Аркадий Малер

Источник: https://t.me/arkadymaler/1071

Глубокое равнодушие к вопросам Шестоднева и ветхозаветной истории в целом со стороны очень многих, вроде бы православных христиан, коренится во все том же романтическом понимании религии, как исключительно субъективной и иррациональной сферы, в плену которого остаются очень многие верующие люди, даже весьма образованные и рефлексирующие. К сожалению, сколь угодно высокое образование и сколь угодно глубокая рефлексия здесь также не очень помогают, если они все равно остаются в неосознанных рамках романтической парадигмы, так что очень многие последующие направления интеллектуальной моды ХХ века – от христианского экзистенциализма до постмодернизма – только лишь усугубляют такое понимание.

Стоит также заметить, что эта “деонтологизация” религии, хоть и в неравной степени, но все-таки свойственна не только т.н. либеральным христианам, но зачастую и вполне консервативным, остающимся в плену романтического понимания религии в целом и христианства в особенности. Для прояснения этой проблемы при первом приближении не обязательно погружаться в концептуальные глубины обеих позиций, достаточно затронуть самый поверхностный, самый общий, социально-функциональный уровень: почему вообще современное секулярное государство и постсекулярное общество готово не только мириться с фактом существования крупной, “доминирующей” Церкви, но даже каким-либо образом благоволить этой Церкви?

Ответ первый: потому что Церковь это социальный институт “морально-нравственных ценностей”, потому что она учит “добру”, “хорошему”, “всему хорошему против всего плохого”, “как там было в заповедях – не убий, не кради, не обижай, а дальше не помню”. То есть функция Церкви – учить людей хорошо себя вести и не злобиться друг на друга, а также утешать болящих и скорбящих, быть отдушиной от всякого горя и любых неприятностей. Любой ребенок, посетивший первые занятия любой воскресной школы, должен научиться такому хорошему поведению и вежливо здороваться со взрослыми. Следовательно, христианство – это просто про психологию и про нравственность, про хорошее личное настроение и хорошее отношение к людям. И это именно то понимание христианства, где современное государство полностью сходится с современными либеральными христианами. В чем постоянный позитивный лейтмотив проповеди наиболее типичного “либерального” батюшки? Это же Дейл Карнеги для верующих: о том, “как перестать беспокоиться и начать жить”. Обращаю внимание: я не утверждаю, что это плохо само по себе. Само по себе это, возможно, прекрасно, но только причем здесь 77 книг Ветхого и Нового Завета? Причем здесь бесчисленное многотомье отцов Церкви? Причем здесь учебники догматики, каноники, литургики и вообще вся эта огромная церковная библиотека? Ну и, наконец, причем здесь сама онтологическая картина мира – как был создан весь мир, как он на самом деле устроен, зачем нужны все эти мириады звезд и огромное разнообразие животных видов? Причем здесь Шестоднев? Разумеется, для такого либерального христианина всё перечисленное – это просто какой-то невнятный архаический балласт и испорченное настроение.

Ответ второй: потому что Церковь это культурный институт “традиционных ценностей”, обеспечивающий национально-культурную идентичность и уважение к “вере предков”. То есть функция Церкви – учить людей традициям, обычаям, почитания прошлого, патриотизму, государственности, “духовности”. Так любой ребенок, посетивший первые занятия любой воскресной школы, должен научиться любви к Родине, к родной природе, родной стране и почитать героев прошлого. Следовательно, христианство – это просто про родные традиции и про патриотизм, про хорошее отношение к культуре своих предков и своей стране. И это именно то понимание христианства, где современное государство полностью сходится с современными консервативными христианами. В чем постоянный позитивный лейтмотив проповеди наиболее типичного “консервативного” батюшки? Это же школьный урок «Разговоры о важном» для верующих: “традиционные духовно-нравственные ценности” важны и они в опасности. Как и в первом случае, я не утверждаю, что это плохо само по себе. Само по себе это, возможно, прекрасно, но только, опять же, причем здесь 77 книг Ветхого и Нового Завета? Причем здесь все Соборы, все отцы Церкви, все катехизисы, все учебники, и, в конце концов, причем здесь Шестоднев?

В первом случае христианство нужно для того, чтобы обрести “внутреннюю гармонию” и научиться бесконфликтно жить среди других людей. Во втором случае христианство нужно для того, чтобы сознавать себя причастным родной культуре и служить родной стране. И то, и другое, в принципе, вполне возможно в рамках секулярной картины мира, где Бога вообще нет. Но если Бог все-таки есть (раз уж мы назвали себя христианами), то здесь Он воспринимается не как цель, не как Альфа и Омега всего и вся, а как средство для решения этих задач, как очень важная, уважаемая, почитаемая слагаемая бытия, именно – слагаемая, без которой само бытие, в принципе, вполне возможно. Поэтому совершенно неважным оказывается вопрос об онтологической связи Бога и мира. Если без Бога этот мир, в принципе, возможен, то какая тогда разница, как Бог сотворил этот мир и каково вообще значение христианской космологии, биологии, антропологии и т.д.? В романтическом сознании объективная картина мира совершенно не обязательно должна быть связана с субъективным пониманием этого мира, задача гносеологической адекватности человеческого сознания и окружающего бытия здесь представляется излишней, скучной и чреватой испорченным настроением. Здесь всё отдельно. Бог – отдельно. Мир – отдельно. Человек – отдельно. Я – отдельно. И моё спасение – тоже отдельно. “Так что какая разница, как устроен мир на самом деле и за сколько дней Бог его сотворил, если ко МНЕ это не имеет никакого отношения? Тем более, если дискуссии на эти темы вызывают лишние конфликты в нашей, без того конфликтной жизни?”

И когда в это распадающееся, фрагментированное, коллажированное сознание (“либеральное” или “консервативное”) вдруг вторгается вопрос о том, как соотнести библейскую картину мира с картиной мира современной науки или картиной мира субъективных переживаний, то этот вопрос, в лучшем случае, вызывает искреннее непонимание, а в худшем – боль, от которой есть только две защитные реакции: либо полностью игнорировать этот вопрос (что обычно происходит), либо отмахнуться от него наспех придуманной или недавно узнанной “компромиссной” теорией, типа “теистического эволюционизма” какого-нибудь Тейара де Шардена. И не потому, что Шарден хоть в чем-то убеждает, но потому что лучше уж хоть что-то, хоть какой-то вариант закрыть эту тему, чем ничего.

Вот поэтому возрождение догматического сознания в нашей Церкви – это не просто осознание вероучительной важности догматики как таковой, а это, прежде всего, осознание ОНТОЛОГИЧЕСКОЙ значимости догматов. Ведь православные догматы важны, прежде всего, потому, что они касаются подлинной, объективной, онтологической реальности как таковой – реальности Бога, мира и человека. Догматика – это не случайный набор каких-то непреложных моральных или социальных положений, а система, раскрывающая подлинную картину мира, это основа православной теологии, православной метафизики, православной натурфилософии. Следовательно, возрождение догматики – это возрождение ПРАВОСЛАВНОЙ ОНТОЛОГИИ, православного свидетельства о том, что Бог, действительно, существует, что Бог, действительно, создал мир, и что это именно этот мир, в котором созданы мы, который мы постоянно наблюдаем вокруг себя и о котором мы читали еще в школьных учебниках.