Афишка (2)

Расспросивши подробно буточника, куда можно пройти ближе, если понадобится к собору, к присутственным местам, к губернатору, он отправился взглянуть на реку, протекавшую посредине города, дорогою оторвал прибитую к столбу афишу с тем, чтобы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько <...>
Н. В. Гоголь. Мертвые души. Глава 1.

(Это окончание, а начало истории — в предыдущем посте)

Так, а не пора ли на время вернуться к «Испанцам в Перу или Смерти Роллы»?

Вот кусочек рецензии автора М., опубликованного в Вестнике Европы, № 20, том 53, 31 октября 1810, на стр. 313-321 под рубрикой «Смесь» с заглавием «Московские записки»:

Дева солнца, Испанцы в Перу, или смерть Роллы, Сын любви — вот трагедии или драмы г. Коцебу, представленные почти одна за другою на здешнем театре. Надобно полагать, что Дева солнца весьма понравилась жителям Германии, или что г-ну Коцебу весьма полюбилось дарование свое на скорую руку сочинять трагедии: не вижу другой побудительной причины, заставившей его показать публике трагедию Испанцы в Перу, которая, как известно, служит продолжением Девы солнца. Содержание для обеих почерпнуто из Мармонтелевой повести Инки, или разрушение Перуанской империи. В ученом свете — скажу лучше между писателями, ибо в некоторых землях ученость и охота писать в глаза не знают одна другую — ведется такой обычай: когда новая повесть или сказка полюбилась своим читателям, то немедленно составляется под знаменами сочинителя полк волонтеров, из которых одни пишут подражания, другие превращают повесть в драмы, третьи, затвердив значительнейшие фразы, употребляют их в письмах и в разговоре, а четвертые unguibus et rostris [„когтями и клювами“ (лат.), т. е. всеми силами] защищают славу и честь того искусного пера, которым по их мнению должен восхищаться весь род человеческий. Мы уже и у себя видели примеры, что выкроенные и переделанные из сказок драмы никак не приходятся в пору на вкус разборчивой публики. Не знаю для чего досужие наши сочинители останавливаются на первых своих опытах. Не удалась драма? что нужды! можно попытаться и сделать из нее какое-нибудь другое меньшего разбора сочинение, так точно как из сертука, которой перешит был из плаща, делают камзолы и рукавицы. — В трагедии Испанцы в Перу все есть: и ненужные лица, и несвязные сцены, и ничего незначущие характеры, и неподвижное действие, и пустые речи! Зрители начинали уходить мало по малу, и я боялся, чтобы с актерами не случилось того, что с одним проповедником, которому пономарь отдавал ключи, прося его, запереть церковь, когда кончит свое поучение.

И сразу для иллюстрации того, как можно все преобразить — «Испанцы в Перу или Смерть Роллы», перелицованная Константитном Поповичем в «Турки в Боснии или смерть Милоша» на сербском языке.
Любители могут почитать (там практически всё понятно).

Ролла стал Милошем, Кора стала Милицей, Писсаро превратился в визиря Исама, ну и так далее.
Сразу обращу внимание ещё на двух действующих лиц, о которых пойдёт речь далее:

Вальверде — секретарь Писарро — стал писарем и вождём Халилом;
а Лас-Касас — испанский священник — трансмутировал в дервиша-пустынника Юсуфа.

Если заметили, то в рецензии упоминается, что содержание пьесы взято из произведения Жана Франсуа Мармонтеля «Инки, или разрушение Перуанской империи» 1777 года, посвящённого королю Швеции Густаву III.
Надо сказать, что это довольно обширный 2-томный труд, где в 53 главах описаны вероломство и жестокость испанцев по отношению к местным жителям и осуждаются те великие преступления против человечества, которые совершаются с ложным рвением от имени бога, тот религиозный фанатизм, что превращает людей в зверей.

Кому угодно почитать, пожалуйста здесь:
Les Incas, ou La destruction de l'Empire du Pérou. Paris, Librairie de la bibliothèque nationale, 1895. 2 vol. in-32.
А собственно воображаемое столкновение Писсаро, Лас-Касаса и Валверде разыгрывается в XII главе:
Chapitre XII. — Conseil tenu après le départ de Pizarre. — Las-Casas défend les droits de la nature et la cause des Indiens, со стр.87 по стр. 99.

В свою очередь, Мармонтель для своего сочинения воспользовался обширными трудами, действительного
Бартоломе де Лас Касаса (Bartolomé de las Casas, 1484 — 17 июля 1566):

испанского священника, борца со зверствами испанских колонистов в отношении коренных жителей Америки, например:

Breve relación de la destrucción de las Indias Occidentales / presentada a Felipe II, siendo Príncipe de Asturias, por Fray Bartolomé de las Casas ..., [discurso preliminar del doctor Servando Teresa de Mier].
Fray Bartolomé de Las Casas, disputa o controversia con Ginés de Sepúlveda contendiendo acerca de la licitud de las conquistas de las Indias / Casas, Bartolomé de las.
Historia de las Indias. Tomo 1, 2, 3, 4, 5 / escrita por Fray Bartolomé de Las Casas, ahora por primera vez dada a la luz por el Marqués de la Fuensanta del Valle y D. José Sancho Rayón.

Такого прямого столкновения с Винсенте де Валверде у него не было, но Лас Касас был главным участником известного диспута в Вальядолиде в 1551 г., сам не раз бывал в Америке и, будучи епископом в Чьяпасе (на юго-востоке Мексики), знал на практике, о чём идет речь.

Но епископ Винсенте де Валверде (1490-1543) был действительно полной противоположностью Лас Касаса. Прессовал бедных индейцев как хотел, порабощал, отнимал земли, и вообще был убеждён, что они недочеловеки и нечего с ними церемониться.

Он был участником похода Франциско Писсаро в Перу и событий 1532 года в г. Кахамарка, куда конкистадоры заманили, а потом захватили в плен инкского правителя Атауальпу, убив при этом несколько тысяч воинов и мирных жителей. Перед этим Винсент де Вальверде для формального порядка хотел было вручить Атауальпе «Рекверимьенто», но тот ответил категорическим отказом подчиниться Карлу V и стать католиком и, говорят, даже отбросил Библию. Ну, дальше — ясно.
Потом, уже в плену, Атауальпа предложил Писарро в обмен на свою жизнь заполнить целую комнату, в которой его держали, до потолка золотом.
Вот она (правда, сейчас пустая):

Конечно, получив золото, конкистадоры не сдержали слова и убили Атаульпу.

Но проявили при этом великую гуманность, так как, приговорив его к сожжению, предложили сменить эту процедуру на удушение, если тот перед смертью примет католичество.
Он согласился и 26 июля 1533 года как добрый христианин был милостиво задушен с помощью гарроты.

Заодно, Писсаро прибрал к себе молоденькую жену Атауальпы (Cuxirimay Ocllo) и взял её с собой в Куско, где она жила под именем Дона Анхелина и родила ему двух сыновей Хуана и Франциско, пока в 1541 г. Писсаро не грохнули в результате разборки с его верным сподвижником Диего Альмагро, а она не вышла замуж за переводчика.

Всё это — в жизни, а в сферах высокого искусства вариации на эту тему в воплощении А. Коцебу «Испанцы в Перу или Смерть Роллы» выглядели так:
Самое начало первого акта:

(Роскошный шатер рядом с палаткой Писарро. В одном углу шатра мы видим спящую под балдахином Эльвиру. Входит Вальверде, смотрит на Эльвиру, опускается на колени и хочет поцеловать ее руку. Эльвира проснулась, встает, глядит на него в негодовании).
Эльвира. Наглец! Ты по какому праву нарушаешь короткий сон, которым истомленная моя душа так редко может позабыться в этом шумном стане?
<..а далее..>
Лас-Касас. Кровопийцы! (Опускается на колени.) Боже! Ты избрал меня своим слугой не для того, чтобы я проклинал — я должен был бы благословлять детей моей отчизны, но сейчас благословить их — значит кощунствовать против святости твоей... (Встает.) Нет! Проклинаю ваше дело, убийцы! Проклинаю узы крови, соединившие вас! Пускай раскол, бесчестье и разгром опрокинут ваш замысел, убьют вашу надежду! Да падет на вас и на ваших детей безвинная кровь, которую вы прольете сегодня! Я ухожу от вас навсегда! Этим старым глазам не придется больше страшиться ужасов, свидетелями которых вы так часто делали меня. В пещерах, в дебрях лесных найду пристанище, жить буду с тиграми, с дикими зверями, и когда мы встретимся вновь — встретимся перед правым судом бога, чье кроткое учение, чье милосердие вы отвергли сегодня, тогда и вы узнаете ту муку, ту скорбь души, которые сейчас раздирают грудь обвинителя вашего! (Хочет уйти.)
<...>
Кора. Ролла! Мой друг, мой брат!
<...>
Эльвира. И, когда ты отдашь приказ исторгнуть жизнь из тела — в надежде, что, наконец, твой огрубелый слух упьется музыкой моих предсмертных криков, — я не издам ни стона. И до последнего своего содрогания моя терпеливая плоть будет издеваться над твоею местью, как смеется над твоею властью моя душа.
<и так далее>

Забавно, но можно вспомнить такие слова, как Голливуд, блокбастер, триллер, индийское кино, формат, и то, что писал Коцебу во вступлении к своему «Графу Бургундскому»:

„Воздействие моих пьес связано с их исполнением на сцене: этой цели они достигают, и с такой точки зрения их и должно судить; но этого не хотят делать“.

(Кстати, на удивление не нашел в сети прямого перевода «Испанцев в Перу» на русский, поэтому здесь цитируется:
Ричард Бринсли Шеридан. — Писарро. Трагедия в пяти действиях. На английском языке пьеса опубликована в 1799 году. В основу своей переделки Шеридан положил перевод Марии Гасвайлер. (Хотя в том же году был сделан перевод на английский Эн Пламтре — Pizarro: The spaniards in Peru; or, The death of Rolla. A tragedy, in five acts : the original of the play performing at the Theatre Royal Drury-Lane, under the title of Pizarro, 1799). Пьеса Шеридана сведена в меньшее количество сцен по сравнению с "Испанцами в Перу" Коцебу, но сюжетная схема оригинала в основном сохранена).

Но если на бумаге и на сцене полыхали невероятные страсти, набитые до отказа восклицательными знаками, то в жизни происходило следующее.

После победы над Наполеоном А. Коцебу назначали российским генконсулом в Кенигсберге. А в апреле 1817 г., оставаясь чиновником МИД России, он со всем семейством перебрался в г. Мангейм в Вюртемберге, где должен был писать обзоры политики германских государств, в которых тогда после освобождения всё очень либерально-патриотически кипело. А к тому времени Коцебу, как на грех, написал большой исторический труд «Geschichte des Deutschen Reiches von dessen Ursprunge bis zu dessen Untergange», Leipzig, 1814 («История немецкой империи от истока до заката»), который немецкими патриотами считался очень реакционным, причём настолько, что в октябре 1817 г. студенты университета в Йене, празднуя 300-летия начала Реформации, торжественно спалили эту книгу — в подражание Лютеру.

Осенью того же года некий г-н фон Штаурен опубликовал резкую статью против студенческих союзов, написанную, как полагали, на основе сведений, которые дал Коцебу. Она произвела большой шум не только в Йене, но и по всей Германии:

И вот 24 ноября 1817 г. студент Карл Людвиг Занд — 22 лет, пишет в своём дневнике:

Сегодня часов около четырех после усердных и прилежных занятий я вышел вместе с Э… Проходя по Рыночной площади, мы услышали, как читают новую отравленную клевету Коцебу. Сколько же злобы у этого человека к буршам и ко всем, кто любит Германию!»

Дальше хуже — видимо отчасти на основании материалов Коцебу русский дипломат Александр Скарлатович Стурдза (1791—1854) по поручению Александра I готовит для членов Аахенского конгресса 1818 г. «Mémoire sur l'état actuel de l'Allemagne» (Записку о настоящем положении Германии), опубликованную всего в 50 экземлярах. Вот она и в ней Стурдза утверждает, что неспокойная политическая ситуация в Германии порождена традициями немецкой высшей школы, и резко критикует университетскую автономию, распространяющую революционный дух и атеизм.
Содержание записки стало широко известно и добавило ещё жару.

И в том же 1818 г. Коцебу начинает издавать «Literarisches Wochenblatt» («Литературный еженедельный листок»), также направленный против либерально настроенных студенческих союзов.

5 мая 1818 г. Занд, напоминающий мне Раскольникова, записывает в дневнике:

«Господи, ну почему же эта унылая тревога опять овладевает мной? Но сильная и постоянная воля все преодолевает, и идея отчизны придает самым печальным и самым слабым радость и отвагу. Когда я задумываюсь над этим, то всякий раз удивляюсь, почему среди нас не нашелся хотя бы один мужественный человек и не перерезал глотку Коцебу или любому другому предателю».

31 декабря 1818 г.:

«Чтобы из наших усилий что-то получилось, чтобы дело человечества одержало верх в нашей стране, чтобы в эту эпоху безверия смогли возродиться и утвердиться высокие чувства, необходимо одно условие: мерзавец, предатель, совратитель молодежи подлый Коцебу должен быть повергнут! Я совершенно в том убежден и не успокоюсь, пока не совершу это. Господи, ты знаешь, что я посвятил жизнь великому делу, и ныне лишь оно одно в моих мыслях, и потому молю тебя: даруй мне подлинную стойкость и душевное мужество».

А дальше, ну а дальше он приступает уже к практическим занятиям — начинает посещать курс анатомии, выясняя, как точно поразить сердце, репетирует на приятеле такой приём — когда хочешь убить человека: делаешь вид, будто собираешься ударить его по лицу, он поднимает руки, и тут ты вонзаешь ему в сердце кинжал.

Что, собственно, он и проделывает уже в совершенной реальности в доме писателя в Мангейме 23 марта 1819 г. , смертельно вонзив кинжал в сердце Коцебу.

Это первая страница «Литературного еженедельного листка» А.Коцебу —том 3 № 38, март 1819 г.:

Вся эта история очень подробно с выписками из дневника студента и так далее рассказана в очерке Александра Дюма-отца «Карл Людвиг Занд», котрый для этого специально ездил в Мангейм, встречался с директором тюрьмы и сыном палача, который казнил Занда 20 мая 1820 г..

Есть правда некоторые разночтения.
Дюма пишет:

«На крик его вбежала шестилетняя девочка, очаровательное немецкое дитя с личиком херувима, синими глазами и длинными вьющимися волосами. С душераздирающими рыданиями она бросилась на труп отца, стала звать его; стоящий в дверях Занд не смог вынести этого зрелища и тут же, не сходя с места, по рукоять вонзил себе в грудь кинжал, еще покрытый кровью Коцебу».

Если это так, то жуткое зрелище выпало на долю Вильгельмины Фредерики (30.11.1812-7.03.1851), будущей жены вице-адмирала Павла Ивановича Крузенштерна, сына того самого Крузенштерна, который кстати приходился ей и двоюродным дядей.

Но на этой гравюре, изображающей это событие, показан мальчик:

тогда это должен быть Вильгельм Августович (Евстафьевич) 1813–1887, будущий российский посланник в Бадене, Швейцарии и Саксонии.

А на другой картинке:

присутствует совсем юный младенец, то есть Александр Евстафиевич, 1815–1889, будущий русский живописец-баталист .

Ну, если уж тут речь зашла вообще о детях драматурга, то самым известным из них, пожалуй, стал Отто Евстафьевич Коцебу (1788 –1846), который ещё совсем мальчишкой вместе со своим братом Маврикием (1789 — 1861) совершил в 1803–1806 гг. путешествие вокруг света под командой знаменитого Ивана Крузенштерна — двоюродного брата как их первой, так и второй мачех: Кристины Гертруды фон Крузенштерн (1769-1803) и Вильгельмины Фредерики фон Крузенштерн (1778–1852).
Есть письмо 1805 г. из Японии к г-ну Коцебу от его сына Отто , которое опубликовал «Вѣстникъ Европы» , часть XXVII, № 12, в 1806 году, где идёт подробно речь о о Нагасаки, нравах, иглоукалывании и прижигании.
Потом Отто ещё два раза обошел вокруг света и сделал множество географических открытий.

Как полагают, это о нём идёт речь в стихотворении Пушкина:

Завидую тебе, питомец моря смелый,
Под сенью парусов и в бурях поседелый!
Спокойной пристани давно ли ты достиг —
Давно ли тишины вкусил отрадный миг —
И вновь тебя зовут заманчивые волны.
Дай руку — в нас сердца единой страстью полны.
Для неба дальнего, для отдаленных стран
Оставим берега Европы обветшалой;
Ищу стихий других, земли жилец усталый;
Приветствую тебя, свободный океан.
<1823>

Но за четыре года до этого, 10 апреля 1819 г. дядя поэта, В.Л. Пушкин пишет П.А. Вяземскому:

«Стурдза, сказывают, опрометью ускакал из Веймара. Коцебу пострадал за него. Германские студенты шутить не любят, и с ними связываться плохо. Где-то наш Северин? Этот, кажется, поосторожнее будет своего шурина и оставит Германский университет в покое».

А сам Александр Сергеевич в 1819 г. пишет следующее:

На Стурдзу
Холоп венчанного солдата,
Благодари свою судьбу:
Ты стоишь лавров Герострата
И смерти немца Коцебу.

На Аракчеева
В столице он — капрал, в Чугуеве — Нерон.
Кинжала Зандова везде достоин он.

А в 1821 г. — Кинжал, где у него три парочки: Цезарь–Брут, Марат–Шарлотта Кордэ, и, собственно, Занд–Коцебу.

<...>
О юный праведник, избранник роковой,
О Занд, твой век угас на плахе;
Но добродетели святой
Остался глас в казнённом прахе.В твоей Германии ты вечной тенью стал,
Грозя бедой преступной силе —
И на торжественной могиле
Горит без надписи кинжал.

Очень, как тогда все понимали, тираноборческое стихотворение, потом декабристы и так далее, но сам А. Пушкин писал В. А. Жуковскому в апреле 1825 г. , впрочем, может быть не без задней мысли, что «„Кинжал“ не против правительства писан, хоть стихи не совсем чисты в отношении слога, но намерение в них безгрешно».

Ну, а что далее? Далее в ответ на убийство в Германии, конечно, закрутили гайки. Вышли Карлсбадские постановления: все эти студенческие националистические братства (Burschenschaften) были практически запрещены, над университетами был введен строгий надзор, появилась строгая цензура периодических изданий и сочинений объемом менее 20 печатных листов; образована Центральная следственная комиссия для раскрытия революционных козней и демагогических обществ.

В 1821 г. из Германии вернулся Кюхельбекер, возникая неким образом в черновых набросках VI строфы второй главы «Евгения Онегина» :

1. Питомец Канта и поэт.
2. Крикун, мятежник и поэт.
3. Крикун, мечтатель и поэт.
1. Он из Германии свободной
Привез презренье суеты
Славолюбивые мечты,
Дух пылкий, прямо благородный
2. Дух пылкий и немного странный
3. Ученость, вид немного странный

а потом, преобразившись окончательно в Ленского, возвращающийся «в свою деревню в ту же пору» (2, VI, 1), что и Онегин, то есть весной 1820 г.

Дипломат А.С. Стурдза, покинувший Германию ещё в 1819 г., берёт в октябре 1821 г. бессрочный отпуск и надолго поселяется в Одессе, где несколько раз встречается с А. С. Пушкиным и завязывается их приятельская дружба. В 1823–1824 гг. у них нашлось немало общего в связи с борьбой Греции за независимость (Стурдзы и Ипсиланти находились в близком родстве через мать Александра Скарлатовича). Это Александр Стурдза навёл Жуковского на идею собрать деньги, чтобы выкупить молодого Тараса Шевченко. Идея с портретом и благотворительным аукционом для этой цели тоже была его.

А как же «Испанцы в Перу»? Они продолжали шествовать по миру.
Выдающийся американский актер XIX века Джозеф Джефферсон (1829–1905) вспоминал, как он вышел, точнее его вынесли, на сцену совсем маленьким мальчиком в спектакле «Писарро» по Шеридану (как помним, пьесе, созданной на основе мелодрамы Коцебу «Испанцы в Перу»). Но у него там была важная для пьесы роль ребёнка Алонсо и Коры. Этого ребёнка похищают два испанских солдата, но благороднейший перуанец Ролла чудом утаскивает его прямо из лагеря испанцев и по ходу действия должен был под градом выстрелов пробраться с ребёнком на руках над пропастью по шаткому мосту:
(Преследуемый по пятам солдатами, Ролла по стволу дерева проходит, ка по мосту, над пропастью. Стреляют — пуля попала в него. (Кричит), Так! Живо! Живо! Хватайте ребенка! Ролла сбрасывает в пропасть ствол, послуживший ему мостом, и скрывается в скалах в глубине сцены, унося младенца).
Маленький Джозеф, в белой тунике, украшенной золотыми лентами, сидя на плечах Роллы, испугался и судорожно вцепился в волосы героя. Ролла гневно приказал: «Отпусти!» Джозеф не послушался, и в следующий момент на радость публикив его руках оказалось не только украшенное перьями головное украшение, но и парик актера.

Ролла. Твой ребенок! (Кладет младенца на руки Коры и падает.)
Кора. О боже! Он весь в крови!
Ролла. Это моя кровь, Кора!
Алонсо. Ролла, ты умираешь!
Ролла. За тебя, за Кору. (Умирает.)
<...>
Торжественный марш. Шествие перуанских воинов, несущих на носилках среди военных трофеев тело Роллы. Жрецы и жрицы, свершая обряд, поют над носилками погребальную песнь. Алонсо и Кора становятся на колени — он по одну, она по другую сторону — и в безмолвной скорби целуют руки Роллы.Занавес медленно опускается.

Впрочем, замечательного немного было в афишке: давалась драма г. Коцебу, в которой Ролла играл г. Поплёвин, Кору — девица Зяблова, прочие лица были и того менее замечательны; однако же он прочел их всех, добрался даже до цены партера и узнал, что афиша была напечатана в типографии губернского правления, потом переворотил на другую сторону узнать, нет ли и там чего-нибудь, но, не нашедши ничего, протер глаза, свернул опрятно и положил в свой ларчик, куда имел обыкновение складывать всё, что ни попадалось.
Н. В. Гоголь. Мертвые души. Глава 1.