Художники делают будущее
Лия играла – нет, не играла: мучила! вальс Шопена. Среднюю часть, где модуляция. Мало ему было написать пьесу с четырьмя диезами. Нет же. Он в середине их поменял на пять бемолей. А потом вернул обратно. И вот эта проклятая бемольная часть ей никак не давалась. Она цедила по одной ноте. Ошибалась. Переигрывала. Неуверенно ставила палец дважды на один и тот же звук. И мечтала, чтобы Татьяна Сергеевна её остановила. Но та, не шевелясь, смотрела в окно, склонив голову в сторону инструмента. Она не помогала ученице и не останавливала её.
“Очевидно же, что я не знаю текст, – думала девочка. – Зачем продолжать?! Какой-то садизм”.
Проклятая часть наконец-то кончилась. Лия подняла руки над клавиатурой и задумалась, надо ли играть продолжение – концовку она знала.
– Достаточно, – сказала Татьяна Сергеевна.
“Конечно. Именно тогда, когда я могла бы, наконец, поиграть нормально”, – фыркнула про себя Лия, но вслух ничего не сказала.
– Лия, это же творчество, – вздохнула учительница. – Понимаешь? Это не просто набор нот. Это язык, на котором общаются с миром люди искусства. Художники говорят кистью, писатели – своими книгами. А музыканты – музыкой. Вот и этот вальс для Шопена – не математика. Не последовательность гармонии. Диезы, бемоли… Это его история. Позволишь? – Татьяна жестом попросила ученицу освободить инструмент (что Лия сделала с огромной радостью), и сама заняла её место. Мягко положив руки на клавиатуру, она заиграла. Лия вздрогнула. По её коже побежали мурашки. Учительница продолжила говорить. – Это история любви. К польской девушке Марии, с которой он был обручён. Но которая оставила его. Однажды Мария написала ему письмо, в котором сообщила, что вышла замуж за другого мужчину потому, что Шопен глубоко влюблён, но не в неё. Он влюблён в музыку. И их женитьба помешает творчеству композитора. И тогда он погибнет. Потому, что для творцов их творчество – не только язык. Это их сущность. Их воздух. И без него они погибнут, – Татьяна сыграла последнюю ноту средней части и убрала руки с клавиатуры. Посмотрела на Лию. Девочка, скучая, смотрела в окно. Татьяна горько вздохнула, но продолжила. – Но когда ты садишься играть, это уже перестаёт быть история только Фредерика и Марии. Это становится твоя история. И какой она будет – зависит только от тебя. Потому, что когда ты за инструментом, ты – единственный творец в комнате. Понятно?
Лия поняла, что проповедь окончена и посмотрела мимо Татьяны на инструмент и кивнула. Татьяна тоже кивнула.
– Вот и хорошо. Наше время подошло к концу. Хороших тебе выходных. И поучи, пожалуйста, модуляцию дома. Не механически. А расскажи мне историю своей музыкой во вторник. Договорились?
– Да! – Лия, почувствовав свободу, первый раз улыбнулась.
Все выходные лил дождь, и Лия не выходила из дома. Она играла в приставку, переписывалась с подружкой и спала.
Вечером воскресенья к ней в комнату зашла мать.
– Выходные прошли, ты за инструмент даже не села! Я всё ждала, когда же у тебя совесть проснётся! Но нет! Пока не пнёшь… Я для чего такие деньги плачу?
“Не плати”, – мысленно огрызнулась Лия.
– И не корчи морды. Марш за инструмент! И выдерни наушники, чтобы я слышала, что ты играешь, – скомандовала мать.
Лия закатила глаза, тяжело вздохнула и села за инструмент. Проклятая часть с модуляцией.
– Рассказать тебе историю? – буркнула она. – Что ж. Расскажу. Как одна училка донимала своих учеников нудными рассказами. Бубубу, бубубу. И своей дурацкой музыкой, – она начала играть, но мысли её были далеко. Она представляла, как Татьяне на руки падает крышка от инструмента, ломая её пальцы. Или, ещё лучше! Из окна выпадает инструмент – и прямо ей на голову! Или какой-то ученик сходит с ума и запирает ненавистную училку в рояле, а рояль скидывает в реку. Ну что? Какие теперь истории тебе рассказывают твои дурацкие звуки? – зло думала Лия, вколачивая звуки, но совершенно не думая о том, что играет. Вдруг она вздрогнула и прислушалась к тому, что играет. Отдельные ноты вдруг начали складываться в мелодию. Пока ещё медленно и неуверенно. Но она знала, что это начало. И скоро… ну, когда-нибудь. Она повторила ещё раз весь вальс целиком (средняя часть получилась отвратительно, но хотя бы заняла своё место и всё произведение получилось цельным от начала до конца) и закричала: – МААААМ! Я ВЫУЧИЛА!
– Играй ещё, я сказала! – раздался с кухни ответный крик. – Выучила она за десять минут, ага!
Лия закатила глаза и продолжила играть, представляя, как училку сбивает фура, полная музыкальных инструментов.
На следующий день когда Лия вернулась из школы, мама встречала её у двери.
– Доча, присядь, – сказала мама. – У меня есть ужасные новости, – Лия заметила, что у мамы глаза припухли, как будто она плакала.
– Мааам? Что случилось? – протянула девочка.
– Татьяна Сергеевна… ох, что же за горе, – слёзы вновь сорвались с её ресниц. – Её больше нет.
– Она же не была старая, – Лия нахмурилась. Мама отрицательно покачала головой.
– Нет, нет. Это был несчастный случай. В школу привезли новые инструменты, и водитель, когда подгонял машину для разгрузки, потерял сознание за рулём. И сбил Татьяну Сергеевну… – её голос сорвался и она закрыла лицо руками. – Ты, главное, держись, малыш. Так бывает, люди смертны.
– Ага, – отозвалась Лия. – Можно я пойду?
– Да, да, конечно, – мама шмыгнула носом и промокнула подолом домашнего сарафана глаза. – Кушать будешь?
– Угу, – Лия ушла к себе в комнату и покосилась на инструмент. Вчерашние мысли вернулись к ней. – На ну нааафиг, – протянула она. – Я же пошутила, – пробормотала она.
У неё звякнул сотовый. Одноклассница прислала сообщение. Лия швырнула сумку на стол и, как была, в школьной форме, завалилась на диван. Через минуту она уже забыла и про пианино, и про смерть учительницы, погрузившись в болтовню с подругой.
“А знаешь чё”, – писала она. – “Даню сегодня видели с Элен! Опять! И знаешь чё? Они сосались! Вот ведь шлюха, да?”
“Шлюха )))” – написала Лия, но у неё внутри всё оборвалось. Элен была новенькой в их классе. Она переехала к ним из Америки. И по-русски говорила с акцентом (до тех пор, пока не забывала, что говорит с акцентом). У её отца там был какой-то бизнес, и они там прожили пол-года. И она ходила в местную школу. Она просила всех называть её Элен, потому, что к этому она привыкла. А ещё у неё была грудь. А ещё она была шлюхой. И увидев её, Даня – парень на год старше из математического класса – сразу в неё влюбился. Лия ему два года глазки строила и мечтала, чтобы он её пригласил! А он сосётся с этой потаскухой!
“Ты чё, расстроилась?” – спросила подруга.
“Нет”, – соврала Лия. – “Мне просто надо заниматься, а то мать убьёт. Поболтаем потом”
“От душнилы слышу” – она отправила целующий смайлик и отшвырнула телефон.
Не задумываясь о том, что делает, она открыла инструмент и заиграла. Она играла без нот. Просто что-то. Арпеджио в левой руке и аккорды в правой в ми-миноре. Получалось что-то торжественно-траурное и очень драматичное.
– Лия! Я смотрю кино, надень наушники, сколько можно греметь на всё квартиру? – проорала ей из кухни мама.
Лия послушно надела наушники и продолжила свою импровизацию. Больше звуков, больше диссонанса. Больше октав в басу.
А в голове – Элен. Чёртова Элен. Лия представляла, как Элен чистит картошку, и вдруг режет себе вены. Или в их шикарную квартиру работающего с Америкой бизнесмена врывается грабитель. Лия представляла в подробностях диалоги между ними. Как плачет мама, как папы пытается заслонить свою Элен, но, в итоге, она своим нытьём и соплями выводит из себя грабителя, и он стреляет ей в лоб. Лия видела – буквально: видела! – как мозги её вражины разлетаются по дорогущему белому кожаному дивану и стене за ним. Гармония сменилась на… на что-то. На набор октав и грохота, от которого у Лии самой закладывало уши, но она не останавливалась. Грабители. Стая диких собак. Кислота на лицо на уроке химии. Лия долбила по инструменту, наверное, час. Встала она с чувством удивительной лёгкости и опустошения. Ведь за сценами мучительной смерти Элен наступали сцены, когда безутешный Даня заходит в школу. Его окружают все дети со всех потоков. И никто не решается ему ничего сказать – даже учителя. И только Лия выходит из толпы. Обнимает его. И, спустя мгновение, он утыкается ей в шею и начинает плакать. Вместе, за руку, они уходят. И Лия точно знала: они пройдут через это. Вместе. Через какое-то время Даня признается, что всегда любил Лию, и только её. А Элен… это сложность, которая только укрепила его чувство. Да и когда ему было тяжело, Лия была рядом, терпела его загоны… вот это всё.
“Может, она сдохнет, и тогда мы будем вместе”, – написала она подруге.
“А если она сдохнет, а вы вместе не будете?” – подруга иногда бывала такой сукой. Лия усмехнулась. Конечно, они будут вместе! Какие варианты-то?!
Придя утром в школу, она узнала, что прошлым вечером Элен и вся её семья погибли. Они возвращались от друзей из загородного дома, когда отец не справился с управлением. Машина вылетела на встречку, столкнулась с фурой… и погибли все.
“Даня”, – прошептала Лия и бросилась искать его.
Она нашла его в слезах в мужском туалете. Увидев её, он сполз по стенке. Она присела перед ним.
– Ну-ну, ну-ну, – проговорила она. – Всё хорошо, теперь всё будет хорошо. Ей не было больно.
Он обнимал её и прижимал к себе – слишком крепко.
– Я люблю тебя, – пробормотал он и отстранился. – А как тебя зовут?
Лия снова прижала к себе его голову и улыбнулась.
Вечером, подпрыгивая от счастья, Лия шла домой.
– Лия, – вдруг окликнул её незнакомый мужчина.
Лия с подозрением покосилась на него, обёрнула юбку, перестала прыгать и ускорила шаг.
– Лия, постой, пожалуйста, – он догнал её и схватил за руку. – Нам нужно поговорить.
– Отпусти меня, иначе я закричу, – Лия испугалась не на шутку. В животе появился колючий комок битого льда. Мысли разбегались в стороны.
– Тебе ничего не угрожает… пока. Если ты меня внимательно выслушаешь.
Лия попросила пнуть мужчину. Вдруг он поднял её на вытянутой руке. Причём рука удлинилась, как телескоп. Лия завизжала.
– Замолчи, – сказал мужчина, и крик оборвался, хотя рот Лии остался открытым и горло её сокращалось, как при крике. – Я могу заставить тебя делать то, что мне надо. Но лучше по-хорошему, – она захлопнула рот и уставилась на него во все глаза. Это был обычный, ничем не примечательный мужчина. В синих джинсах и толстовке. Он ничем не отличался от всех остальных мужчин в мире. Лия огляделась по сторонам. Мимо шла женщина с коляской. Она прошла в полуметре от них, но даже не посмотрела на мужчину с чересчур длинной рукой, державшего извивающегося ребёнка над землёй. Точно так же их проигнорировал проехавший мимо велосипедист. Лия замерла. – Успокоилась? – спросил мужчина. Девочка кивнула. – Если я тебя поставлю на землю, ты не будешь пинаться, орать, или что там ещё тебе в голову может взбрести? – Лия отрицательно покачала головой. – Хорошо. Сейчас я тебя опущу. Не делай глупостей. И ты снова можешь говорить, – кивнул он.
– Кто вы… кто ты такой? – спросила Лия.
– Очень голодный человек. У которого болит голова, если он не поест. Составишь мне компанию? Да не пугайся. Во “Вкусно и точке”, где полно людей.
– Да-га, – протянула Лия. – Только толку-то от них, если они нас не видят.
– Ну, в невидимости есть свои плюсы, – кивнул мужчина.
Четверть часа спустя, Лия жевала бургер и запивала его милкшейком. Жизнь налаживалась. Мужчина – его звали Алекс – больше не был незнакомцем и не казался таким пугающим. Из еды он взял себе только кофе.
– Ты же был голоден? – усмехнулась Лия.
– Я питаюсь историями, – ответил он совершенно серьёзно.
– Это как? – Лия склонила голову на бок.
– А так. Я был писателем… когда-то.
– А какая у тебя фамилия? Я тебя знаю?
Лия поперхнулась милкшейком, а потом засмеялась, поняв, что он её разыгрывает. Но Алекс не улыбнулся в ответ.
– Да ладно. Тебя же застрелил этот, как его… Данзас.
– Дантес, – поправил её Пушкин. – Застрелил. Потому, что когда ко мне пришли поговорить вот так же, как сейчас я с тобой, я не послушал. И это был единственный способ.
– Ноооо ты сейчас здесь! Это невозможно!
– Что именно? Что застреленный человек с тобой говорит? Или что застрелянный сто восемьдесят шесть лет назад говорит с тобой?
– Первое! – выпалила Лия. – Нет! Стой! Второе! Или первое…
– Лия, это всё невозможно, угомонись уже. В реальности всех этих людей – невозможно, – Пушкин обвёл зал рукой. – Но для нас с тобой – это реальность.
– Что – это? – Лия забыла про еду.
– Мы – художники, – пояснил Пушкин. – Я поэт. Ты будешь великим композитором. Мы творцы. Но создаём мы не произведения искусства, а саму ткань реальности.
– Ты когда-нибудь видела рисунки Да-Винчи? Как он рисовал самолёты задолго до их появления? Или как Достоевский предсказал социализм и безверие? Как Хаксли предсказал раскол мира не на государства, а на коалиции? Тут и там художники создают произведения, намного опережающие время. Но потом они сбываются. Иногда – практически дословно.
– Просто они очень умные, – хихикнула Лия.
– Просто творчество – это червоточина. Место, где соединяются множество миров и времён. И мы, творцы, мы видим то, что обычным людям не подвластно. И ткань вселенной в этих местах всегда очень тонкая. Но обычно создатели лишь смотрят вглубь червоточины. Она является им во снах, в душе, во время стояния в пробке – всегда, когда их мозг расслаблен и не сопротивляется. Но некоторые из нас настолько сильны, что мы можем влиять на эту самую ткань. И ты очень сильна, Лия. Гораздо сильнее меня.
– Какая ерунда, – фыркнула она, но в её голосе читалось сомнение.
– Ты убила четырёх человек за два дня, – сказал Пушкин.
– Я? Да что такое ты несёшь? – щёки Лии вспыхнули. Пушкин наклонился к ней.
– Закрой глаза и задумайся. И ты всё поймёшь. Почувствуй пульсацию мира.
– Тихо, – прикрикнул Пушкин. – Чувствуй!
Лия замерла. Сначала не было ничего. А потом постепенно шум общепита стал тише. Тьма перед глазами перестала быть такой тёмной. И Лия увидела красный неоновый кабель… точнее, сплетение кабелей. Оно пульсировало и манило к себе… и издавало звуки. Мелодии, настолько прекрасные, что хотелась плакать и смеяться одновременно. Разные инструменты и голоса людей сплетались в какую-то непостижимую человеческому разуму песню.
– Открой глаза, – голос Пушкина она услышала на фоне этой музыки. – Сохраняя образ, – подсказал он. Лия подчинилась. – Посмотри, – он кивнул не её руки. Лия посмотрела вниз. Её пальцы двигались по столу, как по клавиатуре. Каждое их движение рождало звук в её голове. – Оглянись, – Пушкин шепнул.
Лия стала смотреть по сторонам. Её дыхание сбилось. Она смотрела на молодую женщину за соседним столом – а видела дряхлую старуху, и всё её жизнь. Знала, что мальчик, младше неё на другом конце зала, захочет стать ядерным физиком, но сопьётся, как его отец, и умрёт не дожив до тридцати. А кассир училась на третьем курсе экономического, хотя мечтала стать ветеринаром… или психологом. Лия видела всех этих людей. Их жизни, их смерти, и их драмы.
– Что это? – она не понимала, что плачет. – Я вижу будущее?
– Ты делаешь будущее, – поправил её Пушкин мягко и накрыл своей рукой её руки. Песня оборвалась. Лия больше не видела судьбы. Она видела просто обедающих людей. – Создавая музыку, ты создаёшь мир вокруг себя. У тебя больше власти, чем у всех президентов этого мира – потому, что они сами в твоей власти. Если ты однажды захочешь разорвать эту планету в клочья, то, когда подрастёшь и станешь сильнее, ты сможешь это сделать.
– Почему я? – плакала Лия. – Почему сейчас?
– Пубертат, – Пушкин пожал плечами.
– Чего? – переспросила Лия и даже перестала плакать.
– Забей, – махнул рукой Пушкин. – Важно не это, а что делать дальше.
– Может быть, мне не играть? Никогда?
– А ты сможешь? – усмехнулся Пушкин.
– Да я ненавижу эту музыку! Легко!
– А я ненавижу литературу, – наклонившись к ней, прошептал он. – Не говори никому. Но это ни на что не влияет. Я писал не потому, что хотел. Кому принесло радость моё творчество? Моей жене? Которая вечно терпела перепады настроения творческого человека? Мне? Да я умер молодым! Нет, Лия. Я писал потому, что не мог не писать.
– В каком смысле – ты умер? Ты же здесь, – удивилась Лия.
– И мне две сотни лет? Ты безумная, или глупая? Или веришь в сказки? – он подмигнул ей и вдруг задрал толстовку. – Я натуральным образом умер.
Лия в ужасе смотрела на дыру в его животе.
– Важно, почему я умер. Не потому, что меня застрелили. Точнее, поэтому, но застрелили меня не потому, что… В общем. Я не совладал со своим творчеством. Оно захлестнуло меня. И всё стало выходить из-под контроля. И я бы уничтожил мир, если бы Дантес не сделал то, что сделал. Конечно, он не знал, какая именно рука им руководит. Но… Ты же понимаешь, что свою смерть написал я сам?
– Я стал Хранителем Мира. Я не жив и не мёртв. Так себе судьба, честно говоря. И я больше не могу писать. Я нахожу творцов, сильных достаточно, чтобы изменять мир под себя, во времени и пространстве. И предупреждаю их: держите себя в руках.
– А если нет? – прошептала Лия.
– Если нет, то вы получите вечную жизнь. Но ваша душа будет мертва. Потому, что в ней больше не будет творчества.
Лия посмотрела на Пушкина и отшатнулась. Его глазницы были пусты. Лия вскочила на ноги и бросилась бежать. В её ушах гремели слова: контролируй! контролируй! контролируй! которые постепенно складывались в мелодию какого-то ужасного военного марша.