Хрупкость
-Ася! Притормози! Притормози, кому говорю! И шлем надень. Ася!
-Ася, Ася, Ася, – передразнил жену Слава. – Ну что ты прицепилась к ребёнку?
-А вот сейчас расшибётся – ты её будешь утешать?! – с вызовом отозвалась Марина.
-Да даже если и я. Она ребёнок, что такого. Ещё на шлейку её посади.
-И посадила бы, – буркнула жена в ответ.
-Знаю, что посадила бы, – примирительно отозвался Слава. – Я бы и сам иногда посадил. На то ей и пять. В тридцать пять так с холма без шлема уже не погонит.
На излёте нехарактерно жаркого летнего дня в вечерней прохладе, толкаясь одной ногой и стоя другой на самокате, Ася неслась вниз с холма. Асфальт был плохим – весь в ямах и кочках. Папочка предупреждал, что если неудачно попасть колесом на изъян асфальта, то можно улететь так, что “мало не покажется”, поэтому, по таким плохим дорогам лучше не гонять и всегда надевать шлем. Но Ася забыла напрочь про шлем. Сначала она слышала, как мамочка её звала. Но родители были на вершине холма. К ним пришлось бы затаскивать самокат в гору. Или ждать там, где она остановилась, пока они спустятся. Но тогда отрезок до низу станет короче, Ася не успеет набрать нужную скорость, и тогда придётся начинать всё сначала, но родители могут не захотеть ещё раз подниматься в горку, а её одну они не отпустят. Точно не отпустят, нет.
Ася оттолкнулась ножкой. Пластиковые колёса загрохотали по асфальту. Голос мамы потерялся в этом шуме и свисте ветра в ушах. Ася вцепилась в ручки самоката с кисточками на кончиках и добавила себе скорости. Сердце гулко билось где-то далеко-далеко, как будто в другом городе, а она летела вниз так, словно у неё были крылья, а сама она была волшебной птицей сирин, о которой папочка прошлым вечером читал ей сказки.
Под колесо попал камушек. Самокат подпрыгнул. Руки Аси разжались, она потеряла управление, но тут же, нахмурившись, схватилась за руль. Где-то сзади вскрикнула мама. Закусив губу, Ася вырулила и рассмеялась. Начала оглядываться, чтобы крикнуть мамочке, что с ней всё хорошо. И в этот момент переднее колесо, ещё не совсем нашедшее опору, соскользнуло в колдобину. Самокат захлебнулся. Заднее колесо, которое было не в курсе проблем впереди, продолжало грохотать полным ходом и, наткнувшись на раму самоката, подпрыгнуло, перекидывая свою наездницу через руль. Ася взлетела, но руки не разжала – ведь настоящая наездница никогда не бросит своего коня! Сделав сальто в воздухе, она рухнула на собственный самокат и вместе с ним покатилась кубарем с горки. Когда она, наконец, остановилась, самокат рухнул на неё сверху, жалобно звякнул и повисла подозрительная тишина. Даже далёкая горлица перестала ухать. А потом раздался крик матери и шлепки её сандалей, бегущих вниз с горы к лежащей неподвижно дочери.
Ася смотрела на стык дороги и тротуара. В трещинах асфальта пробивались пучки травы – она пожелтела от солнца, но под жёлтой шапкой упрямо зеленели юные стебельки. Ася думала о том, хватает ли им воды и света. Мамочка говорит, что растениям нужны вода и свет. Иначе они умирают – как все цветы у них дома, что они пытались безуспешно разводить. Потому, что папочка купил холодную квартиру на первом этаже, где никогда не бывает грёбаного солнечного света. Так говорит мамочка.
-Марина! Марина, не трогай её, – Слава пытался угнаться за женой. В обычной ситуации это бы не составило никаких проблем. Чёрт, да за шесть лет совместной жизни он даже не догадывался, что она умеет бегать. Но, увидев дочь, перелетающую через руль, женщина врубила вторую космическую и схватила ребёнка до того, как он успел её остановить и сказать всё, что знает про травмы позвоночника и про то, что при таких повреждениях жёсткий корсет гораздо полезнее маминых объятий. И что, схватив Асю, она собственноручно может превратить девочку в инвалида, и тогда у него на руках окажется искалеченная дочь и жена, убитая чувством собственной вины. Всё это мгновенно пронеслось через его мысли, но он ничего сказать не успел до того, как Ася была уже у Марины на руках. Жена отшвырнула проклятый самокат на другую сторону улицы, прижала к себе дочь и громко запричитала. Слава замер, борясь с желанием кинуться к своим девочкам. Он напряжённо пытался вспомнить, шевелилась ли дочь в те короткие мгновения после падения, но до того, как её схватили. В этот момент Ася подняла окровавленные, ободранные от падения, ручки, завертела разбитой головой и поджала ноги. Слава понял, что всё это время не дышал, а его сердце – не билось. В тот момент, когда малышка зашевелилась, он с шумом выпустил воздух. Кровь зашумела у него в ушах, и он кинулся вниз к семье.
-Я же тебе сказала, надеть шлем и не гнать! Ну что ты за ребёнок такой?! – Выла Марина. – Посмотри на себя, вся в ссадинах. Разве можно так гонять, ты же девочка! Да как же так, как же, всё платье изодрала… – она зарыдала.
Ася вращала глазищами, которые по размеру стали как блюдца у той собаки из сказки, полными непонимания. По мере нарастания криков Марины, в них стал появляться страх.
-Марина. Успокойся, – Слава встряхнул её за плечо.
-Успокойся?? Я успокойся?! Это ТЫ виноват!!! Я сказала ей надеть шлем, а ты…
В этот момент Ася заголосила. Низким басом, которого не ожидаешь от маленькой девочки. Будто включилась пожарная сирена на всю улицу. На её глазах выступили слёзы. Одна повисла на длинных загнутых чёрных ресницах. Задрожала на самом кончике. Закатное солнце окрасило её в ярко рыжий, и…
…и в яркой вспышке рассыпались миллиарды огней. Взрыв был таким ослепительным, что после него, казалось, воцарилась полная тьма. И только некоторое время спустя появились огоньки единичных звёзд, которых становилось всё больше и больше и, наконец, они сложились в целые галактики, которые извивались спиралями и танцевали друг с другом, изредка соприкасаясь рукавами, в бесконечном космосе. На местах контактов появлялись новые взрывы, создающие новые галактики и сметающие старые. Звёзды рождались, старели и умирали, превращаясь в белых карликов или в чёрные дыры. Словно невероятные шаттлы космос прорезали кометы и пылающие болиды. Один такой – совсем юный и бестолковый – врезался в звезду и умер, разбрасывая космическое вещество в жаре газового гиганта, который поглотил его и отрыгнул протуберанцем излишек. Отлетев на достаточное расстояние вещество осело на поверхности планеты и, разбуженное светом и водой, забурлило…
…слезинка сорвалась с ресницы и полетела вниз, сопровождаемая хаотичными криками всех троих и отдалённым лаем разбуженной собаки.
Зародившуюся жизнь было не остановить. Она наполнила собой океаны, смягчила суровый характер пустынных скал суши и наполнила воздух невидимыми глазу живыми организмами. Жизнь бурлила везде и рядом с ней шла её неизменная спутница: смерть. Сильные охотились на слабых. Рвали их зубами и когтями. На останках туш вырастали леса, в которых сильные придумывали всё более и более изощрённые способы убивать слабых. Они приручили огонь и покорили сталь. Заставили нужные себе растения плодоносить там, где им было необходимо и загнали животных в стойла. Гордая природа склонила головы перед ними. Морозы разбились о каменные стены. У каминов дремали кошки, ставшие ленивыми, толстыми и забывшими, что когда-то они были тут хозяевами. Или, наоборот, именно сейчас вступившими в свои права.
Слеза летела, искрясь и переливаясь. Ася вопила, но яркая вспышка собственной слезинки привлекла её внимание. Не переставая орать, она с изумлением увидела, как на капельки воды расцветает миниатюрная радуга.
Сильные изобретали, и не было предела их фантазии. Они рыли землю, меняли форму океанов и колонизировали другие планеты, меняя и их тоже под свои потребности и желания.
Сильные лечили, побеждали время и смерть, и их дерзость бесстрашия росла вместе с ними.
Они швырнули болезни на колени, извлекли их сущность, разобрали на атомы и собрали заново – так, как им было нужно.
Стихии лишились своей воли. Дожди и снега шли по расписанию. Облака летали против ветра, а сам ветер стал топливом. Будто заводную игрушку его запускали в каньоны, где он метался по замкнутым трассам и лабиринтам вечно, не осознавая собственного плена. В разные стороны от ветряных плантаций ползли вены-провода, в которых билась кровь-электричество, питающея всё. Питающая всех.
Сильные стали свободными. Им подчинилось всё – даже звёзды больше не были вызовом. Их выпивали, грубо и бессовестно покоряли. Энергия убитых звёзд питала жизнь на орбитах живых.
Сильные стали рабами. Совсем как тот ветер в лабиринте. В идеальной тюрьме, из которой не сбежать потому, что никто не знает, что нужно бежать.
Лай собаки превратился в вой. К одному голосу подтянулись другие. Ася, наконец, почувствовала боль. Она закричала снова, но уже не от страха, перенятого от матери, а от собственных ушибов и ссадин. Она посмотрела на руки и завизжала, увидев кровь. Угасающая радуга в слезинке была забыта.
Рабы строил города. И гуляли по вечерам. Чтобы почувствовать себя счастливыми, они уезжали из мегаполисов в деревни. И покупали своим детям самокаты, на которых те, безбашенно и бесстрашно, летали с горок. Летали так, как будто у них были крылья. Как будто они были волшебными птицами сирин.
Выполняя трюк на горке, тринадцатилетний Стас не удержался и упал, приземлившись на руку. Он не почувствовал боли, но по хрусту и по тому, как закружилась голова, он понял, что сломал кость. Это был уже не первый его перелом, и он знал ощущения. Эту дезориентацию и потерю сознания. Он понимал, что у него есть буквально пара секунд отползти с трека, чтобы на него не наехали сверху те, кто ещё не понял, что он не может встать, что на сегодня – и на ближайшие пару недель – он накатался. Подцепив свой трюковой самокат раненой рукой, он начал ползти, опираясь на здоровую. Даже теряя сознание бросить своего верного железного коня он был не готов. Боль постепенно пробилась сквозь адреналин. Слёзы брызнули из глаз, помимо его воли.
Слезинка Аси коснулась асфальта. Разбилась, потеряла форму и растеклась.
Стас добрался до обочины и расслабился. Откуда-то раздались крики.
-Я в порядке, это просто перелом, – пробормотал он. Но крики не стихали. В парке регулярно кто-то ломался. В угасающем сознании Стаса мелькнуло, что его падение не могло вызвать такой ажиотаж. С трудом он повернул голову. В глазах, стремительно теряющих осознанность, отобразился расцветающий ядерный гриб.
Это был один из многих. Оранжевым поясом они обвили планету и разорвали её в клочья за мгновение до того, как солнце сжалось в точку, из которой ударил столб света. Подобные джеты расцветали по всей вселенной и вскоре она сама стала единым джетом. А потом всё кончилось так же внезапно, как и началось.
Слава упал на колени, стирая след от слезы дочери на асфальте.
-Малыш, где больно? Пошевели рукой? И ногой? Марина, да прекрати её трясти! – он со злостью посмотрел на жену, но она не обращала внимания ни на него, ни на дочь, и трясла её скорее машинально, вглядываясь в горизонт. Слава вдруг понял, что не слышит её вопля, а только хрип. Вдруг Марина резко перевела взгляд на него.
-Ярослав? – только и успела сказать она перед тем, как взрыв мгновенно высушил всех троих, высушил всё живое и разрушил неживое, превращая в ничто в разорванном светом мире.
Мальчик подул на стекло. Оно побелело и стало матовым. Пальцем он написал своё имя.
-Р в другую сторону, идиот, – капризно протянула сестра.
-Не называй брата идиотом, – строго сказала мать, не отрываясь от телефона.
Мальчик со злости шлёпнул ладонью по стеклу, стирая надпись, стирая сотни тысяч вселенных – и вселенных внутри вселенных. Но на его ресницах задрожали слезинки обиды на сестру, на собственную беспомощность, на грёбаную “Р” – порождая новые, которым было суждено так же сгореть через мгновение, прожив сотни миллионов лет.