Оскорбление чувств веруемых
– Кит? Просыпайся. Пора вставать.
Горячая рука легла на ледяное плечо Кит. Она всегда мёрзла под утро. В последнее время – особенно. Холод появлялся в костях, и из них расползался по всему телу. Казалось, что первыми замерзали внутренние органы. Тяжёлое сердце медленно билось о горячую грудную клетку, постепенно остужая и её тоже. Последним холод добирался до кожи. Если встать под горячий душ, то он нагреет тело Кит снаружи. Но внутри ледышка казалась нерастопляемой.
Кит лежала, свернувшись в клубок – ноги подтянуты к груди, лоб упёрся в колени, тонкие руки обхватили колючие лодыжки, каждый волосок на которых, казалось, ощетинился. Женщина вдыхала воздух через нос, а выдыхала через рот в узкий зазор между ногами и грудью, пытаясь согреть саму себя, но всё было тщетно. Пальцы будто набили колотым льдом. Кит вяло двигала ступнями. На что-то активное сил не было, а совсем без движения было бы ещё хуже. Хотя, куда там…
– Кит? – рука на плече стала более настойчивой. Кит старалась втянуть в себя её тепло и как-то переправить в окоченевшие пальцы и кончик носа.
Её встряхнули ещё раз. Уже не ласково, а настойчиво. С нетерпением и плохо скрываемым раздражением.
Кит нехотя открыла глаза. Увидев склонившегося над ней мужчину, она улыбнулась.
– Дави. Ты пришёл. Но ещё так рано. Побудь со мной?
Она подвинулась к стенке, освобождая ему место. Он посмотрел на освободившееся пространство, и замешкался на долю секунды. Иногда они так делали, пользуясь его служебным положением… и её былыми заслугами. Дави встряхнул головой. В тусклом утреннем свете его волосы казались грязно-жёлтыми, но Кит знала, что они были золотыми. Ей хотелось вытянуть руку и запустить в них пальцы. И тогда тепло из них перетечёт в неё, наконец, согреет её. Но её тело было всё ещё сковано сном. Казалось, что рука весит какие-то безумные тонны. Кит решила не шевелиться.
– Не сегодня, малыш, – мягко сказал он. – Пора идти.
Он протянул ей руку. Кит, нехотя, приняла её, и Дави помог женщине сесть.
– Спала, – просто ответила она. – Холодно, – она поёжилась.
Дави накинул ей на плечи стёганую фуфайку.
– Да, бабье лето в этом году такое же, как и обычное лето. Его нет.
– Здесь не бывает лета как такового. Как и осени, весны или зимы. В подвале всегда стандартные двенадцать градусов. Можно вино хранить, а не людей, – усмехнулась она. Дави помог ей всунуть ноги в ботинки и зашнуровал их за неё. Кит встала на ноги, покачнулась. Дави придержал её за локоть.
– Всё хорошо, – она слабо улыбнулась.
– Соберу волосы, и готова, – сказала она и подошла к тумбе, над которой висело крошечное мутное зеркало. Напыление где-то стёрлось, где-то почернело, но даже то, что осталось, отражало очень уставшую, серую женщину. Кит вяло подумала, что раньше не верила, что за месяц можно превратить сильную и красивую молодую барышню даже не в тень самой себя, а в старуху. Под глазами лежали глубокие синяки. Морщины между бровями, которые раньше были заметны только когда она хмурилась, сейчас стали глубоко прочерченными трещинами. Безжизненные волосы непонятного цвета лежали на плечах тонкими хвостиками. Кит вяло подумала, что лучше бы их вообще обрезать. Да какая разница, собственно. Кому сейчас какое дело до её волос? Не дожидаясь очередного напоминания о времени, она взяла резинку с тумбочки– такой же старой, растянутой и уставшей, как и всё вокруг. Не расчёсываясь собрала засаленные волосы в “шишку” и зафиксировала её. Кит подумала, что не надо сильно мотать головой, иначе вся “причёска” развалится. Подумала, что неплохо было бы почистить зубы. Но решила, что кариес – это не то, что будет её беспокоить сегодня… или когда-либо вообще.
– Я готова, – она улыбнулась Дави.
– Ты прекрасна, – он вернул вымученную улыбку.
Дави взял Кит за руку и подвёл к двери. Постучал кулаком. Глухой звук отразился от голых стен. Кит заставила себя расправить плечи и гордо поднять подбородок. На ней была надета дрянная казённая одежда, которую она не меняла неделю. От неё воняло потом, немытым телом, отчаянием и болезнью. Но когда открылась дверь, Кит окинула солдата с автоматом высокомерным, насмешливым взглядом. Она посмотрела на него всего раз, а потом он просто перестал для неё существовать. Кит понимала, что, скорее всего, в эту камеру больше не вернётся. Да и вообще шансы дожить до заката были минимальны. Но она шла по обшарпанному тюремному коридору так, как будто была не обвиняемой в преступлении, караемом смертной казнью, а почётной гостьей на приёме в Кремле, и вот-вот должна была оказаться перед Президентом.
Когда-то, год назад, так и было. В сияющем как будто изнутри перламутровом платье, в туфлях на тонкой, почти невидимой шпильке, которая делала её ноги бесконечными, с жемчужной диадемой в волосах, она вот так же шла, на полшага позади Дави, точно так же, не глядя по сторонам и не реагируя на вспышки фотоаппаратов. Тогда ей казалось, что так будет вечно.
Сейчас она с трудом вспоминала тот день. И только татуировки, которые когда-то красиво украшали её тело, а теперь обвисли, вместе со всей остальной кожей и тоже посерели, напоминали ей о том, что её воспоминания – правда, а не болезненная лихорадочная фантазия загнанного в угол разума.
Они прошли через несколько одинаковых коридоров. Кит казалось, что она стоит на месте, а реальность сама проплывает мимо неё. Рука Дави, крепко и ласково сжимавшая её пальцы, была единственным, что вообще удерживало её на земле. Гравитация перестала иметь значение.
Рука и холод – вот две настоящие вещи среди иллюзий. Как вообще человеку может быть так холодно? Кит подумала поплотнее затянуть фуфайку, но решила этого не делать. Никто не должен видеть её слабость – даже сейчас. Особенно сейчас, когда у неё отняли всё то, что делает человека человеком и заставили гнить внутри собственного тела.
Наконец, они оказались перед массивной деревянной дверью.
Дави повернулся к ней и взял её за плечи.
– Кит. Я прошу тебя. Нет, я умоляю. Ещё не поздно.
– Ты же понимаешь, что всё было кончено в тот момент, когда я приняла решение вступить в Освобождение.
– Раскайся, – он обхватил её голову двумя рукам и сплёл пальцы на затылке. Сжал руки почти до боли и уткнулся лбом в её лоб. – Я не знаю, как я буду без тебя. Умоляю, Кит. Раскайся.
Она помотала головой, боясь разжать губы. Ей всё ещё было важно не дышать на него своим зловоньем. Ей хотелось, чтобы вспоминая её, он видел её в том жемчужном платье в Кремле… а не вспоминал вонь помойки у неё изо рта. Этого желания она не могла объяснить даже самой себе. Наверное, можно забрать у человека его человечность. Но нельзя заставить женщину перестать быть женщиной. Дави поднял её голову за подбородок и прижался к губам своими губами. Кит только сильнее сомкнула челюсти.
– Ну почему ты такая бесконечно упрямая, – прошептал он.
– Когда-то тебе именно это нравилось. Когда-то ты именно это любил.
– А сейчас это тебя убивает, – покачал головой он.
– Нет, душа моя, – отстранилась она. – Убиваешь меня ты.
И она сама постучала в дверь. Она тут же открылась. Волна приглушённых голосов ударила по ушам, но тут же стихла. Войдя в зал, они больше не держались за руки. Кит не глазела по сторонам, но боковым зрением видела, что зал полон. Сотни две людей, – прикинула она. Двести человек, казалось, даже перестали дышать при их появлении. Кит села на место обвиняемой, а Дави нацепил парик, протянутый ассистентом, и опустился в кресло прокурора.
– Итак, продолжаем процесс “Федерации против Катерины Поволжской в деле об оскорблении чувств верующих”. Слово передаётся обвинителю, Давиду Поволжскому.
Дави сдержанно кивнул и вышел на небольшой пятачок. В зале помимо них с Кит и секретаря, было полно людей. Процесс был открытым – как и все по оскорблению чувств верующих. Эти самые верующие приходили сами и приводили своих детей. Церковники составляли расписание таких процессов и посещали самые интересные из них. Журналисты из всех изданий, включая спортивные и модные таблоиды, устраивали аукционы на места. Были просто какие-то люди, которые представились родственниками и друзьями ответчицы. Кит никого из них не знала. И это помимо толпы свидетелей.
– Дамы и господа. Дети божьи, – Дави окинул всех взглядом и заговорил хорошо поставленным голосом. У него была стопроцентная, идеальная статистика по делам о правах верующих. Он написал кучу научных статей и дипломных работ на эту тему. Его линия поведения в суде считалась безотказно выигрышной стратегией. Когда-то Кит помогла её выстроить. Пока он говорил приветственное слово, адвокат наклонился к ней и невольно поморщился от запаха. Он был юн, с торчащими в разные стороны волосами и щеками, усыпанными цветущей россыпью гноившихся прыщей. Кит видела своего защитника в третий раз. И при каждой встречи она размышляла больше о том, почему он не убирает раздражающие белые головки с прыщей, чем о деле. Принимая решение сунуться в это предприятие она знала, что кончится всё для неё у стенки, если обвинителем будет Дави. А, конечно, обвинителем будет он – без вариантов. Такой громкий процесс. Поэтому она не хотела тратить свои последние дни на бесполезные разговоры с юнцом. Но вот прыщи бы она ему повыковыривала с омерзительным удовольствием.
– Я продумал линию защиты, – горячо сообщил он.
– Хотите признать меня невменяемой? – Кит усмехнулась. Она не посмотрела в его сторону, продолжая следить взглядом за мужем, слушать его голос, не вслушиваясь в слова.
Что происходит с человеком после смерти? Он попадает в рай или ад? Или просто исчезает? Или миг умирания – секунда только для живущих, а для умирающего сознания он превращается в вечность? Раньше Кит думала, что там – одно большое чёрное ничто. Что тебе просто выключают свет, и наступает сон без сновидений, которой не кончается никогда. Распадается само понятие личности. Понятие понятия. Может быть, ты, как “ты” ещё где-то и существует, но тебе уже не важно. Больше ничего не важно. Ничего и нет.
– Сорок три процента обвиняемых используют эту тактику, – кивнула Кит. –– Как и у остальных пятидесяти семи процентов в делах моего мужа исход один: смертная казнь.
– Вы сдались! – слишком громко воскликнул адвокат, и поспешно прижал палец к губам, поймав осуждающий взгляд судьи.
– Это ваше первое дело? – спросила у него Кит.
– Да. Но я был лучшим на курсе, – гордо заявил он.
– Сочувствую, – безразлично отозвалась Кит.
– Прошу прощения, – она жестом оборвала его и поднялась на ноги, поймав паузу в речи мужа.
– Ваша честь, господин прокурор, у меня есть заявление, – сказала она, вырвав фуфайку из рук адвоката, за которую он тянул её вниз.
– Какого рода заявление? – проскрипел судья.
– Признательное, – Кит улыбнулась. – Слушайте, мы с вами знакомы двадцать лет. Работали бок о бок, вместе провели кучу процессов. Я тогда была с другой стороны стола, помните?
Судья нехотя кивнул. Дела над своими всегда считались самыми… нежелательными. Никто не хотел выносить обвинительный приговор коллеге.
– Так вот, – продолжила Кит. – Мы все знаем, чем это всё закончится. Что-то скажет Дави, что-то скажут свидетели, что-то скажет… – она попыталась вспомнить имя прыщавого юнца, и не смогла. – Мой адвокат. Всё это будет тянуться месяцами. Я предлагаю всё сократить, – не дожидаясь ответа, она вышла из-за заграждения и поднялась на трибуну для свидетелей. – Я бы поклялась на библии, но это абсурд, учитывая характер обвинений, поэтому клянусь без библии говорить правду и только правду, нахожусь в здравом уме и отдаю себе отчёт в значении своих слов.
– Я возражаю! – крикнул адвокат.
– Возражений нет, – буркнул он.
– Отлично, – Кит тряхнула головой и отругала себя за это, почувствовав, как резинка поползла вниз. Ведь ещё думала об этом! А, к чёрту. – Я забрала мощи из Покровского монастыря. Я знала о готовящихся акциях о выносе мощей по всей стране. Более того, я помогала их спланировать. Я знаю организаторов. Они все в этом зале, – она махнула рукой в сторону зрителей. Несколько человек поднялись. – Можете арестовать сейчас, можете – после процесса, как хотите, они никуда не денутся. Полный список я вам предоставлю. Непосредственных исполнителей я не знаю. Но я знаю, что стало с мощами.
– Что? – ошеломлённый судья смотрел на неё, поверх сползших на нос очков.
– Они захоронены, – сказала Кит.
– Ваша честь, вы повторяете каждую мою фразу, – стоя в зале суда, пусть и на трибуне для обвиняемых, в пятнадцати минутах от смерти, Кит всё равно чувствовала себя тут хозяйкой. Как обычно. Сила судебной системы наполняла её тело, придавала ей сил. Выдавливала холод их костей. В суде ей было тепло.
– Да, – снисходительно кивнула Кит. – Я не знаю, где они захоронены. К сожалению, могилы нельзя никак обозначить – иначе вы извлечёте обратно останки и поместите их под стекло.
– Ну не вы лично. Хотя кто знает. Но по вашему приказу. И тогда всё будет зря.
– Ну мы же найдём исполнителей. И они нам скажут.
– Не найдёте, – отрезала Кит. – Они мертвы.
– Прекрати мне на это указывать! – взревел судья. – И отвечай на вопрос!
– Она издевается? – спросил судья у Дави. – Сделай что-то со своей женой.
– Он и так просит для меня высшую меру с немедленным исполнением, – затараторила Кит, не дав Дави возможность и слово вставить. – Что ещё он может со мной сделать? – Кит рассмеялась.
– Будь моя воля… – прошипел судья.
– Я протестую! – крикнул адвокат.
– Протест отклонён, – гаркнули одновременно Кит, Дави и судья.
– Все исполнители мертвы, – сжалилась над судьёй Кит и решила пояснить свой ответ. – Так было запланировано. Чтобы их не могли пытать. Да, пытать, ваша честь. Мы знаем, что в наших тюрьмах пытают людей.
Зал вздохнул в едином порыве, а потом посыпались вопросы, как из рога изобилия.
– Убрать журналистов. Нет, убрать всех! Кроме этих, организаторов, – судья остервенело колотил молоточком, тщетно стремясь навести хоть какой-то порядок. Вспышки фотоаппаратов слепили и бесили его. Щелчки затворов действовали на нервы. Охранники кинулись исполнять приказ. – Да что ты себе позволяешь? – прошипел он в адрес Кит, убедившись, что их никто не слышит, пока люди в форме пытались разобраться с зеваками и при этом разобрать затор, образовавшийся на выходе..
– Свободу, ваша часть! Что ещё может себе позволить человек, который уже труп, просто стоит в очереди за своей пулей? – Кит сдёрнула проклятую резинку с волос и сняла ненавистную фуфайку. – Продолжим? – Кит откровенно веселилась, наблюдая как сопротивляющихся журналистов и других “заинтересованных лиц” выводят из зала. Она говорила нарочито громко, чтобы те, кто ещё оставался, слышали её. – Православный человек не может совершить самоубийство. Поэтому, нашими исполнителями стали лояльные нам умирающие люди. Те, кому оставалось жить день-два. Они вынесли мощи. Захоронили их. И умерли сами. Вот и всё, вот и всё.
В опустевшем зале повисла странная тишина. Кто-то из тех, кто назвался “организатором”, закурил.
– А то что? – переспросил мужчина.
– Это они у тебя нахватались, – с яростью посмотрел на Кит судья.
– Ну и что? – повторила за своим подельником Кит.
– Ваша честь, позвольте мне с ней… – решился заговорить постепенно начавший приходить в себя Дави. К такому повороту событий он не был готов. На его процессах так себя не вели уже очень давно. Он уже и забыл, что жертва преподносится ему всё ещё живой, и изредка может сопротивляться.
– Я не буду с тобой говорить, Дави. Только здесь и только сейчас. Я устала, – Кит вдруг поняла, что сказала чистую правду, и продолжила тише. – Я так сильно устала. Я хочу, чтобы всё кончилось сегодня.
– Зачем вы это сделали? Это же оскорбление чувств…
– А держать их столетиями под стеклом – оскорбление чьих чувств? – перебила судью Кит.
– В каком смысле? – моргнул судья.
– Бытие 3.19: “в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься”, – процитировала Кит. – Библия вам не бытовое пособие по обращению с трупами. Но там прямо сказано, что усопшие найдут покой в земле. В Ветхом завете сказано: Кто прикоснется к мертвому телу какого-либо человека, нечист будет семь дней. А вы что делаете? Вы берёте части тел мёртвых людей! Рассовываете их по стеклянным коробкам и таскаете по миру! Более того! Согласно статье 244 УК РФ надругательство над телами умерших наказывается штрафом, обязательными работами или арестом до трёх месяцев! А вы что делаете?!
– Я? – рассеянно и, скорее машинально, переспросил судья. А потом совсем уже невпопад добавил. – Что?
– Вы делите мощи на частицы! – взвизгнула Кит, игнорируя первую часть вопроса. – Фактически берёте мёртвое тело и расчленяете его! И все, кому ни лень, к его кускам прикладываются! Да знаете ли вы, какие мучения вы доставляете этим вашим святым, которых так любите? Каждый “поцелуй” для них – пытка, к которой невозможно привыкнуть! Каждый переезд – дорога, выложенная стеклом и гвоздями… горящими! Про разделение я вообще молчу. Вы никогда не отрывали себе, например, палец? Вот попробуйте. Только по маленьким кусочкам! – Кит стёрла слюну тыльной стороной ладони с уголка рта. – Они как только вам ни намекали! Два года чумы вам ни о чём не сказали? Свободу мертвецам! – крикнула она.
– Свободу мертвецам! Свободу мертвецам! – заголосили из зала другие “организаторы”, повскакивав на ноги.
– За соблюдение прав веруемых! – вновь выкрикнула Кит.
– Она сумасшедшая! – судья отстранился и в ужасе посмотрел на Дави. – Боже мой, они все сошли с ума. Тишина!!! – он застучал молотком по столу. Его крик утонул в скандируемых лозунгах. – Эти все люди безумны! Отправляю их на принудительное лечение! Суд окончен!
И, отмахиваясь от полетевших в него с разных сторон вопросов, судья, подобно гигантской жирной летучей мыши, скрылся в маленькой дверце позади своего кресла. Дави, красный от гнева открывал рот, но не мог выдавить из себя ни слова.
– Ты… – он указал пальцем на Кит и, жадно заглотив воздух, выпалил на одном дыхании. – Как ты это сделала?!
– Я верую, – улыбнулась она, а потом подмигнула своему прыщавому адвокату. – Поздравляю с успешным началом практики, коллега. Вы были совершенно правы с выбором стратегии. И ошибались в том, что я сдалась.
– Мы победили? – адвокат, казалось, не верил в происходящее и смотрел на Кит во все глаза.
– Это лучше, чем расстрелять и разобрать по кусочкам, – подмигнула ему Кит.
На лице адвоката медленно растеклась улыбка. Его глаза остекленели.
– Мы победили, – прошептал он. – Я победил! – он выхватил телефон, набрал номер явно из быстрого набора и заголосил в трубку. – Мама? Мама! Я победил! Я победил Давида Поволжского!
Почти подпрыгивая, он выскочил из зала.
На неё, и на других организаторов надели наручники и повели прочь из зала.
– Ты будешь меня навещать? – крикнула она, хохоча, Дави.
– Я хочу развод! – крикнул он ей вслед.
– Я ненормальная! – отозвалась она. – Ты никогда не получишь развод! Это запрещено законом, который ты сам лоббировал в прошлом году, помнишь, любимый?
– Ведьма! Это была твоя идея! Подождите! Кит!!!
Тяжёлая дверь захлопнулась, отсекая её визжащий истеричный смех.
Дави тяжело опустился на своё место прокурора и долго сидел, опустив голову на руки в опустевшем зале. Потом он, шурша, собрал свои бумажки и практически беззвучно вышел покинул место своего поражения.
– Так я не понял, – спросил Лука Крымский. – Он рад, что её не казнили, или нет?
Четыре полупрозрачные фигуры сидели на последнем ряду.
– Он расстроился, что проиграл, – отозвался Николай Чудотворец.
– Но если бы он выиграл, то её бы расстреляли, – заметил Крымский. – А он её, кажется, любит.
– Да вы вечно не понимаете, что вам надо, – фыркнула Матрона. – И то не так, и это не эдак.
– А что будет дальше? – спросил Ленин.
Трое остальных посмотрели на него, сочувственно.
– Нам пора, – заметил Крымский. – Мы наконец-то можем упокоится.
– А я?! – крикнул Ленин. – Вы бросите меня здесь одного? Но я вам помог!!!
– Ты жёг храмы, – заметил Чудотворец.
– Но мы же друзья! – взмолился Ленин.
– Товарищи, – поправил его Крымский.
– Скорее, коллеги, – добавила Матрона.
– А коллеги могут быть товарищами? – их голоса становились всё тише и тише. Фигуры таяли и вскоре совсем пропали. Полупрозрачный Ленин в отчаянии беззвучно ударил кулаком по впереди стоящему креслу. Его рука пролетела через спинку насквозь, конечно.
– Тьфу ты пропасть, – изрёк вождь обречённо и печально отправился прочь из зала суда.