«Долгое время». Егор Гайдар

10 апреля 2017 года экономист Сергей Васильев прочёл лекцию, посвящённую философии истории Егора Гайдара. Главный акцент в ней сделан на книге «Долгое время».

Транскрипт лекции

Начнем с того с того, что, по моему представлению, традиционная экономическая наука сейчас находится в некотором кризисе и вряд ли за последние двадцать лет в ней что-то серьезное произошло. Зато есть область, которая бурно развивается, – это экономическая история и история общественных институтов. Накопление знаний в области экономической истории позволяет посмотреть по-другому на современные экономические, социальные, политические проблемы. Неслучайно Егор Гайдар во второй половине своей научной карьеры очень много занимался проблемами истории. Наверняка вы знаете основную книгу, которую написал Егор, – «Долгое время». Это большая, фундаментальная книга, посвященная экономической истории, в ней рассматриваются проблемы от неолитической революции до сегодняшнего дня. Но я буду пользоваться и другими работами Гайдара, это «Государство и эволюция» – работа 1994 года, и «Смуты и институты» – последняя работа Гайдара, которая была выпущена буквально за несколько месяцев до его смерти.

Достижения в области экономической истории в последние лет двадцать привели к тому, что сейчас происходит радикальный пересмотр традиционных взглядов на историческое время.

Мое поколение было воспитано на марксизме-ленинизме, на историческом материализме, и в принципе это очень глубоко сидит внутри и с этим трудно расстаться. Но марксизм не является уникальным среди европейских течений мысли. В принципе, логика исторического материализма глубоко укоренена в европейской и, я бы сказал, в христианской культурной традиции.

Как выглядит, по Марксу, логика исторического процесса? Самое главное, к чему мы привыкли смолоду, читая в книжках: технический прогресс является непрерывным. Есть некоторый прогресс в технике, в науке, и человечество постепенно овладевает новыми орудиями труда, новыми технологиями, и это овладение новыми технологиями вызывает прогресс производительных сил. То есть производительность труда постоянно увеличивается, возникают колесо, водяная мельница, ветряная мельница, трехпольный севооборот. Развиваются производительные силы, и развитие производительных сил вступает в конфликт с производственными отношениями, с тем способом производства, который в этот момент господствует. Происходит революционная смена производственных отношений: производственные отношения приходят в соответствие с производительными силами. И на этой основе случается смена общественно-политических формаций: первобытно-общинная, рабовладельческая формация, феодализм, современный капитализм и коммунизм.

Но надо сказать, что все это лежит в рамках европейской (христианской) традиции, потому что в дохристианскую эпоху не было представления о постоянном прогрессе общества. Если мы посмотрим на взгляды дохристианских обществ, допустим, греческую мифологию, то там другая логика: сначала было хорошо, а потом становится все хуже и хуже. То есть сначала был золотой век, потом серебряный, потом медный, потом железный. Чем дальше мы двигаемся, тем хуже становится ситуация. Отсюда идет апелляция к традиции, идеализация традиционных институтов, неприятие нового.

В древних обществах также была распространена идея цикличности времени. История ходит по кругу, ничего нового не появляется, новое – это хорошо забытое старое. Эти идеи нашли прекрасное отражение в Книге Екклесиаста: «что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Еккл. 1-9).

Понятие прогресса и линейного времени возникло в писаниях библейских пророков (мессианизм и милленаризм) и нашло полное выражение в христианстве. Доистория марксизма очень похожа на христианскую доктрину: сначала у нас был рай (это как бы первобытный коммунизм), потом происходит грехопадение, потом есть Ветхий Завет – как бы ранняя стадия развития, потом Ветхий Завет отменяется Новым Заветом, потом происходит Второе Пришествие и устанавливается Царствие Божие на Земле – это и есть коммунизм.

Что очень хорошо сформулировано в книге «Долгое время» у Гайдара – это то, что технический прогресс вовсе не является непрерывным и все историческое время как бы делится на три неравных участка. Первый период – это неолитическая революция, о которой еще сто лет назад мало что было известно, а сейчас известно гораздо больше. Это переход от кочевой жизни населения к оседлой, это переход от собирательства и охоты к обработке земли, это одомашнивание животных. Вследствие этого – быстрый рост производительности труда и появление излишков продукции.

Главная особенность неолитической революции (это от 10 до 5 тысяч лет до нашей эры) в том, что возник прибавочный продукт и началось накопление богатства. Это ключевое событие, которое отмечает создание современной цивилизации как таковой.

Второй период бурного научно-технического прогресса – это современная промышленная революция, которая началась в XVIII веке. Это тоже кратный, бурный рост производительности труда, но, конечно, основа у него другая – это использование научных достижений в экономике. Между этими двумя относительно короткими периодами, между этими двумя технологическими революциями лежит длительный период, когда в технике, в экономике, в обществе мало что менялось. Сейчас уже есть оценки душевого ВВП в разные эпохи, практически за весь этот период ВВП на душу населения почти не менялся. Население росло очень медленно, хотя были периоды быстрого роста населения, были периоды эпидемии, снижения численности, но в целом основной тренд – очень медленный рост населения и очень медленный рост производительности труда. Хотя какие-то технические достижения существовали, но в целом это была эпоха очень медленного развития.

На самом деле, это сильно переворачивает наше представление об историческом развитии. Самое интересное, что эта эпоха, которая охватывает период от древнего Египта, древней Вавилонии, до XV-XVI веков, и в социально-экономическом плане была очень однородной. Основной социально-экономической формой этой эпохи была аграрная цивилизация. В это время 90% населения было занято в сельском хозяйстве, потому что, несмотря на успехи неолитической революции, все равно избыток продуктов был очень небольшим и большая часть населения вынуждена была работать на земле. И ключевая вещь, то, что являлось основной социально-политической общественной формой в течение этого периода, – это централизованная аграрная империя.

Откуда взялись централизованные империи? Дело в том что прибавочный продукт, возникший в процессе неолитической революции, начал накапливаться в виде богатства: в домашних хозяйствах, у вождей племен и, между прочим, в храмовых хозяйствах, потому что религия в этих обществах начинала играть все большую роль. Особенно большие богатства накапливались в регионах орошаемого земледелия с высокой урожайностью – а именно в Египте, Междуречье, Китае – там, где и появились первые цивилизации. Но выяснилось, что как только возникают богатства, появляются желающие их изъять. Как правило, это соседние племена, стоящие на более низких ступенях развития, но довольно воинственные.

Поэтому совершенно необходимым элементом в развитии ранних цивилизаций становится централизация власти и создание профессиональной армии. Те, кто не создали такие государства, оказались жертвой соседей. Профессиональная армия выполняла и другую функцию – принуждала крестьян отдавать прибавочный продукт государству. Чем больше государство, тем больше у него ресурсов, тем сильнее армия, тем оно устойчивее.

Когда историки начали изучать централизованные империи (другое название – восточные деспотии, поскольку все это происходило к востоку от Европы), выяснилось, что их социально-экономическая структура сильно отличается от того, что мы привыкли видеть в европейской истории.

Так, наше традиционное представление об античности состоит в том, что общество разделено на две категории: свободных граждан и рабов. В централизованных империях не существует чисто свободного населения, а собственно рабов очень мало. Например, статус крестьян – мы не можем их назвать рабами, потому что они не лишены полностью прав, у них есть дома, участки земли, а главное – они платят налоги на содержание государственного аппарата. Но и свободных людей тоже нет, потому что вполне свободным является только суверен. Все, даже знать, находятся в зависимости от императора. В любой момент их могут лишить жизни, не говоря уже об имуществе, бросить в тюрьму, выслать из страны. Свободных людей в этой системе нет.

Второй момент – это отсутствие понятия земельной собственности. С одной стороны, вся земля принадлежит государству, императору, сыну неба. С другой – знать получает земельные наделы за службу, потому что крестьянам выделяется земля, чтобы они платили налоги. Но продать землю, как правило, невозможно, поэтому частной собственности на землю нет.

Третья особенность аграрных империй – в том, что нет стимулов к нововведениям в экономике. Прибавочный продукт составляет здесь очень небольшую часть общей продукции, и государство забирает его целиком. Чем лучше работают крестьяне, тем больше у них забирают продукции. Никаких стимулов для повышения производительности труда, для повышения отдачи от земли нет.

Зато этот период отличает высокий уровень инноваций в военном деле. Когда возникают какие-то нововведения, они очень быстро, в течение 50-100 лет, распространяются по всей ойкумене. Хороший пример – это изобретение стремян и возникновение тяжелой конницы в середине первого тысячелетия нашей эры. Все происходит очень быстро – и понятно почему. Если какая-нибудь империя замешкается с внедрением новой военной техники, то ее быстро завоюют. Тут все делается очень разумно.

Когда европейские исследователи начали изучать восточные империи, а это случилось в основном в XVIII-XIX веках, оказалось, что все это сильно отличается от того, что мы видим в европейской истории. Но получается, что не азиатская история является исключением, потому что такие централизованные империи были всюду, за исключением Европы. Если вы посмотрите на Южную Америку, то империи майя, инков и ацтеков были устроены точно так же, с некоторыми деталями. И так всюду – Индия, Персия, Месопотамия, Египет, Китай, может быть, в меньшей степени Япония.

Посмотрим, в чем отличия от Европы. Античный способ производства – это четкое разделение на свободных и рабов. Если вы посмотрите на Грецию и Рим, то это разделение очень отчетливое: есть свободные граждане, которые, кстати, не платят налогов и имеют все политические права, и есть рабы, которые не имеют никаких прав вообще. Посередине – очень небольшая прослойка (например, метеки в Афинах). Второе, о чем я говорил, это отсутствие прямых налогов, прямые налоги – это признак рабства. Именно потому, что нет налогов и нет возможности изъять имущество у граждан, возникает институт частной собственности, так что и частная собственность – это абсолютно европейское явление.

Почему такое развитие событий, такая «историческая мутация» произошла именно в Европе, только в одном месте? Это связано прежде всего с особенностями европейской, средиземноморской географии. Особенность эта в том, что, например, в Древней Греции практически отсутствовала угроза нападения с суши, не было рядом никаких больших аграрных империй, не было и угрозы от кочевых народов. Если мы посмотрим на историю Греции, мы увидим, что там были вторжения диких народов, но это были эпизоды, и это не помешало сложиться полисной системе. В чем особенность полисной системы? В этой системе гражданин совпадает с воином. Если в централизованных империях 90% населения составляют крестьяне, а 10% – это элита и обслуживающий персонал, вооруженные силы, то тут сложилась такая система, что граждане, крестьяне и воины совпадают. Численность вооруженных сил относительно населения намного выше, чем в аграрных империях. Поэтому греки смогли побить персов. Поэтому именно в Греции, а потом и в Риме оказалось возможным сохранение социальных отношений, которые были характерны для ранних обществ, когда не было дифференциации между элитой и крестьянами. То есть все граждане оказались равными по статусу, они сохранили свое самоуправление, и возникла совершенно иная социально-экономическая система.

Оборотной стороной этой системы было массовое рабовладение. Это связано в значительной степени с тем, что в Средиземноморье была совершенно иная товарность хозяйства. Если в централизованных империях, таких как Китай, международная торговля была не слишком развита, потому что Китай производил все, что нужно, и не с кем было особо торговать, в Средиземноморье была другая ситуация. Тут была так называемая средиземноморская триада, в которой ключевую роль играли пшеница, оливки и вино. Они производились в разных местах, поэтому торговля была довольно активная, и она облегчалась тем, что была морской. Морская торговля в те времена была намного более выгодной и более простой, чем сухопутная.

Высокая товарность хозяйства Древней Греции и Рима привела к тому, что стало выгодно использовать рабский труд, и сформировалась довольно странная система, в которой, с одной стороны, были абсолютно свободные граждане Рима и греческих полисов, а с другой – абсолютно бесправные рабы, которые, кстати, этнически, конечно, никогда не совпадали с местным населением.

Если говорить о второй формации в марксистской логике, это феодализм. Он тоже выглядит больше как исключение, чем как правило. Хотя феодализм – довольно типичная, не массовая, но распространенная в аграрных цивилизациях ситуация, когда сильно ослабевает центральное правительство и политическая и экономическая власть децентрализуется. То есть монарх в принципе существует, но он не обладает властью, не может собирать налоги, фактически прибавочный продукт присваивают феодалы. Это связано, прежде всего, с характером внешней угрозы: когда есть сильная внешняя угроза, как, например, в азиатских империях, когда вокруг кочевники, тогда необходима централизованная власть. Когда угрозы децентрализованы, как в средневековой Европе, то эффективным становится подобный механизм. Кстати, это было характерно и для Японии, потому что в Японии, как вы знаете, ни разу не было внешних вторжений. Поэтому в Японии тоже были развиты феодальные отношения (если вспомнить про самураев) и вообще японская история, конечно, напоминает европейскую в смысле слабости центральной власти и силы местных феодалов.

Наконец, если мы посмотрим на третью формацию – это капиталистическая формация, то она также представляет собой мутацию. Здесь я должен сослаться на книжку Норта, Уоллеса и Вайнгаста, которая называется «Насилие и социальные порядки», я сегодня об этом не буду говорить, это отдельная тема, может быть, вы читали, может быть, прочтете. Она посвящена тому, как в Европе возникал современный политический порядок. Авторы называют его «порядком открытого доступа». Это современный капитализм и плюралистическая демократия. На самом деле, это тоже мутация, сейчас огромное количество работ посвящено тому, как же все-таки возник этот порядок в европейских странах – в Америке, в Великобритании, во Франции. Гипотез много, а единого ответа нет, но ясно, что это мутация. Только несколько стран перешли к этому порядку автономно, а другие страны заимствовали соответствующие институты под впечатлением экономических, социальных и, что немаловажно, военных успехов первых современных демократий.

Одной из самых занимательных глав в книге «Долгое время» Гайдара является глава, посвященная династическому циклу. Я уже сказал, что общества аграрных империй стационарные, там годами ничего не меняется, потому что не меняется «технологическая» основа. Как было все устроено тысячу лет назад, так и сейчас. Как крестьяне работали на земле, сажали рис, в нулевом году и в тысячном году – примерно одинаково. Тем не менее, существует некая политическая динамика, и если мы посмотрим и на древний Египет, и на Китай, мы увидим, что там меняются династии.

Как выглядит этот династический цикл, если наблюдать его снаружи? Новые династии приходят к власти по-разному: это может быть внутренний переворот, это могут быть внешние завоеватели, которые становятся новой элитой, наконец, в Китае бывало, что императорами становились вожди крестьянского восстания. Новая элита уже неплохо подготовлена к власти: она прошла жесткий естественный отбор во время династического кризиса. Она быстро овладевает государственным аппаратом, начинает эффективно собирать налоги. Однако династии недолговечны, династический цикл редко когда растягивается на несколько столетий. Отчасти вырождается сама династия: внуки и правнуки первых императоров предпочитают науки и искусства превратностям военной жизни. Но самое главное – происходит трансформация элиты.

Второй уровень элиты, скажем, региональные губернаторы, командующие армиями, крупными воинскими соединениями очень быстро понимают, что власть у них есть, а собственности нет. И власть, которая у них есть, не наследуется. Они пытаются всячески закрепить собственность и власть за своими семьями. Это приводит к тому, что они закрепляют за своими семьями и доходы. Это означает начало финансового кризиса, потому что, как я уже сказал, прибавочный продукт небольшой, и если чуть меньше денег поступает в казну, то государство очень быстро ослабевает. Армия не получает регулярного жалования и не может отбивать нападения снаружи. Еще один фактор в том, что как только начинают снижаться доходы государства, государство повышает ставки обложения. Растет налоговое бремя, растет недовольство крестьян.

Что случится раньше: снаружи завоюют или крестьяне взбунтуются – это уже вопрос, так сказать, локальный. Происходит нарастание беспорядков в стране, крах династии, причем смена династий может пройти очень быстро, а может превратиться в длинную череду гражданских войн. А потом приходит новая династия и восстанавливает старые порядки. А какие еще порядки она может установить? Технологическая основа экономики неизменна, да и идеологически все привыкли к традиционному порядку. Как это выглядит для стороннего наблюдателя? Никакого прогресса нет, общество ходит по кругу, после династического кризиса восстанавливается старый механизм с новыми действующими лицами.

Кульминацию династического цикла Гайдар называл смутой. В принципе, это слово чисто русское, и аналог в иностранных языках очень трудно найти. Смута – это лавинообразный распад институтов власти в централизованном государстве. Непосредственная причина – потеря государством возможности применить насилие, то есть государство не может сопротивляться внешней угрозе и не может подавить недовольство населения внутри.

Теперь мы переходим в современность, и я уже опираюсь на книжку «Смута и институты». Гайдар рассматривал революцию как разновидность смуты. То есть революция сопровождается внешне теми же факторами и внешними событиями, которые сопровождают смуту. Слово «смута» применительно к российскому государству – это начало XVII века, но, в принципе, Гайдар рассматривал и ряд событий ХХ века как смуты. Он подробно рассказывает, как распадалось российское государство в 1917 году, как советское государство распадалось в 1989-1991 годах.

В чем же отличие революции от смуты? По мнению Гайдара, смуты заканчиваются возвращением к традиционным институтам, а в ходе революции укореняются новые институты и изменяется все общественное устройство.

Надо сказать, что, по мнению Гайдара, единственная полноценная революция – это Французская революция 1789 года. Он подробно ее рассматривает. Особенность этой революции состояла в том, что инициаторы революции выступали за полный отход от традиций. Если мы посмотрим на революции голландскую, английскую, американскую, они апеллировали к традициям и к старым институтам. Вы наверняка слышали про т.н. «бостонское чаепитие», когда революция в Америке началась с того, что в гавани Бостона был потоплен груз чая. Требование колоний было очень простое: вы можете устанавливать налоги в Штатах, если только наши представители будут участвовать в вотировании этих налогов. Так сказать «No taxation without representation». То есть они апеллировали к старым институтам. Английская революция – борьба за права парламента против узурпации этих прав королем – это тоже отстаивание традиций. Голландия в войне с Испанией требовала защиты своих прав, которые были ей дарованы бургундцами. Только Французская революция по-настоящему порвала со старой традицией и на ее место поставила полностью новые институты.

Это, конечно, очень нетрадиционный взгляд на историю. Если мы посмотрим на результаты российской смуты 1917-1922 годов, то тут речь шла не столько о возрождении традиционных институтов, сколько даже о движении вспять. По сути это была не революция, а реставрация. Результатом этих событий было восстановление государственной собственности на землю, которая к 1917 году практически не существовала, новое закрепощение крестьян в рамках колхозов и полная отмена политических и личных прав граждан, закрепленных революцией 1905 года. С моей точки зрения, в России была только одна революция – 1905 года. Когда были обеспечены личные и политические права граждан, была создана система представительной власти – Государственная Дума, которая принимала законы, и наконец закрепление принципа частной собственности на землю в процессе реформ Столыпина. Это были новые для России институты, находившиеся в противоречии с имперской традицией.

Теперь главный вопрос: была ли все-таки в России модернизация в ХХ веке или нет? Важно проводить различие между технологической и политической модернизацией. Многие считают, что первую модернизацию в новой истории в России провел Петр I в XVIII веке – до этого аналогов не было. Если мы смотрим с технической точки зрения, да, наверное, это была модернизация, потому что мы получили современную конкурентоспособную армию, но если мы посмотрим на социально-политические, на экономические отношения, то это не была модернизация, потому что именно при Петре I Россия достигла апогея крепостного строя. «Политическая модернизация» – это переход в современное общество: частная собственность, рыночная экономика, права и свободы человека, демократическое устройство. С моей точки зрения, никакой политической модернизации в Советской России не было.

Здесь шло не только восстановление институтов крепостного права, но и обращение к институтам совсем далекого прошлого. Когда мы смотрим на ГУЛАГ, с чем мы можем это сравнить? По характеру организации процесса, я думаю, со строительством египетских пирамид, и надо сказать, что в этом плане мы пошли, наверное, даже дальше фараонов, потому что если у фараонов рабы умирали на строительстве, то, по крайней мере, умирали естественным образом, а в ГУЛАГе практиковались плановые расстрелы заключенных. То есть весной должен прийти новый транспорт, лагерь не может вместить всех, поэтому старых заключенных просто расстреливали. Когда мы говорим о высылке целых народов Сталиным, то первое что вспоминается из истории, – это библейский сюжет о переселении десяти израилевых колен ассирийцами, кажется, восьмой век до нашей эры. Тут слово модернизация совершенно не подходит. Я бы назвал процесс развития институтов в советскую эпоху «архаизацией».

Сама форма советской государственности – это, конечно, тоже большая архаика, потому что это была восточная деспотия в форме теократии. У нас же не было монархии, правильно? У нас была теократия, характерная для аграрных цивилизаций ранних стадий развития, например, шумерской или майя. Это означает, что есть две ветви власти, и церковная власть главнее, чем светская.

О том, что марксизм – это некое подобие светской религии, много писали. Основные общие черты: священное писание – труды Маркса, Энгельса и Ленина, краткий курс – символ веры, Политбюро – жреческий ареопаг, даже есть бальзамирование вождей по древнеегипетскому образцу.

Причем надо сказать, что у нас была псевдотеократия, скрытая теократия, а в 1979 году мы получили настоящую теократию, современный Иран, причем в замечательной форме – в форме исламской республики. Если вы посмотрите на устройство Ирана, то очень похоже на то, что было в России, только в России была империя, централизованная власть, а в Иране все-таки есть президент с парламентом.

Когда я эту тему обсуждал недавно на одном семинаре, мне сказали, что как же я говорю, что это было движение вспять, ведь советская власть имела много достижений. Вертикальная мобильность, например, люди, которые были никем, стали всем, отмена сословий, рост всеобщей грамотности, большие успехи в здравоохранении. Но я хочу заметить, что все это амбивалентно, по крайней мере, потому что все эти меры в конечном счете были либо в интересах теократии, либо средством подготовки к войне.

Я могу сразу сказать, вертикальная мобильность вообще не является специальной заслугой советской власти, потому что если мы посмотрим на централизованные восточные империи, то любая смута приводила к смене элиты и повышала вертикальную мобильность. Отмена сословий – я думаю, что при теократии в принципе сословий не должно быть в Царстве Божием все равны. Положительное отношение коммунистов к науке тоже не случайно, потому что наша светская религия называлась «научный коммунизм».

Что касается образования и здравоохранения, то тут уже совершенно очевидная вещь: одной из ключевых проблем в военном измерении для России была очевидная техническая отсталость от европейских стран. Крымская война, Первая мировая война – было видно, что одной из основных причин поражения являлся низкий технический уровень армии и просто неграмотность населения. В современных войнах люди должны быть технически грамотными, поэтому требовалось всеобщее образование. Особо стимулировали военно-учебные дисциплины – ОСОАВИАХИМ, ДОСААФ, то, что было популярно с 1920-х годов в СССР. Людей вовлекали в авиаклубы, заставляли прыгать с парашютами по понятным причинам: во время войны больше потенциал для набора людей в десантные войска. Про здравоохранение тоже понятно: нужно как можно больше призывников с хорошим состоянием здоровья.

Даже такие гуманитарные меры уже поздней советской поры, например, как математические и языковые спецшколы, имели совершенно очевидное военное значение, потому что мы же собирались строить коммунизм во всем мире, поэтому нужны были люди, которые говорят на разных языках, как минимум в разведке. Поэтому задачей языковых школ было выявление людей, способных к языкам на ранней стадии. То же самое относится к физматшколам, потому что нужны были хорошие физики, хорошие математики для расчета траектории баллистических ракет, соответственно, тоже надо искать талантливых детей на ранних стадиях.