Завтра не умрёт никогда
Историю в нашей стране принимают не как диалог о времени вообще и даже жизни в целом, а больше как диалог о незыблемом прошлом — на худой конец, либо сквозь робкие попытки реваншизма. Тогда как давно пора подумать о настоящем и поговорить о нём, о нас так или иначе, живых и разных, которые вместе и по отдельности пишут книгу длиной в жизнь. Впрочем, само слово «книга» считывают совсем буквально. В начале было слово, и слово было... Всё «было» да «было»... А что происходит сегодня и что будет, какая разница. Меж тем время теряется. Настоящее.
Немного сумбурных и негладких мыслей.
Слово «постистория» — очень возможно, ключевое для понимания современного мира и будущего — долго не мог вспомнить, откуда, и уж вряд ли придумал его самостоятельно, а тут полез в поисковики и обнаружил, что встречается оно у Жана Бодрийяра и Юргена Хабермаса, а в придачу у Фрэнсиса Фукуямы. Единственное внятное описание постистории пока найдено в Википедии, а вообще складывается такое ощущение, что постистория — это просто нормальное и здравое отношение к истории, без контрамотства и стремления погрязнуть в прошлом, ну так хотя бы снова прожить его сегодня.
Принято считать, что термин был введен уже в рамках неклассической философии Арнольдом Геленом в 1952 году. Однако Дитмар Кампер в статье «Государство в голове, неистовство в сердце» о понимании времени у Эрнста Юнгера пишет, что первым, кто употребил термин «постистория», был французский экономист, философ и математик Антуан Огюст Курно. В статье 1861 (по некоторым данным − 1871) «Трактат о развитии фундаментальных идей в естественных науках и в истории» (Traité de l’enchaînement des idées fondamentales dans les sciences et dans l’histoire) Курно говорит о конце буржуазного общества, остановку исторической динамики на основе достигнутой цели, «исчерпанную революцию». Далее, по мнению Кампера, термин использует Селестен Бугле (1870—1940) в 1901 году. Также Кампер упоминает Хендрика де Мана и его работу 1951 года «Искажение и гибель культуры», в которой он использует термин постистория с отсылкой на Курно.
Юрген Хабермас в «Философском дискурсе о модерне» пишет о Гелене: «Так как „история идей завершилась“, Гелен может со вздохом констатировать, „что мы вошли в постисторию“. Из этого текста, — как пишет Хабермас, — я делаю вывод, что Гелен мог позаимствовать термин „постистория“ у своего единомышленника Хендрика де Мана».
Жан Бодрийяр, применяет термин постистория для описания качества истории в постиндустриальном обществе. Понимание истории как линейного разворачивания событийности из прошлого в будущее сменяются установкой на интерпретационную плюральность нарративной истории: как пишет Бодрийяр, «история была могучим мифом… который поддерживал одновременно возможность „объективной“ связности причин и событий и возможность нарративной связности дискурса», — не случайно «век истории — это также и век романа». Бодрийяр говорит, что «история — это наш утраченный референт, то есть наш миф».
Постистория получила некоторые постулаты, которые выражаются в:
1. отказе философии от линейной концепции времени;
2. отказе от линейного видения социальной динамики;
3. отказе от логоцентризма;
4. отказе от презумпции трансцендентального означаемого — невозможна интерпретация текста в классическом её понимании: как взгляд извне (Сознание может лишь «центрировать» текст, организовав его вокруг тех или иных внутритекстовых семантических узлов, текст нужно подвергнуть «деструкцией» текста, восприятием его в контексте «метафизики отсутствия» референта: самотождественность и семантическое единство текста не гарантируются якобы выраженным в нем внетекстовым содержанием)
5. общей презумпции того, что настоящее лишено возможности новизны.
Лучше великих мыслителей я вряд ли сформулирую (ну кто я на фоне Бодрийяра — даже не клякса, а еле различимое пятно на бумаге, объективно), но всё же попробую.
Постистория предполагает движение вперёд, история воспринимается как закольцованный круг либо как нечто завершённое ко дню текущему. Любые же традиционные трактовки истории в российском дискурсе литературоцентричны в том плане, что это поток сознания, это сплошной нарратив, который и не думает останавливаться. Story, история, рассказ, сторителлинг. И понеслось литературоведение на пару с историософией: что хотел сказать автор и почему случилось описанное?.. Фокус в любом случае остаётся на прошлом времени. Ибо текст как материя, как информация устаревает уже в момент публикации, даже если это просто анонс чего-либо.
Хронологический или хронографический (разница умозрительна) метод и не рассчитан на то, чтобы по умолчанию опираться на самоценность дня текущего: на него, на сейчас давит груз вчерашнего, якобы неосмысленного и неотрефлексированного. Всё это чревато сакрализацией минувших дней и тем, что исторический опыт обретает статус реликвии. Бывшее становится... константой. Время словно застывает.
Постистория разделяет прошлое, настоящее и будущее, пусть и признавая связь между ними, но акцентируясь прежде всего на нелинейности бытия и времени. Постистория — это плюрализм и диалектика.
Постистория вбирает в себя привычные исторические практики, однако для неё они — именно что «одни из» методологии.
Характерный образчик постисторического подхода — т.н. мокьюментари, игровое кино с элементами документального. Правда, искусство вообще как таковое постисторично, поскольку предполагает новые прочтения известных сюжетов: кино, театр, живопись отчасти, музыка... Нигде нельзя достоверно и аутентично воспроизвести оригинал, ежели перед артистом либо артисткой не стоит данная задача. В художественных жанрах всегда присутствует вымысел по определению, а кавер-версии и вовсе становятся самостоятельными работами, нередко превосходя предшественников, оживляя давно забытые труды и давая новую жизнь.
Постисторична судьба советского певца Эдуарда Хиля, в 2009-м получившего неожиданно мировую славу в связи с тем, что в интернете завирусился его вокализ (трек без слов) 1976 года «Я очень рад, ведь я наконец возвращаюсь домой».
Ведь история — это не набор статичных событий и в то же самое время — не динамический вектор из вчерашнего в сегодняшнее. История аутентичная, первозданная — она ни то ни другое... ни третье.
Значит ли это, что история тускла и уныла? Едва ли.
Вопрос в том, что здесь нужны новые импульсы. Нужна постистория и попытка заглянуть за грань.
Постистория — она ещё и про to argue, про игру (дискуссию) с ненулевой суммой, и на фоне этого классическая история действительно меркнет.
И что самое увлекательное, постистория — диалог настоящего времени с настоящим временем в первую очередь, оно, настоящее, занимает, пожалуй, ключевое место в этой картине мира и парадигме. Что есть будущее? Постнастоящее, постпостнастоящее или... естественный ход событий?
Восхитительно. Услада для мозга и пиршество дум.
История «обычная» проигрывает здесь уже тем, что центрична по определению. Матрична.
Old-school history по-русски — это ещё и диктатура академических канонов, от которых олдскулы и правда сводит; от засилья «исторических закономерностей» и от застойной атмосферы консерватизма — с нависающим грузом прошлого.
И вот почему чрезвычайно плохо и грустно, что постистории в Рунете нет толком. Потому что мы осмысляем сегодня, как будто оно произошло вчера. Контрамотство. А вчера должно случиться сегодня — или, того хуже, завтра. Разумеется, диалога с будущим тут быть не может заведомо. Ибо диалог с будущим требует диалога с настоящим... и с различными измерениями этого настоящего. Что есть «сегодня» и есть ли оно, а если есть, то почему мы в этом уверены; время можно измерить хронологически, но метафизически оно бесконечно.
Но в Рунете бесконечны только диалоги о прошлом — диалоги о мёртвом времени.
И неслучайно, что постистория — часть постмодерна. Постистория — часть футурологии, посвящённой постиндустриальному обществу, за которым грядёт своя постпост- и метаметаэпоха.
Кстати, уже выделяют постпостмодернизм как следующую концептуальную стадию. Ведь постиндустриальная среда сломала прежние незыблемые устои. Это технологическое развитие необратимо; изменилась скорость обмена информацией, скорость передвижения и человеческая жизнь в целом; человек эпохи и парадигмы Гутенберга (децентрализованная информация) уступил место (эволюционировал?) эпохе и парадигме Закерберга (Цукерберга; постцентрализованная оцифрованная индексированная информация в глобальном доступе).
Постиндустриальная веха знаменательна в свою очередь экзистенциализмом — и в целом это тоже была (и сбылась!) попытка преодолеть внешние обстоятельства, нарушить «естественный ход» чего бы там ни было (событий, истории, времени, цивилизации...), публично их переосмыслив; одно из трёх направлений философской мысли прошлого века наряду с персонализмом и антропологией.
Человек — вот квинтэссенция времени и его высшая степень отражения. В отличие от логоцентризма, всяких там артефактов и прескриптивного, догматичного подхода, подразумевающего линейность бытия и закрытость общества. Что творится с человеком и что случится завтра? Из чего же сделаны люди, мальчишки, девчонки и все-все-все? А что если посмотреть на мир глазами... непосредственно человека? Почему в обществе существует иерархия и насколько она справедлива? Что будет при постклассовом устройстве и достижимо ли вообще оно?
Не то чтобы философия не задавалась такими фундаментальными вопросами прежде — но в этом «прежде» и кроется разгадка. В безусловном праве на ревизионизм, на критику, на ошибку.., на эклектику и амбивалентность.
Постистория и постмодерн — их «пост-» в том проявляется, что они «поли-» и «мульти-».
«Истории» действительно пришёл конец. Потому что пора разграничить history (а заодно и herstory), story и... historicism (историзм, историцизм); пора не воспринимать время как «архивно-музейный ход событий» и не опираться на бинарную архаику «статика/динамика».
Истории необходимы альтернативные векторы, особенно гуманитарные, гуманистические.
И herstory, феминистское прочтение истории и версия глазами женщин, в этом смысле инновационна и постисторична, а к тому же... попросту справедлива.
Постистория постцентрализованна. Это пространство, в котором может не быть безусловной, единой точки зрения; но новые мнения неизбежно высказываются в ходе дискуссии.
Относительно время. Относительна среда. Относительно общество. Относительны люди. Относительна вообще метафизика бытия и цивилизации. Постматериализм.
Историю вершит человечество; небезгрешное, небезупречное и колоссально неоднородное.
И ставя факты, институты, социальные классы, исторический метод превыше конкретных судеб и обстоятельств, замалчивая их или грубо обобщая, мы принижаем человеческий фактор и... отказываем себе в здоровом развитии и в более полном знании.
И представление о «роли личности в истории» в свою очередь безнадёжно устарело: нет больше детерминированной истории как высшей точки и некоей константы, зато есть те самые личности в их витальной непосредственности.
Жизнь — сплошная череда вероятностей, и классики отчасти правы, но что было дальше? С тех пор как классики стали классиками, мир изменился. Местами до неузнаваемости. О людях теперь известно больше. Но где границы этого «теперь», что принесёт «завтра», а если не «принесёт» и при чём тут «сейчас»?
Постистория распирает азарт у неравнодушной публики — здесь ты играешь точно в покер, играешь с ненулевой суммой. Теряя даже, казалось бы, всё, тем не менее не проигрываешь, поскольку обретаешь новое знание после очередной партии.
Постистория — она в буквальном смысле вокруг нас. И при этом история не терпит сослагательного наклонения, однако же постистория на то... и не посягает: постистория не про альтернативные сценарии прошлого и даже не якобы настоящего (того, что в английском обозначается Present Perfect).
Постистория сюрреалистична, избыточная, эфемерна, порой где-то трансцендентна. И вместе с тем она реалистичнее донельзя, самодостаточнее, острее и актуальнее, нежели можно представить.
Представлять, между прочим, тоже можно.
Потому что в их завтра появятся по-настоящему новые люди, а не анонсы-гомункулы с детерминистским клеймом на лбу, про которых всё [должно быть] ясно заранее. И не случайно постмодерн и в целом передовая зарубежная общественная мысль уже... отказываются от той же теории поколений, видя в ней нагромождение маркетинговых клише, слабо связанных с реальными людьми. Человек в свою очередь постисторичен; и в нормальном здоровом демократичном обществе его судьба может сложиться по-разному, без какой-то хтонической безусловной предопределённости по классовому признаку. Равенство возможностей? По крайней мере, публичное стремление к этому? Так это непрерывный процесс социального развития. Сегодня иначе, чем вчера, а если так же, ничего страшного, се ля ви. А что будет завтра, то будет завтра — и завтра наступит в любом случае.
Впрочем, это было и наше завтра. В 2004-м Валерий Меладзе выпустил изумительную песню с красноречивым заголовком «Се ля ви» — про постисторию, жизнь и игру. С такими строчками, например:
«Победитель будет прав,
Проигравший просто жив,
Остальное лишь игра
Под названьем “се ля ви”
Ещё раньше, в 1998-м, про это спела группа «На-На» в треке «Игра».