Лишний
Я родился последним на излёте зимы на берегу испещрённого баржами пролива в городе, над которым вечно звучит песня мулы и развивается алый флаг с белым полумесяцем, обнимающим звезду.
Я был самым слабым, самым ненужным – лишним. Да меня вообще не должно было быть! Мать кормила меня неохотно. Иногда ей надоедало лежать и ждать, пока наедятся мои браться и сёстры. Поэтому, когда они, насытившись, отваливались, вместо того, чтобы покормить меня, она вставала и уходила добывать пропитание себе. Чем старше мы становились, тем чаще это повторялось. Пока другие крепли, я, казалось, наоборот – терял силы. Братья и сёстры стали выбираться играть на солнце. Иногда я тащился за ними. Вечно голодный, я мёрз в тени валуна, где мы жили вдали от посторонних глаз. Очень быстро я понял, что не стоит попадаться сородичам на глаза в разгар их игрищ – становясь для них видимым, я превращался в их самую интересную игрушку. Никто не хотел мне всерьёз навредить, но и рассчитывать свои силы они тоже не умели. Поэтому мои уши были порваны, а голова покрыта царапинами, которые мать зализывала крайне неохотно.
Правила выживания в окружающем мире я понял раньше своих сверстников. Я научился выползать к людям. Увидев меня, маленького, грязного и пищащего, они стали меня подкармливать. Они наливали мне в грязные крышки молоко, а когда я стал старше – приносили вкусные, чуть солёные сухарики, приятно хрустевшие на зубах. В отличии от матери, они следили за тем, чтобы я поел, отгоняя братьев и сестёр. Те, шипя, отступали, но потом, когда люди уходили, мутузили меня в отместку... если, конечно, у них получалось меня поймать.
То, мои самые страшные конкуренты это родственники, я тоже усвоил быстро. Будучи мельче и легче всех, я был быстрее их. Съев то, что люди принесли мне, я сразу же, задрав хвост, убегал прочь от кормушки. Сообразив, что меня им не догнать, братья и сёстры перестали пытаться.
Мы взрослели. Мать уходила всё чаще и не возвращалась всё дольше. Братьям и сёстрам тоже стало не хватать пищи. Сначала они покорно сидели и ждали её, голодные. Я же, накормленный безволосыми гигантами, грелся на камне в отдалении, не приближаясь к ним, но и не выпуская из виду. Всё-таки они были моей стаей… насколько у таких, как я, вообще могла быть стая. Когда им надоело сидеть впроголодь, они стали наблюдать за тем, что делаю я, чтобы добыть себе пропитание. Сначала неуверенно и с опаской, но потом всё смелее и смелее, они тоже стали выходить к людям под ноги и жалобно просить пищу. Я тоже ходил с ними, но теперь уже, скорее, ради развлечения и вкусностей, которых не мог добыть себе сам. Так продолжалось, пока в моей жизни не появилась она.
Для людей мы были неотъемлемой частью пейзажа. Милые, пушистые и ласковые. Нас не обижали но и не считали кем-то, о ком надо заботиться. Мы были предоставлены сами себе. Бродили, где хотели, выживали, как могли. Однажды, сытый и разморенный послеобеденным солнцем, я беспечно заснул в опасной близости от своей семейки. Мне снилось, что я куда-то бегу и солёный ветер треплет короткую жёсткую шерсть. Из сна меня выдернула оплеуха, от которой я свалился в расщелину между камнями. Сверху тут же замелькали лапы с выпущенными когтями. Игры кончились. Они хотели достать меня всерьёз потому, что теперь я стал их главным конкурентом, одолеть которого честно у них не получалось. Они выли, пытаясь добраться до меня. Я прижался к земле и ждал, когда им надоест, и они уйдут. Спуститься же ко мне вниз никто не решался потому, что одолеть меня один на один уже никто бы не смог.
Вдруг раздался крик на языке, который я слышал достаточно часто, хотя и реже, чем тот, на котором говорили мои люди. Я умел их отличать. Белокожие, эти люди пахли совсем иначе. И чаще приносили вкусную еду. Я не знал, что закричали, но тон понял однозначно. Браться и сёстры кинулись в рассыпную. Я бы и сам сбежал, если бы не был загнан в угол.
Появившийся на миг кусочек неба заслонила рыжая голова.
– Ах ты бедный малыш, – сказала голова. – Они тебя обижают?
Я, конечно, ничего не понял. Но, конечно, интонацию уловил безошибочно. Меня не обидят. Может быть, покормят. Поэтому я подошёл к протянутой руке и позволил себя поднять. Меня гладили и чесали за ушком, что-то приговаривая.
– Бедный, весь совсем раненый. Ты такой крошечный. Пойдёшь со мной?
Меня оторвали от земли и посадили в котомку. Я жалобно пискнул, и ко мне тут же опустилась рука, которая продолжила гладить меня за ушком. Я заурчал. Мы куда-то двигались. Я услышал крик матери сзади и хотел было отозваться. Но потом вспомнил, сколько раз засыпал голодным, вдали от всех, и промолчал. Будет, что будет.
Путь оказался долгим и страшным. Меня кормили горькими таблетками и тыкали холодными иголками. Потом мыли в воде с какой-то вонючей пеной, после которой я стал пахнуть как человек, говорящий на непонятном языке. Впрочем, я уже стал привыкать к нему и запомнил, что “кот” и “Васятка” – это я. Потом меня опять куда-то несли, теперь уже в большом ящике, в котором было удобнее, чем в котомке. А потом вокруг было шумно, холодно и закладывало уши.
Мы приехали в жилище, где всё пахло моим человеком. Сначала мне было страшно потому, что вокруг не было других людей, кто ещё бы меня кормил. Или мышей. Или вкусных объедков, оставленных на набережной. Но мой человек исправно давала мне хрустящие солоноватые сухари сама, чесала за ухом и спала в моей постели.
С тех пор прошло много лет. Я больше не тощий и не такой уж и ловкий. Теперь я люблю спать, спрятав нос в батарею. Но иногда мне снится, что греет меня не батарея, а яркое солнце моего родного города, и над головой не потолок – а безоблачное небо, и солёный ветер ерошит короткую жёсткую шерсть.