13:13

Рождество опять всё ближе, и опять карусель сделала круг.

Пора и мне на эту тему.— Ради бога, добродетельная Солоха, — говорил он, дрожа всем телом. — Ваша доброта, как говорит писание Луки глава трина... трин... Стучатся, ей-богу, стучатся! Ох, спрячьте меня куда-нибудь!
Это — Н. В. Гоголь. Ночь перед Рождеством (окончательная редакция).
То есть, не сам Николай Васильевич, а его лирический герой — дьяк Осип Никифорович в гостях у Солохи.
Сначала в черновой версии было просто, вот так:

— Ради бога, добродетельная Солоха, — говорил он, дрожа всем телом. — Спрячьте меня куда-нибудь!

А потом уже в промежуточной версии стало мерцать:
— Ради бога, добродетельная Солоха, — говорил он, дрожа всем телом. — Ваша доброта, как говорит писание Луки глава три... Спрячьте меня куда-нибудь!

Так, думаю , ну и в чём тут штука, а ?

Понятно, что дьяк, помянувший два раза чёртову дюжину, и это перед тем, как залезть, вслед за чёртом, в мешок — уже хорош.

Тем более, что добродетельная Солоха была совершенной ведьмой.
Она ведь уже в первом параграфе всей истории вместе с дымом улетает верхом на метле, возвращаясь потом на ней, уже с чёртом, и так далее (и есть независимые от воли автора [Н. В. Г.] свидетельства: парубок Кизяколупенко видел у неё сзади хвост величиною не более бабьего веретена),

Кроме того, имя Солоха, со всею очевидной вероятностью, идёт от имени безымянной жены Потифара, совращавшей Иосифа, о которой нам в деликатной форме недавно напомнил

zevelev, но, тем не менее, носившей имя, скажем, Зулейка (Зулейха, а там, уже, полшага, как вы видите, до Солохи).

Но, нет, не здесь (точнее, не только здесь) таится игрушка.

Итак:
Осип Никифорович уже дважды возложил длань свою на Солоху: сначала на руку, потом на шею, сопровождая это словами: А что это у вас, великолепная (дражайшая) Солоха? и вот третье возложение его наступает со словами — А что это у вас, несравненная Солоха? — и «...неизвестно, к чему бы теперь притронулся дьяк своими длинными пальцами, как вдруг послышался в дверь стук и голос козака Чуба».
И дальше, собственно тот самый текст:

— Ради бога, добродетельная Солоха, — говорил он, дрожа всем телом. — Ваша доброта, как говорит писание Луки глава трина... трин... Стучатся, ей-богу, стучатся! Ох, спрячьте меня куда-нибудь!А что же, в конце-концов, написано в писании от Луки?

А там написано следующее.
От Луки. Глава 13:11-1311 Там была женщина, восемнадцать лет имевшая духа немощи: она была скорчена и не могла выпрямиться.12 Иисус, увидев ее, подозвал и сказал ей: женщина! ты освобождаешься от недуга твоего.13 И возложил на нее руки, и она тотчас выпрямилась и стала славить Бога.

Я даже не знаю, как передать словами то удовольствие, когда отпираешь этот шкафчик.

P.S.
Н.В. был в молодости так весел, но вот этих старушек и весь финал его «Сорочинской ярмарки» я запомнил навеки:

Всё неслось. Всё танцовало. Но ещё страннее, ещё неразгаданнее чувство пробудилось бы в глубине души при взгляде на старушек, на ветхих лицах которых веяло равнодушие могилы, толкавшихся между новым, смеющимся, живым человеком. Беспечные! даже без детской радости, без искры сочувствия, которых один хмель только, как механик своего безжизненного автомата, заставляет делать что-то подобное человеческому, они тихо покачивали охмелевшими головами, подтанцывая за веселящимся народом, не обращая даже глаз на молодую чету.Гром, хохот, песни слышались тише и тише. Смычок умирал, слабея и теряя неясные звуки в пустоте воздуха. Ещё слышалось где-то топанье, что-то похожее на ропот отдаленного моря, и скоро всё стало пусто и глухо.Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье? В собственном эхе слышит уже он грусть и пустыню и дико внемлет ему. Не так ли резвые други бурной и вольной юности, по одиночке, один за другим, теряются по свету и оставляют наконец одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему.