Рассказ «Чудовище»
Когда я в первый раз читал «Расстрелять» и «Расстрелять-II» Александра Покровского, я икал от смеха, утирал выступавшие на глазах от хохота слезы и делал перерывы, чтобы прийти в себя.
У него было еще много книг потом, и они теперь занимают в книжных магазинах целую полку, но все же первые две были непревзойденны.
Частенько вспоминаю тамошние фразочки в разных жизненных ситуациях, хотя чаще не говорю их вслух, а то как-то не всегда уместно от души ругнуться.
Вот дальше целиком приведу тут один из коротеньких рассказов, из которых в общем состоят обе две книги:
Чудовище. (Александр Покровский «Расстрелять-II»)
В мичмане Саахове было шестьдесят килограмм живого веса при росте от
пола один метр тридцать четыре сантиметра.
Были люди в экипаже, которые мечтали его или убить, или сдать живьем в
кунсткамеру Петра Первого.
Своими малюсенькими руками он мог совершить на лодке любую доступную
человечеству аварию. К работе он допускался только под наблюдением. Без
наблюдения что-нибудь происходило.
С начала межпоходового ремонта он брал в руки гнутую трубу и ходил с
нею везде и всюду до конца ремонта,
Так он был безопасен.
— Где сейчас чудовище?
— В первом. Там редуктор ВВД травит.
— Он что, там один, что ли?
— Да...
— С ума все посходили. Он же сейчас убьется или пол-лодки разнесет.
— Да что он, совсем дурной?..
Чудовище отловили в тот момент, когда оно, прикусив язык, с вожделением
откручивало предохранительный клапан редуктора высокого давления — редуктора
ВВД; осторожное, как на минном поле, миллиметр за миллиметром оно крутило,
останавливалось, прислушивалось ухом и опять крутило, внимательно наблюдая
за всем этим своими малюсенькими, остренькими человеческими глазенками.
С той стороны его караулило четыреста килограмм.
— ПАРАЗИТИНА!!!
Так никто из людей еще не орал. Старшина команды дал ему грандиозную
затрещину и тут же влет, как по футбольному мячу, стукнул ногой по заду.
Любому другому затрещина такой величины оторвала бы голову, а удар по
заду оторвал бы зад.
— Убить меня хочешь?! — орал старшина. — Зарезать?! В тюрьму посадить?!
Мозги захотел на переборку?! Ну, ладно тебя, дурака, убьет, черт с ним, но
я-то за что страдаю?!
Через минуту старшина уже сделал редуктор и успокоился.
— Слушай, Серега, — сказал он, — лучше б тебя убило. Я вот так подумал,
честное слово, ну сдал бы я эту несчастную десятку на погребение и
успокоился навсегда. Сидел бы дома и знал, что все на свете хорошо: лодка не
утонула, ты — в гробу...
Серега в этот момент сокрушался. В этом он был большой мастер, большой
специалист. Вешал голову и сокрушался. Лучше него никто не сокрушался.
Но иногда... иногда в нем, как болезнь, просыпалась первобытная жажда
труда, и тогда он удирал от всех, он исчезал из поля зрения и приходил в
свой отсек. Он ходил по пустому отсеку хозяином, человеком, властелином
металла; он ходил по отсеку и подходил к работе; он подходил к работе, как
скрипач к скрипке перед извлечением из нее божественных звуков; он брался за
работу, делал ее и... взрывался.
Однажды взорвался компрессор: блок осушки веером разнесло в мелочь; на
палубе выгородки на каждом квадратном сантиметре лежал маленький рваный
осколок.
Блок осушки рванул у Сереги в руках, но на нем не было ни единой
царапины: Серега был целенький, как в свой первый день.
Лодку встряхнуло. Из центрального и из других отсеков в первый бежали
все кто мог.
— Где чудовище? — спрашивали на бегу.
— В первом! — отвечали и молотили сильнее. Навстречу им через
переборку, как слоненок из слона, вылезал Серега. Он встал наконец и
затрясся курдючным задом.
Когда Серега отошел от потрясения, он рассказал, как это все произошло
в его ловких ручонках. При этом он пользовался только тремя словами — «я»,
«оно» и «вот».
— Я — вот, — говорил он, и глаза его вылезали из орбит от пережитого, —
а оно — вот! Я — вот! А оно — вот!!!
В конце концов его продали на берег.
Ходили продавать всем экипажем. Сначала предлагали всем подряд за
бутылку спирта, но из-за такой маленькой посуды его никто не брал. В конце
концов сговорились за ведро, А потом еще добавили.
Чудовище, покорно сменив хозяев, вздохнуло и, обмякшее, осталось на
берегу.
А все остальные вздохнули и ушли в автономку.