НИЩЕТА...

Затянувшаяся слякотная осень усугубля­ла тревожную безрадостность очередного года рыночной капитализации хмурым нена­стьем. В тумане опустившегося серого неба меркнет тусклый неоновый свет. В порывах промозглого ветра косой холодный дождь пузырит и полосует лужи. Плачет уходящая осень последними холодными слезами.
Изредка отягощенные сумками, с хмуры­ми, озабоченными лицами спешат припозд­нившиеся хозяйки... Среди немногих покупа­телей в фирменном павильоне продоволь­ственных товаров седая, усохшая пожилая женщина явно старалась быть неприметной.

Левая рука с висящей на ней плетеной авоськой, полузасунутая в карман вытерто­го пальто, нервно подрагивала, сжимая сморщенный потрепанный кошелек. Под ут­робное урчание заполненных снедью сияю­щих витрин она серой тенью медленно пе­редвигалась от одного соблазна к другому. Придерживая свободной рукой сползающие очки, согбенная старушка подолгу замира­ла, в изумлении разглядывая не виданное за всю жизнь съестное изобилие. Стоя так, зачарованно склонив голову, в своей до край­ности обветшалой одежде она напоминала огородное пугало. Даже самая буйная фан­тазия стороннего наблюдателя не позволи­ла бы представить, какой статной женщиной она была в годы «развитого социализма» - в НОВОМ, по фигуре сшитом наряде, вен­чаемом вязаной шапкой из супермодного мохера.
То ли от подслеповатой сосредоточенно­сти, то ли от осознания собственной никчем­ности и униженности перед ужасающими ценниками - старушка в меру возможностей разгибала колесоватую спину и, приподняв очки, платочком в бледных узловатых паль­цах украдкой промокала глаза с бороздками ниспадающих морщинок. Поперхивая, при­крывала рот, ощущая на губах горьковато-соленый привкус невольно сползающих старческих слезинок.
Вышедшая уборщица, «баба-мужик», скрестив руки под буграми грудей на округлом холме живота, осмотрела торговый зал, как воевода поле предстоящей битвы. Бесцеремонно ухватила за рукав халата подсобного рабочего и кивнула головой в сторону поздней посетительницы.
- Посмотри на это чудо. Шастает через день, как по расписанию, и обязательно пе­ред закрытием. Только грязь с улицы таска­ет, а я за ними убирай. Тоже мне, выискалась госпожа ... Главное-то - понаблюдай за ней, со смеху сдохнешь - зайдет, согнется в дугу и ходит, как в музее. Все-то ей надо оглядеть, сто раз очки протрет, будто ей на витрине изумрудов насыпали. Одно слово - интелли­генция ... А чего шары пялить, если пустой кошелек, как усохший сморчок, в кулаке за­жат? А туда же - в калашный ряд...
Спешно подтянув «пленника» поближе, понизив голос, уборщица продолжила:
- Во-во, смотри, представление начина­ется. Щас начнет продавщице мозги пуд­рить! - и полушепотом, кривя губы, юродиво заныла, растягивая слова: -Ска-жи-те, пожа-луй-ста, с какой птицефабрики к вам посту­пили куриные лапки? Из Климовского или Малечкино? Вы знаете, у меня собачка такая капризная, прямо горе с нею. Я стараюсь, супчики ей варю, а она иногда капризничает, плохо ест. А я все забываю, которые лапки ей больше нравятся. Вот умора!
Явно кокетничая, баба уткнулась лбом в плечо мужика, и телеса ее затряслись от деланого смеха.
- Ане все ли одно, хрен-то редьки чем слаще? Однако собеседник, хоть и польщенный вниманием, все же возразил:
- Ну не скажи! Животные тоже свои вкусы имеют. К примеру, мой кот. От речной рыбки морду воротит, а морскую только подавай. Так что на вкус и на цвет товарища нет!
Посчиав разговор законченным, мужик сделал движение в сторону подсобки, но баба решительно загородила ему путь к от­ступлению и в недоумении округлила глаза:
- Да ты чего? Так и не понял? Я-то, дура, ду­мала, что ты знаешь это чудо в перьях... в том-то и дело, что ей на учительскую пенсию не то что собачку - таракана не прокормить! Это она людей стесняется. Себе из этих лапок супы варит, а собачку приплела да на нее и валит. Ну неумора ли? Я-то ее давно знаю.Внашем доме живет. Одна «барыня» в двухкомнатной квар­тире. Посылала я сына со снохой, чтобы дали ей доплату за обмен на ихнюю однокомнатную. Жила бы при деньгах и не ползала нищенкой, не смущала бы людей в приличных заведени­ях. Так она ни в какую! Не дожила, говорит, до стетлого коммунистического будущего и доживаю свой век светлым прошлым. Мол, все са­мое дорогое осталось со мной в этом доме. Ходит из комнаты в комнату. Подойдет к фото­карточкам да с ими и разговаривает. Муж-то ейный еще при Ельцине помер - и до пенсии не дожил. Фабрику евоную растащили; рабо­ты нет, денег нет, податься некуда. А тут с доч­кой беда. Тоже учителкой была, а зять военный. В Монголии, кажись, она от родов и померла. Надо думать: у нас нищета, а у их там и вовсе, поди, больниц нету...
И снова уборщица презрительно скриви­ла губы.
- Тоже мне, аристократка выискалась! Свою хрущобу домом зовет. Можно подумать - коттедж отдельный. Ну вот скажи: не дура ли? А еще всю жизнь в школе работала. Де­тей уму-разуму учила, да сама-то из ума вы­жила.
Видимо, в знак особой доверительности и желая подчеркнуть сугубую важность изре­каемой житейской мудрости, ткнула слуша­теля локтем в бок:
- Слушай, чего скажу. Вот мы с тобой в институтах не учились, а не дурнее их и жи­вем получше. А главное, голова ни об чем не болит, - и, прыснув смехом, добавила: - Раз­ве что с похмелья. Да и то не каждый день.
Тем временем покупательница непрезен­табельного товара, смущенно прикрывая по­купку, непослушными пальцами расправляла путавшуюся авоську. Продвигаясь к выходу, она приблизилась к собеседникам. Останови­лась, словно спохватившись, опять с трудом выпрямила спину и еще раз поверх очков за­думчиво обвела взглядом сверкающее многоцветие заполненных яствами витрин.
Какие мысли томили ее седую голову? Какая тяжесть давила на изношенное серд­це, терзала душу? Быть может, осознание того, что ей не стыдно за долгие прожитые годы, за то, что вся жизнь и все силы были отданы на благо светлого будущего, а дожи­вает дни под обвалом лжи, нежданной лави­ной завалившей все надежды прошлого. В пропасти унизительной нищеты...
Только на миг рабочий встретился глаза­ми с пожилой учительницей - и такая была усталость в ее умном взгляде, что до глуби­ны души его пронзило ощущение безвинной виноватости, захлестнуло волной сочувствия и сострадания.
Он резко отшатнулся от назойливой со­служивицы, брезгливо посмотрел в ее на­хально расплывшееся лицо и, сжав кулаки, -неожиданно выложил:
- Тут всем миром от стыда плакать надо горючими слезами, а не рожу кривить да юродствовать.
И спешно устремился прочь.
Баба недоуменно втянула голову в плечи и, глядя ему вслед, тупо соображала: «Чего это с ним? Чего взбесился?» И только с ули­цы набежавшая прохлада прервала «мучи­тельные» раздумья.
За старой учительницей, ступившей из неонового рая в промозглую темень слякот­ной осени, как крышка гроба, бесшумно, медленно и плотно закрылась дверь. Кто зна­ет, придет ли через день - «как по расписа­нию» - эта одинокая и немощная женщина, униженная нищетой сеятельница разумного, доброго, вечного?.
Лев ПРОНИЧЕВ

Лев Андрианович Проничев был главным врачом старой деревянной больницы водников в городе Череповце. А потом была стройка. Лев Проничев, как главврач, дневал и ночевал на строительстве новой больницы. Больницу построили. Это была отличная больница: поликлиника, два терапевтических отделения, неврологическое, ортопедическое и урологическое отделения. Две операционных – белая и черная, - отделанных, соответственно, белым и черным кафелем.
Сечас он пенсионер. Больницы водников нет, приватизировали…
Но на пенсии Лев Андрианович пишет. Опубликовал книгу рассказов.