тогда, в свои 11 лет, что ДАЛЬШЕ ДОЛЖЕН САМ.
Да, кстати, я помню по той худшколе. Я рисовал натюрморт. Моя учителка мне не нравилась, и как-то под её методикой я всё больше сникал. И тут ко мне подошёл дядька, препод старшеклассников, из коридора он в открытую дверь смотрел, видимо. Он взял у меня из рук карандаш и парой штрихов что-то навёл. Я тогда подумал — что же он такого увидел у меня на листе, почему такой раж в его подскоке? Почему это важно — переживать о каких-то там полутонах? Ответы я находил уже вне учебных классов. Да, и дядька тот непростым оказался. Я как-то о нём писал, но забыл, к сожалению, фамилию. Что-то он такое открыл в искусстве, из разряда кинематики — и уже в Германии.
А что уж тут говорить, раз о знаменитостях речь. Кто мне рассказывал в детстве-юности о том, что Ларионов — мой соотечественник, из этого самого несчастного Тирасполя? — Нет. Ни о нём, ни о его творчестве, ни о его школе, если та была. О настоящей школе.