Когда умолкнут все песни
(впервые опубликовано в журнале "Юность", 7/21)
– Нет, Билл – это ты, а я Джо! Совсем мозги спеклись, старик?
Солнце недвижно висело в зените – безучастное, как заскучавший на посту часовой. Прижав ухо к растрескавшейся земле, Билл поморщился и вскинул руку в недвусмысленном: “Не будешь ли ты так любезен заткнуться хоть на минутку, малец?” – затем рывком поднялся, шляпой отряхнул колени от пыли и, утерев пот со лба рукавом, водрузил её на место.
– Туда, – он махнул в направлении терракотовых скал по ту сторону каньона.
– Тебе-то почём знать? – привалившись к тому, что осталось от повозки, Джо с самым независимым видом изучал карту.
Билл ухмыльнулся одним уголком тонкого рта: слегка раскосые, его глаза сощурились, и отголоском индейской крови в этом взгляде мелькнула характерная надменность. Он принялся молча распрягать лошадь.
– Какого чёрта ты делаешь? – встрепенулся Джо.
– А на что это, по-твоему, похоже? – Билл отцепил седло и закинул его на плечо – Поезд будет там к вечеру, малец, и, если только ты не хочешь провести здесь весёлую ночку в компании своих новых друзей, нам лучше пошевеливаться.
Носком сапога он поддел коровий череп; из пустой глазницы показалась змея.
– Ты отлично нам послужила, девочка, – Билл хлопнул лошадь по крупу и решительно зашагал в сторону ущелья.
Позвякивая при каждом шаге случайным, неведомым содержимым карманов и вообще всем своим, от шпор до самой шляпы, многослойным облачением, Джо нагнал его уже у подвесного моста. Запыхавшись, он остановился на краю и долгим взглядом проводил отправленный вниз плевок, затем поднял глаза на широкую спину своего спутника, невозмутимо продвигавшегося вперёд – точно прогуливавшегося по знакомой улочке.
– Разговариваешь с лошадьми, старик? – Джо опасливо ступил на первую дощечку, словно пробуя воду, и поёжился: посреди зноя со дна неприятно веяло холодом.
– Обычно мы понимаем друг друга без слов, – откликнулся Билл, не оборачиваясь – Тебе бы тоже не помешало иногда обращать внимание на…
– На что? – перебил его Джо, стараясь не смотреть вниз, и наощупь шаря ногой в поисках следующей ступеньки – На эту чёртову сплошную колдобину, которую здесь называют дорогой?
Билл молча шагал вперёд, заложив одну руку за спину, а другой придерживая седло на плече, будто вовсе не замечая разинувшейся под ними пропасти.
– Да и потом, – не унимался Джо, еле переставляя ватные ноги – откуда мне было знать, что эта старая кляча вдруг так понесёт? И вообще, на кой чёрт было её там оставлять?
– Чёрт побери, сынок! – Билл резко развернулся и пошёл на него, так что весь мост заходил ходуном – Толстая Леди катила бы для нас эту повозку до самого Орегона и ещё дальше, если бы кое-кто не решил покрасоваться с поводьями!
Вцепившись в канатные поручни и загнанно озираясь, Джо беспомощно болтался вместе с мостом вверх-вниз, в такт шагам Билла:
– Теперь скажи мне, – продолжал тот, угрожающе надвигаясь – скажи, смогла бы она переправиться здесь? Или, может, нам нужно было тащиться с ней в обход, спешившись без повозки, которая по твоей милости разлетелась в щепки на пол-Аризоны, а? Скажи, как по-твоему?
Джо попятился, оступился – раздался короткий сухой треск, и его левая нога по колено ушла в зазор на месте перекладины. Весь сжавшись, замерев сердцем, он не мигая следил за полётом этой жалкой деревяшки, с безвольным вращением удалявшейся навстречу тёмной пустоте, когда крепкая рука сжала его плечо и потянула вверх.
– Ладно, малец, – Билл поправил ему шляпу и одёрнул плащ – Такое случается даже с лучшими из нас!
Обездвиженный раскалённым безветрием, скудный пейзаж вокруг походил на затёртый ферротип, и только у самого горизонта зыбко подрагивали в далёком мареве не то горы, не то облака. Джо потерял счёт времени – он уже не мог с уверенностью сказать, как долго пинает этот булыжник, а беспощадное солнце будто и вовсе не собиралось подвинуться даже на дюйм.
Едва Билл остановился у подножия отвесной скалы, Джо с готовностью повалился в её благословенной тени.
– Привал, – запоздало объявил Билл, скидывая седло с плеча.
Усевшись прямо в белёсой дорожной пыли, Джо достал из-за пазухи флягу, жадно отхлебнул и поперхнулся:
– Чтоб его, да это кипяток! Чёртово пекло, всё испоганит, – он протянул флягу Биллу и откинулся назад – Кажется, я себе все кишки ошпарил.
– Крепкое пойло, – кивнул тот, сделав глоток, и продолжил копаться в подседельной сумке.
– Как думаешь, водится у них там имбирный эль? – Джо растянулся во весь рост, заложив руки под голову, и мечтательно сглотнул – Ледяной имбирный эль, шипучий, с долькой лайма или лимона в запотевшем стакане – да, сэр, вылакаю его весь в первом же салуне, буду пить, пока из ушей не польётся, ну разве что тебе оставлю стаканчик-другой, старик, если будешь себя хорошо вести. Эй!
Он недовольно выглянул из-под надвинутой на глаза шляпы – Билл запустил в него узелком галет. Джо приподнялся на локте, собираясь сказать что-то ещё, но в животе у него настойчиво заурчало, и он набросился на нехитрый провиант с протяжным мычанием: галеты оказались куда съедобней, чем выглядели, и даже почти не отдавали картоном.
– Правду говорят, голод - лучшая приправа, – усмехнулся Билл, глядя, как он уплетает его угощение.
– Я бы не отказался и от кетчупа, – съязвил Джо сквозь набитый рот.
– Чего нет, того нет. Бьюсь об заклад, на вкус и так не хуже домашнего мясного рулета твоей мамаши!
– Мой дом, – Джо слегка стянул сапоги – там, где я брошу свою шляпу!
– Да, сэр, – продолжал Джо, пожёвывая соломинку – Чего ради сидеть на заднице, когда весь мир перед тобой, когда новые рубежи манят вперёд, прочь от убогой оседлой жизни, и дальше, в неизведанные прежде места? Такая наша доля, всегда в пути!
– Обожди, малец. Разъясни-ка мне только одну вещь: как это ты всегда в пути, если повсюду твой дом?
Джо замялся. Билл пристроился рядом, опёршись на седло.
– Я тебе вот что скажу, сынок, - он отвернулся, всматриваясь вдаль – Ежели кто заявляет, что его дом – весь мир, так тот и есть самый бездомный из всех, и не потому даже, что у него дома нет, а потому просто, что ему вообще невдомёк, что это такое. А значит, и в путешествиях бедняга смыслит не больше, чем я – в шахматах.
– Да уж, – буркнул Джо – то ли дело какой-нибудь старый пердун в кресле-качалке на крыльце своего ранчо, вот он-то настоящий первооткрыватель.
– А то как же! Каждый раз, когда он едет в город или просто выводит скотину за свой забор, он отправляется в такое великое странствие, какого нам и не снилось. Только на хоженой тропке всякий раз заметишь что-то новое – лужицу, камень, лист. Ненайденная дверь отворится тому, кто прежде истопчет всё вокруг, и нужно немало мужества, чтобы вскарабкаться на эдакое крылечко. Это и есть тайная мудрость кресла-качалки: когда всё вокруг свято, каждый шаг становится паломничеством. А покуда теряешь время зазря и колесишь с места на место, все они сливаются в одно, и никакое это уже не путешествие, а так – несколько пройденных миль.
– Паршивый же из тебя Колумб, старик! Будь твоя воля, торчали б мы все до сих пор по ту сторону океана, ища обетованную землю Америки у себя на заднем дворе.
– Позволь тебе напомнить, - парировал Билл – совсем не Америку он искал, а только короткий путь к кое-чему давно знакомому. Но, даже добравшись, не сумел отличить одно от другого, и так никогда и не понял своего же открытия. Смекаешь?
Но Джо уже не слушал его. Запустив одну руку в карман жилета, другой он вслепую тронул плечо своего спутника и кивком указал на чахлые кусты в нескольких ярдах впереди. Колючие ветки шевельнулись – не сводя с них глаз, Джо в одно мгновение оказался на ногах.
– Ну да, – скучающе отозвался Билл, вставая – я заметил его ещё у самого каньона. А теперь опусти пистолет, Джо.
Задрав подбородок, Джо целился из компактного “айвер-джонсона” ровно промеж внимательных жёлтых глаз койота.
– Да ну? – Джо взвёл курок и облизнул пересохшие губы – С чего бы это, Билл?
– Плохая примета, – Билл нахмурился – Это очень плохая примета.
– Опять твои чёртовы суеверия, старик? Эти россказни мне уже поперёк глотки!
Стоячий воздух едва ощутимо колыхнулся, и мимо, будто само по себе, прокатилось перекати-поле. Джо тряхнул головой:
– Погоди, как ты сказал? С самого каньона? – он метнул в Билла негодующий взгляд – То есть этот сукин сын тащится за нами всю дорогу?
– Ага, – Билл пожал плечами – Или, если угодно, сопровождает.
– Это он тебе сам рассказал? – закатил глаза Джо.
– У всего есть голос, коль прислушаться хорошенько, малец.
– Ну так я весь внимание! Что же ещё он говорит?
Билл покосился на койота – животное, казалось, потеряло к происходящему всякий интерес, и сидело теперь, подставив остроносую мордочку солнцу, жмурясь от яркого света.
– Он спрашивает, – Билл перевёл взгляд назад к Джо – Он спрашивает: “На кой юнцу эта пукалка?”
– Эта-то? – Джо повертел револьвер в руке, и, потрясая им, с оттяжкой прогорланил – Чтоб ограбить поезд, конечно, вот на кой!
Койот вдруг залился коротким лаем, широко разевая клыкастую пасть. Рыча и повизгивая, он ещё несколько раз суетливо крутанулся на месте за собственным хвостом, потом уселся в им же поднятом облачке пыли и яростно зачесался. Джо вопросительно обернулся на Билла:
– И как, нахрен, это понимать?
– Ты ему понравился, – ухмыльнулся Билл – Говорит, ты смешной.
По мере того, как они продвигались глубже в прерию, Джо всё ленивее отмахивался от поджарой фигурки койота, упрямой тенью следовавшего теперь за ними чуть в стороне.
– Чего увязался? Брысь! – ворчал он, когда тот подбирался слишком близко, но украдкой беспокойно оглядывался по сторонам, если надолго терял его из виду в сухих зарослях чертополоха.
– Так просто ты теперь от него не отделаешься, – пояснил Билл, на ходу выжимая взмокший от пота шейный платок – Он говорит, что избрал юного Колумба своим хозяином.
– Юного Ко… Ты что же, подслушивал? – Джо возмущённо оглянулся на койота, но, быстро опомнившись, потёр виски и добавил – Нет, серьёзно, что прикажешь делать с этой псиной?
– Привыкай, малец! Он поклялся охранять тебя и твой дом.
– Сколько ещё повторять: вот это, – обмахиваясь шляпой, Джо сжал её в руке – это и есть мой дом!
Из кустов снова послышался знакомый гогочущий лай.
– Надень шляпу, пока солнечный удар не схлопотал, – сказал Билл строго – Не об том доме толкует твой дружок. Он интересуется, “Куда хозяин намерен девать награбленное, уж не в ту же ли шляпу?”
– Набью им твоё чучелко, – огрызнулся Джо – Есть идеи получше?
– Говорит, знает пару укромных пещер в горах неподалёку отсюда, – доложил Билл – “Но твой дом, хозяин – это твоя память”.
На этих словах койот вывалился из бурьяна, чтобы пометить корягу на обочине, после чего обвёл их обоих пристальным взглядом, потянул воздух носом и шумно чихнул.
– Будь здоров, – машинально бросил Джо, и вдруг вся скопившаяся усталость разом навалилась на него.
Солнце намертво застряло на прежнем месте и, будто длящаяся магниевая вспышка, выжигало и делало всё под собой как бы плоским. Джо отставал, еле ворочая ногами – блеклая сепия непроходимого пространства обволакивала их тугой пеленой, каждый шаг через которую давался всё тяжелее. Когда Билл окликнул его, он был уже по пояс в зыбучем песке.
– Спокойно, парень, – Билл размотал лассо – Такое случается даже с лучшими из нас! Не суетись только, сейчас мы тебя вытащим.
– Отличный нахрен совет, Билл, – Джо барахтался в вязкой жиже – Просто замечательный! Да ты не торопись, я чудесно провожу здесь время.
Койот без продыху скакал вокруг, тявкая и срываясь на вой, но вдруг замолк, насторожил большие уши и, поскуливая, стал пятиться назад.
– О, да ради всего святого, уймёшься ты, или, – взмолился было Джо, но, подняв взгляд, резко похолодел – Чтоб меня…
Громоздившееся вдалеке нечто, принятое им сперва за горную гряду, теперь стремительно приближалось. Вздымаясь до самого неба и сметая всё на своём пути, необъятная масса песка и пыли сплошным валом ползла прямо на них.
– Брось меня, – тихо выдохнул Джо и повторил, уже твёрже – Бросай меня, старик, и спасайся сам!
Лассо взвилось вверх затейливой виньеткой и обхватило его за талию.
– Чёрта с два, малец, – Билл с силой потянул на себя, упираясь в крупный валун – Не дождёшься!
Верёвка заскрипела от натуги, но Джо не тронулся и на четверть дюйма.
– Старый дурак! – взревел он – Что толку, если мы оба здесь сгинем?
– Никто не сгинет сегодня, – отрезал Билл – Нам ведь ещё на поезд надо успеть, не забыл?
– Есть немного, – Джо скривился в горькой усмешке – Моя память пещера, или как там?
– Твоя память – твой дом, – пыхтя и отдуваясь, поправил Билл.
Он нашёл глазами койота – топорща косматый подшёрсток и скалясь, тот поминутно заходился лаем, будто силясь отпугнуть бурю.
– Он говорит, – Билл поднял бандану по самые глаза, защищаясь от поднявшейся в воздух пыли, и покрепче перехватил верёвку – Он говорит: “Как твоя матушка не выбирает специального дня, чтоб запастись нужными в хозяйстве мелочами, а просто завсегда имеет в виду домашние хлопоты, и потому в разгар лета не пройдёт мимо приглянувшегося рождественского подсвечника, и прихватит заодно моток ниток впрок, если пряжа добротная, и свёрток твоих любимых леденцов в придачу, даже когда ты так далеко…”
Казалось, сам горизонт встал на дыбы: туча подступила вплотную, и в ней стали различимы отдельные завихрения – схлёстываясь друг с другом, клубясь, они бурлили и перекатывались уже совсем рядом, неся за собой прелый запах дёгтя, сена, сырого войлока и кирпича. У Джо закружилась голова.
– Ты был отличным напарником, старик, – еле простонал он.
Не обращая внимания на его протесты, Билл продолжал вещать, перекрикивая налетевший ветер:
– “… так и тебе следует быть начеку, чтоб ухватить навсегда этот день, и этот воздух, и всё, что им дышит: из далёкого птичьего крика, из запаха едва погасшей свечи, из ещё нераспечатанного письма, из рыбьего взгляда случайного прохожего, из мороси и из изморози, и из её волоса, из эха под мостом, из полуслова о том о сём, из блика в чужом окне и из виденного только во сне, из дверных звонков, из оторванных пуговиц, из опустевшей скамейки и водостока – из – ветра – ты сложишь такой дом, в котором твой драгоценный паровоз уместится хоть весь целиком вместе со всем его золотом, красотками, кочегарами, дымом из трубы – ”
Мощный шквал ударил свинцовой волной, и разом ощутимо стемнело.
Осязаемо-густая, безбрежная темнота мерно покачивалась, и обмякшее тело Джо дрейфовало в ней, то совсем растворяясь, то выныривая будто заново обретённой пяткой или локтем, и, кратко вздрогнув, окуналось обратно в сладкое забытие. Приглушённые звуки долетали как бы издалека и с запозданием наслаивались друг на друга под ровный метроном знакомых шагов, но и тот вскоре затерялся в общем топоте, скрежете, шипении и растущем монотонном стуке. Протяжный гул становился всё ближе, а совсем рядом ему вторил хнычущий голосок: ммм-мам-ма-ма-мм…
– … М-мм – перебил малец самого себя, выпрямляясь на грубой деревянной скамье, и смутился: с сиденья напротив на него пялился какой-то франт в цилиндре и клетчатом костюме.
В неверном свете мерцавших под потолком ламп вагон был полон дикого вида охотников и чумазых фермерских жён, сидевших верхом на своих тюках, уткнув угрюмые обветренные лица в мохнатые воротники засаленных дубленых полушубков. Со всех щелей отчаянно сквозило, и печные патрубки под сиденьем напрасно тужились душным маслянистым жаром, не справляясь даже с грязной слякотью на полу. Зажатый в тесном углу у самого окна, малец зевнул, неловко потягивая затёкшие конечности, и облачко пара из его рта растопило в заиндевевшем стекле крошечную неясную проталину. Сквозь неё в мельтешении бури проступили из мрака смутные очертания железнодорожного откоса и нескончаемая эстафета телеграфных столбов, кое-где завалившихся в сторону мглистой чащи и оплетённых уродливыми гнёздами провисших меж них проводов.
Малец потёр слипавшиеся глаза – цилиндр его соседа сменился потасканной шапкой-ушанкой; свет моргал, где-то клацала поломанная форточка, из тамбура несло табаком – его двери хлопнули за спиной молодого бродяги с гитарой. Тронув струны, он затянул неожиданно чистым голосом:
Когда-а умо-олкнут все пее-есни, Кото-орых я не-е знаа-аю…
Он двинулся меж рядов скрипучих скамеек, и пассажиры подбирали перед ним облезлые енотовые хвосты, свисавшие с их разномастных головных уборов. С противоположного конца вагона ему навстречу протискивалась дородная лоточница с баулом наперевес:
– Пирожки с капу-устой, сосиски в тесте! – они разминулись в узком проходе – Сникерс! Марс!
… В те-ерпком во-о-оздухе вскри-икнет После-едний мой бума-ажный парохоо-од.
Будто изрешечённое пулями всех калибров, небо было усыпано звёздами, каждая из которых манила к себе невыразимым величием бескрайнего пространства – причём манила не кого-нибудь, а его лично. Но чем дольше малец таращился вверх, тем сложнее было оторвать взгляд, и тем дальше он проваливался в это тягучее наваждение: как вышло, что он – это именно он, а не кто бы то ни было ещё, будь то босоногий китайский рыбак, его собственный двоюродный брат или толстая тётя из церковной лавки – словом, буквально любая живая душа? Он не мог отделаться от этой мысли, но, едва ему казалось, что он сумел приблизиться к её сути, как она снова ускользала – так и звёзды отдалялись от него каждый раз, когда он силился повнимательнее рассмотреть любую из них. Утопая в их далёком сиянии, он цеплялся за обрывки фраз, доносившихся спереди, всего в паре шагов, но заслонённых странным звуком, будто кто-то разминал в руке горсть кукурузного крахмала.
– … а я-то, понимаешь, с самого вечера туда-сюда по платформе, туда-сюда, высматриваю вас, значит, прислушиваюсь, не едет ли что, это самое, ну, туда-сюда…
В вышине быстрым росчерком сверкнула падающая звезда, потом другая, и не успел малец удивиться, как вся их россыпь стала медленно наплывать – или его самого несло через них, а из непроглядной сажи вверху проявлялись и летели ему навстречу всё новые искры тускло-белого пламени. У него перехватило дыхание – он зажмурился, и вдруг почуял на лбу лёгкое прикосновение чего-то холодного и влажного. С опаской разлепив глаза, часто моргая, он чуть приподнялся, высунул язык и поймал им крупную снежинку.
– Опять валит, туда-сюда! Ну, Маринка, привезли вы погоду. А, ты поглядь – никак очухался наш сонный тетерев?
Голос принадлежал сухопарому немолодому индейцу в драной ватной фуфайке – глубоко проваливаясь в сугробы, он тянул за собой санки, в которых, недоверчиво выглядывая поверх пары набитых сумок, катился малец.
– Ну, чего насупился, как не свой? Ай не узнал, туда-сюда? Забыл уже, как прошлой зимой на дальнем озере карасиков из лунки таскали с тобой?
Малец сонно осматривался по сторонам, свесившись с саней набок. Обогнав их со спины, мама наклонилась стряхнуть снег ему с капюшона, и полушёпотом пристыдила:
– Как не совестно, проснулся – вставай! Экий барин, свои ноги есть, чего это дядюшка тебя тащить должен?
Индеец оглянулся, ощерив беззубый рот:
– Да пущай его катится, разве жалко, туда-сюда! Вот как буду старый – тогда уж он и сам меня покатает. Покатаешь дядю Алика, а, молодой человек? – с деланной серьёзностью поинтересовался он и отпустил санки, подтолкнув их с освещённого редкими сельскими фонарями пригорка – А мы извелись тут уже, расписание проверили раз пятьдесят, тётушка вся на ушах, туда-сюда, погнала меня на станцию звонить – а там говорят, мол, отменили вашу пересадку, и самих вас след простыл. Вот те на, понимаешь, уж не знали, что и думать, туда-сюда.
– Ну так здесь и думать нечего, не буду же я с ребёнком сидеть там среди этой алкашни станционной весь вечер, - вскинув подбородок, она шагала как городская, не смотря под ноги, но на удивление ловко переставляла их в снегу по колено – Разузнала в справочном, мне ясно сказали – никаких электричек раньше десяти. Заняла местечко, багаж оставила в буфете, и отправились с ним в экспедицию по Малой Вишере.
– Поди замёрзли, туда-сюда? – индеец помог мальцу вызволить санки из кювета у чьего-то штакетника – Ничего, сейчас щами тёткиными напитаетесь, а я пока баньку справлю туда-сюда, глядишь и отогреетесь.
– Разбалуешь, дядюшка! Хотя твоя правда, почти три часа в потёмках там круги наматывали, как тут не подмёрзнуть. Хорошо ещё, термос чаю горячего был с собой, и бутербродов с котлетами догадалась нарезать из дома. Под конец только этот пионер набрёл на яму какую-то снегом запорошённую, завалился – так насилу вытащила, и сразу же ещё самая метель налетела. Но там уже состав подали – кое-как впихнулись, добрались, и то ладно.
Внутри вигвама было жарко натоплено.
– Вымахал-то как, – заохала седая хозяйка, развешивая их отсыревшую одежду над печкой, в которой среди догоравших головешек томилась внушительных размеров закоптелая кастрюля – Скоро дедовы портки в пору будут! Марин, посмотри ему переодеться во что, я там Денискиных вещей положила в комнате.
За покрытыми морозным узором двойными стёклами окон завывала вьюга – с той стороны они были чуть не до середины завалены снегом, из-за чего снаружи дом выглядел совершенной землянкой. В действительности же это был добротный деревянный сруб; бревенчатые стены небольшой кухоньки были увешаны целыми полками всех вообразимых припасов до самого потолка, под которым сушились ещё косички лука и гирлянды грибов. Малец нерешительно мялся на пороге, разглядывая дырку в носке.
– Ну-ка тепло не выпускай мне, прикрой дверь-то, – командовала женщина – И портянки свои тоже снимай, пускай сохнут.
– Прости, тётушка, он у нас часто в облаках витает, – мама вернулась с парой потёртых “левис” в руках и, затворив дверь, пригладила взъерошенные волосы мальца – Голова с крылышками, так и норовит улететь, хоть за верёвочку привязывай.
– Ахти тошно, ноги-то у него какие красные! Не дай бог отморозил, надо растереть хоть, - тётушка запустила руку в простенок за буфетом – Где-то тут у меня была заначка.
Старый индеец высунулся из-за двери и поманил мальца:
– А такое не забыл? – он протянул ему сложенную шахматную доску – Помнишь ещё, как ферзь ходит, туда-сюда?
– Ну кто там опять дверьми хлопает, - негодовала тётушка – Алик, ты? Чего доцарапался со своими шахматами, дай в себя прийти ребёнку, вишь – все ноги обморозил.
– А не ты ли, дьявол, бутылку свистнул?
– Какую-такую бутылку? – испуганно переспросил индеец, прячась за дверью – Не видел я никакой бутылки, я в твой буфет вообще не лазил, туда-сюда.
– Ах ты, окаянный, – она всплеснула руками – Что ты там про баню говорил? Шуруй топи, хоть там отогреются, раз кое-кто всю брагу выпил.
– Эх, ни туда ни сюда, – донеслось уже из-за двери.
Тётушка разлила суп по тарелкам и, пользуясь возможностью выговориться, причитала дальше:
– Куда только ни спрячу, везде находит! Не знаю, что с ним делать, на прошлой неделе вот, огрела его уже, – она показала вмятину на дне алюминиевого тазика, в котором полоскала посуду – так он грохнулся на пол и знай лежит. Думаю, всё, добила грешного – ну, поплакала, да засобиралась уже сдаваться идти, из прихожей только оглянулась последний раз, а он сидит как ни в чём не бывало на этом самом месте и гриб пьёт, потешается надо мной. Будете, кстати?
Не дожидаясь ответа, она нацедила стакан мутно-коричневой жидкости из прихваченной марлей трёхлитровой банки, на поверхности которой покачивалось слоистое нечто, и поставила его перед мальцом. Покончив с супом, тот кормил шахматного коня хлебными крошками со стола, и с ужасом уставился на это угощение, когда услышал заговорщицкий шёпот нагнувшейся к нему мамы:
– Индейское зелье! – она сделала глоток – Да не дрейфь, почти как твой имбирный эль.
Тётушка слила в ту же в банку старую заварку из чайника и водрузила её обратно на полку.
– Но я же не таким его встретила, – продолжала она – По молодости-то он идейный был, на комстройку поехал вовсе непьющим, а там ему быстро внушение сделали, что, дескать, с таким именем в союзе ловить нечего. Ну как можно было тогда сына Адольфом назвать? Ай, ладно. Расскажи лучше, как это вас угораздило? Так на узловой и застряли?
– Ну, – мама подмигнула мальцу – Такое случается даже с лучшими из нас!
Начав по новой историю про электрички и снежную бурю, она покопалась в сумке и вручила ему печенье в ярко-синей обёртке. У мальца вспыхнули глаза: в рекламе такое не влезало в рот ковбою, а слоган гласил “Придётся улыбнуться до ушей, чтоб съесть вагон вилс”. Чтобы проверить это, предполагалось есть печенье целиком, но тогда бы от него быстро ничего не осталось.
Толстый рыжий кот вальяжно спустился с печи; путаясь в подвёрнутых джинсах, малец бросился за ним прямиком в комнату. В её глубине светился, сбиваясь помехами, пузатый телевизор, и, тут же забыв про кота, малец заворожённо побрёл к нему. Вскарабкавшись на кресло-качалку, он достал из кармана вязаной жилетки потрёпанного плюшевого койота из “Весёлых мелодий”.
На экране двое мужчин переговаривались гнусавыми голосами, верхом на паре гнедых неторопливо скача вдоль ручья по дну ущелья:
– … Каждый раз смотрю на эти места как впервые, и каждый раз говорю себе одно и то же – только идиот сюда возвращается – задумчиво протянул первый и махнул рукой кому-то впереди.
– О чём теперь думаешь? – пошевелил усами его спутник.
Синий фантик с изображением несущейся во весь опор лошади, запряжённой в дилижанс, упал на пол.