Разговор быдло-журналиста с быдло-режиссером: интервью с Дмитрием Крестьянкиным
В сентябре FOMOTEKA отправилась в Норильск на «Театральные сезоны». В программе фестиваля была лаборатория Дмитрия Крестьянкина, где он знакомил подростков города с современным театром. А потом — ставил с ними документальный спектакль-прогулку по их историям.
Многие его проекты инклюзивные: он работает с воспитанниками из детских домов и подростками из небольших городов.
FOMOTEKA поговорила с режиссером, актером, педагогом и идеологом питерского «Плохого театра» Дмитрием Крестьянкиным о панк-роке, неакадемическом театре и страхе перед будущим.
— Ты называешь себя «быдло-режиссером». Что это значит?
Я смотрел и читал не так много, как мои коллеги. И я не пытаюсь исправить это (смеется). Мне нормально в моем неведении. Я изобретаю велосипед, он кривой и странный, но как-то ездит. И мне на нем прикольно кататься.
При этом, например, могу отличить блэк-метал от пост-хардкора, и это использую. Например, сейчас я делаю спектакль про субкультуры и 2007 год, где можно будет устроить слэм в зале и прыгнуть со сцены.
Каждый режиссер про что-то свое. Пока все читали умные книжки, я лазил по стройкам в рваных джинсах. А значит, мне нужно делать спектакль про тех, кто тоже лазил по стройкам в рваных джинсах.
— Что такое документальный и социальный театр, в котором ты работаешь?
Документальный театр подразумевает, что в основе не художественное произведение, а какой-то документ: переписка ВКонтакте, наш диалог сейчас, письма, фотографии.
Социальный театр подразумевает выстраивание новых социальных связей. Например, я одновременно работаю с ребятами с опытом сиротства, детьми без него и профессиональными актерами. Они пересекаются друг с другом, общаются, мы делаем спектакль. И каждый из них — в позиции актера.
— Как ты пришел к документальному и социальному театру?
Вообще, я из тусовки панков и эмо. Приехал из Тулы в Петербург, познакомился с академическим театром и… не понял его (смеется). Я увидел много красивых спектаклей, но не сообразил, зачем они нужны, кроме удовлетворения эстетических потребностей.
Театр, как мне кажется, должен быть понятен каждому
Когда я узнал про документальный и социальный театр, то подумал: «Вау, как круто!». Можно создавать спектакль из того, что непосредственно связанно с реальностью. А еще использовать театр как инструмент, который уже сейчас может что-то изменить, решить какую-то проблему.
Также, благодаря документальному театру можно привлечь новых зрителей. Например, я делал документальный спектакль «Квадрат» про 90-е, где можно танцевать под хиты того времени. На него приходят, чтобы послушать истории про кэпсы и вкладыши. А в результате — смотрят спектакль и улавливают смыслы.
Но есть и крутой академический театр. Главное, чтобы он был настоящим.
— Правильно ли я понимаю, что традиционный театр больше ориентирован на перформативность и результат, а социальный — на процесс и взаимодействие между участниками?
Легко сказать так, но все сложнее. Хороший классический театр тоже про взаимодействие, общение и процесс.
Знаешь, Михаила Горшенева из группы «Король и шут» однажды спросили, что такое хорошая музыка. Он ответил: «Это должно быть зашибись». То же самое с театром: либо в тебя попало, либо нет. Формат не так важен.
— Можешь подробнее рассказать о работе с подростками: что она дает?
У каждого педагога есть ахиллесова пята: он думает, что знает, как надо. У меня был смешной диалог на эту тему с одним очень взрослым режиссером. Я выступал на конференции и сказал: «Если ты не слушаешь Pyrokinesis/Оксимирона*/Макса Коржа, то не можешь понять школьника». Режиссер ответил что-то в духе: «Мы не будем слушать эту современную хрень! Могут ли эти школьники казачьи песни осознать и спеть?».
Ужас в том, что он не понимал, что дети легко могут осознать крутость казачьих песен, если ты им это объяснишь. А вот он, закрывая для себя возможности познакомиться с подростковой культурой, ограничивает себя.
А может, мне самому хочется остаться подростком, поэтому я с ними работаю.
— Что такое «Плохой театр» и чем он плох?
Это питерский театр, в котором бесплатно ставят спектакли. Нам важно, чтобы любой желающий вне зависимости от социального статуса, политических убеждений и экономических возможностей мог к нам прийти.
А плохой он, потому что лишен всех атрибутов адекватного хорошего театра. У нас нет постоянной площадки, труппы и нормального репертуара.
Часто многие театры пытаются доказать, что они — хорошие. Иногда очень смешными способами. Например, заявляя, что у них уже было 200 сезонов. Но почему это — круто?
Подозреваю, что первый сезон этого театра был лучше, чем двухсотый. Потому что тогда были безумные люди, которые решили его сделать. «Плохой театр» же существует вне каких-то критерий, которыми можно его измерить.
— А какие тогда есть критерии крутизны театра?
Например, когда к тебе подходит зритель после спектакля и говорит: «Вы меня спасли, теперь я не хочу шагать в окно». Даже если такое случится один раз в жизни — твой труд прошел не зря.
— Какие преимущества есть у театра перед кино?
Это живой процесс. Он случается только когда есть зритель.
Кино будет жить вечно, а театр — умрет.
А еще каждый спектакль — уникален. Даже если он играется с одной и той же труппой в один и тот же день. Он постоянно меняется в зависимости от состояния зрителей и актеров. В этом весь кайф.
— Какие истории тебе нравятся брать для спектаклей?
Мне нравится все подряд. Еду в поезде и думаю: «Вау, круто, люди»! В последний раз для спектакля «На дне» в Самаре я неделю ходил по барам, хотя никогда в жизни не пил алкоголь. И слушал там истории: подвыпивший человек всегда говорит больше, чем обычно.
Сейчас с Театром Наций мы делаем спектакль, для которого я езжу по колониям и общаюсь с подростками в них. А еще хочу сделать спектакль про бабушек у подъездов. Это реально какая-то субкультура!
У меня был период, когда я загонялся из-за «закрывающихся дверей». Когда ты учишься в школе, перед тобой открыты все двери. Пока ты не сделал выбор, ты можешь пойти любой дорогой.
Например, у тебя в классе 15 девчонок, и, теоретически, каждая из них может быть твоей девушкой. Теоретически, ты можешь пойти в любой вуз и стать космонавтом, балериной, пожарным.
А когда тебе 30, ты понимаешь, что никогда не полетишь в космос и не станешь балериной. И все твои одноклассницы замужем.
В жизни появляется слишком много слова «никогда». Но я утешил себя тем, что меня впереди ждет еще много всего другого.
