October 16
Провокатор Малиновский против партии большевиков
Не так давно в адрес Летописей прилетело серьёзное обвинение. Один многомудрый квакун чрезвычайно легко раскусил нас, озвучив своё разоблачение в комментах под нашим постом о великой борьбе одних болотных политических эксгибиционистов.
Если я правильно понял, вы у нас тут все гордые квакуны, которые подробно объясняют, почему заниматься хождением на митинги, акциями, организацией профсоюзов, агитацией и прочим плохо, надо сидеть и читать книжки? Другой позитивной программы я в вашем квакблике не встречал.
От Редакции выражаем сожаление, что сей внимательный читатель нашего "квакблика" не заметил ничего такого “позитивного”. Оно, на самом деле, не так. Есть это самое, “позитивное”. Только написано оно не прямо, не в лоб. Если конечно не понимать под позитивной программой команды “стой здесь”, “иди туда”, “создай профсоюз” и “займись агитацией”. Хотя. Может поэтому многоуважаемый квакун остался недоволен?
Ну да ладно, господь-бог с ним. Что-то давненько у нас не открывалась наша “старая тетрадь”, а ведь нам есть о чём поговорить с уважаемым читателем. Сегодня наш разговор об одном известном провокаторе начала XX века.
В ночь с 5 на 6 ноября 1918 г. по приговору Верховного революционного трибунала при ВЦИК в Кремлёвском саду за провокаторскую деятельность был расстрелян некий Роман Вацлавович Малиновский.
Для Летописей судьба данного человека интересна в контексте деятельности партии большевиков в годы реакции - 1908-1911 гг. Нам вдруг стало непонятно, отчего Отделение по охранению общественной безопасности и порядка (в просторечии - “охранка”) не справилось с большевиками, имея в своём негласном штате таких провокаторов. А ведь Роман Малиновский в своё время был партийным вождём - входил в ЦК партии большевиков, а также возглавлял Думскую фракцию IV созыва.
В нашем повествовании нам помогут воспоминания непосредственных участников событий. Также рекомендуем к прочтению книжку “Дело провокатора Малиновского”. Это для тех, кто захочет погрузиться ещё глубже в дело Романа Вацлавовича. Ссылку ищите в источниках к статье.
Начнём с того, что наряду с ростом народных выступлений и влияния партии РСДРП в рабочей среде шёл профессиональный рост и самой охранки.
Вот что Н.К Крупская писала о “первобытной” конспирации в 1902-1903 гг. [2]:
В Лондон сразу же стал приезжать к нам народ. Приехала Инна Смидович – Димка, вскоре уехавшая в Россию. Приехал и ее брат Петр Гермогенович, который по инициативе Владимира Ильича был окрещен Матреной. Перед тем он долго сидел. Выйдя из тюрьмы, он стал горячим искровцем. Он считал себя большим специалистом по смыванию паспортов – якобы надо было смывать потом, и в коммуне одно время все столы стояли вверх дном, служа прессом для смываемых паспортов. Вся эта техника была весьма первобытна, как и вся наша тогдашняя конспирация. Перечитывая сейчас переписку с Россией, диву даешься наивности тогдашней конспирации. Все эти письма о носовых платках (паспорта), варящемся пиве, теплом мехе (нелегальной литературе), все эти клички городов, начинающихся с той буквы, с которой начиналось название города (Одесса – Осип, Тверь – Терентий, Полтава – Петя, Псков – Паша и т. д.), вся эта замена мужских имен женскими и наоборот, – все сие было до крайности прозрачно, шито белыми нитками. Тогда это не казалось таким наивным, да и все же до некоторой степени путало следы. Первое время не было такого обилия провокаторов, как позднее. Люди были все надежные, хорошо знавшие друг друга.
А вот уже про 1905 год Крупская пишет: “заграничные нелегальные газеты доходили до России из рук вон плохо, хуже, чем в период до 1905 г.; заграница и Россия были насыщены провокаторами, благодаря которым все проваливалось”. Всего-то с 1902 года прошло три года. Отсюда следует, что охранка быстро научилась и поставила на поток политическое провокаторство. С этого времени в воспоминаниях Крупской читатель будет встречать многочисленных перерожденцев-предателей.
Но особое место в книге Надежды Константиновны занимает наш сегодняшний герой - Роман Вацлавович Малиновский (агентурные псевдонимы Портной, Икс). К мемуарам Крупской мы ещё вернёмся, а пока расскажем о Романе Вацлавовиче что знаем.
Обращаемся к источнику [1].
В рабочее движение он (Малиновский - прим. Ред.) втянулся в годы первой российской революции, оказавшись после призыва осенью 1901 г. на военную службу в Петербурге, солдатом лейб-гвардии Измайловского полка. Природные способности помогали ему быстро впитывать идеи, насыщавшие революционную атмосферу. Служба его проходила довольно вольготно; переодевшись в штатскую одежду, он участвовал в манифестациях, охранял митинги. После демобилизации в 1906 г. он предпочел не возвращаться в Польшу и остался в столице. Проработав недолго на заводе "Лангезипен", он избирается секретарем сначала районного, а затем центрального правления петербургского союза металлистов — самого крупного профсоюза в стране, представлявшего авангард российского пролетариата.
Если учесть бурный характер тогдашнего рабочего движения в Петербурге и связать это с взрывным темпераментом молодого рабочего, наделенного от природы несомненным ораторским талантом, то легко понять, почему политическая карьера Малиновского началась так удачно. Он без труда находил общий язык с людьми, свободно чувствовал себя в любой компании, подкупая собеседников находчивостью и остроумием.
О том, что в молодости он занимался одно время воровством, никто в Петербурге не знал. Рабочие видели в нем энергичного вожака, бывалого человека, прошедшего нелегкую солдатскую школу. Он и в самом деле увлеченно и бескорыстно отдавал себя общественной деятельности, не жалея времени и сил, чтобы укрепить союз металлистов, расширить его ряды. При этом, подобно многим активистам массовых рабочих организаций, Малиновский не стал связывать себя ни с одной из фракций РСДРП. Он избегал участвовать в каких-либо нелегальных партийных совещаниях. Будучи "нефракционным" социал-демократом, он постоянно подчеркивал, что выступает за единство рабочего класса, а это, как известно, очень ценилось тогда в пролетарской среде. Содержательные выступления Малиновского на всероссийских съездах — кооперативном и фабрично-заводских врачей — снискали ему популярность и за пределами Петербурга.
[...]
В ходе подготовки очередного всероссийского съезда — по борьбе с пьянством, делегатом которого избрали наряду с другими рабочими Малиновского, 15 ноября 1909 г. он был арестован. Съезд прошел без него. Из тюрьмы его выпустили, лишив права жительства в Петербурге, и в феврале 1910 г. вместе с женой и двумя сыновьями он перебрался в Москву. Здесь он продолжал общаться и с меньшевиками, и с большевиками. В Петербурге его не забыли, вспомнили о нем и на январском Пленуме ЦК РСДРП 1910 г. в Париже, когда намечались кандидатуры в ЦК: согласно свидетельству И. П. Гольденберга, "в первую голову совершенно единогласно был признан заслуживающим кооптации именно Малиновский".
В апреле 1910 г. В. П. Ногин, которому было поручено в соответствии с решением пленума сформировать Русскую коллегию из пяти членов ЦК, навестил Малиновского в Москве и предложил ему войти в ее состав. Однако, по словам Ногина, Малиновский "ломался и как-то не давал определенного ответа". Сделанным ему предложением он был явно ошеломлен, но, посоветовавшись с меньшевиком В. В. Шером, который, вероятно, сослался на объединительную направленность пленума и компромиссный характер его решений, предложение Ногина все же принял.
Осуществить формальную кооптацию помешал арест 13 мая 1910 г. большой группы московских социал-демократов и в их числе Малиновского. На этот раз из тюрьмы он вышел довольно скоро, но уже другим человеком — секретным сотрудником Московского охранного отделения, получив кличку Портной и для начала 50 руб. ежемесячного жалованья. Столь быстрое свое освобождение — спустя десять дней после ареста — он ловко объяснил тем, что правительство, как ему будто бы сказали в охранке, ничего не имеет против его работы в профсоюзах, а в революционных партиях он дал честное слово не участвовать.
Так началась двойная жизнь Романа Малиновского (вопрос о том, предавал ли он товарищей еще в Петербурге, поднимался во время расследований 1917 и 1918 гг., но так и остался непроясненным; сохранившиеся свидетельства, добытые Чрезвычайной следственной комиссией, малодостоверны).
[...]
Во время допроса в Московском охранном отделении Малиновскому дали понять, что не считают его убежденным революционером. Несомненно, ловцы душ из охранки — полковник Заварзин и ротмистр Иванов — сумели почувствовать внутреннюю готовность Малиновского к предательству. Созрела она в нем, вероятно, в Москве, где союз металлистов был закрыт еще в 1907 г. и масштабы легальности были несравнимы с петербургскими. Здесь он и пришел к выводу: возможности продвижения вверх в рамках рабочего движения для него исчерпаны, нужно что-то другое... И он не испытал ни малейшего отвращения, когда ему предложили "сотрудничать" в обмен на прекращение дела о нелегальной типографии в Ярославле — в создании ее Малиновский участвовал по поручению Ногина. Как признавался он в 1918 г., совесть его не мучила — по крайней мере в первое время после поступления на службу в охранку — и если вначале он в чем-то сомневался, то только в том, сумеет ли справиться с требуемой от него "двойственной ролью".
Можно поверить Малиновскому, что, как поляк и сын ссыльного, он "до глубины души презирал и ненавидел проклятый строй", да и полицейские покровители Портного не считали его монархистом (что, кстати, и не требовалось по инструкции 1907 г. о внутренней агентуре, в которой прямо говорилось: секретному сотруднику совсем не обязательно изменять свои убеждения "коренным образом"). И он продолжал как ни в чем не бывало вращаться в привычном кругу знакомств, одновременно фиксируя в своей цепкой памяти сведения, нужные охранке.
С 5 июля 1910 г. по 19 октября 1913 г. на основе донесений Малиновского было составлено 88 агентурных записок: за 1910 г.— 25, за 1911 г.— 33, за 1912 г.— 23, за 1913 г.— 7. В итоге Московское охранное отделение имело через Малиновского (но, конечно, не только через него) подробную информацию о жизни партийной организации Москвы и Центрального промышленного района в целом, а также о нелегальных типографиях, каналах распространения нелегальной литературы, партийных адресах и явках. По донесениям провокатора были арестованы многие большевики и меньшевики и среди них лучший его друг Шер.
Руководство политической полиции было в восторге от нового сотрудника. Сложная двойная игра требовала, наряду со способностью к перевоплощению, определенного уровня интеллекта, и в этом смысле Малиновский явился для охранки настоящей находкой. Соответственно росла и оплата его услуг. Она поднялась до 250 руб., а после переезда в Петербург — до 400, 500 и, наконец, до 700 руб. в месяц. Помимо этого, ему оплачивали так называемые "разъездные". Характерно, что, даже перебравшись в Петербург, он продолжал "по старой памяти" снабжать информацией Московское охранное отделение, получая за эту "любезность" еще по 25—50 руб.
Постепенно охранка переориентировала Портного на проникновение в "верхи" большевиков. Получив информацию о подготовке "ленинской конференции", но еще не зная, где она состоится, руководство департамента полиции и Московского охранного отделения приняло все возможные меры, чтобы провести в делегаты своих агентов.
Малиновский попал на Пражскую конференцию до известной степени случайно. В. Н. Лобова (кстати - Лобову подозревал в провокаторстве сам Малиновский, так как Лобова помогла ему не только попасть на Пражскую конференцию, но и пройти в Государственную думу. Была ли она провокатором - тайна, оставшаяся нераскрытой - прим. Ред.) — один из двух московских делегатов — не смогла поехать туда по семейным обстоятельствам, другой делегат — Ф. И. Голощекин — не сразу отыскался, так как направился в Прагу кружным путем. Понадобился новый делегат. Им и стал Малиновский, кандидатуру его предложила Лобова. В Прагу он прибыл, когда конференция уже приняла свои основные решения, с мандатом от социал-демократов, работавших в легальных рабочих организациях Москвы.
[...]
Репутация Малиновского сложилась задолго до Пражской конференции, имя его говорило политически активным рабочим больше, чем партийные псевдонимы самых видных подпольщиков. И когда Ленину сообщили о приезде Малиновского, он радостно воскликнул: "Вот это то, чего нам не достает на конференции". Правда, меньшевики все еще считали Малиновского "своим" и готовы были, как писал Ленин, посадить его "под образа". Но делегатам конференции Малиновский рассказал, что в результате самых серьезных размышлений и наблюдений окончательно перешел к большевизму. Никто не мог подумать, что это заявление заранее отрепетировано под руководством опытного наставника — жандармского ротмистра Иванова. В речах и беседах с делегатами Малиновский выражал глубокую веру в неизбежность новой революции и страстно бичевал меньшевиков. К концу конференции он был бесспорным кандидатом в ЦК партии. К тому же Ленин и Зиновьев знали, что вопрос о кооптации его в ЦК уже стоял в 1910—1911 гг.
За Малиновского проголосовало 12 из 14 делегатов конференции, имевших решающий голос. Кроме того, его кандидатура была намечена для баллотировки по рабочей курии в IV Государственную думу.
После возвращения с Пражской конференции Малиновский был с распростертыми объятиями встречен в Московском охранном отделении, которое решило максимально содействовать его избранию в Думу.
[...]
В Думе Малиновский сразу же показал себя активным членом социал-демократической фракции. Не случайно именно ему было доверено огласить ее первую программную декларацию. И хотя Малиновский по согласованию с департаментом полиции умышленно опустил при этом несколько принципиально важных положений (о всеобщем избирательном праве и превращении Думы в полновластное законодательное учреждение), общественный резонанс от его выступления был очень велик. Большой успех в пролетарской среде имели также речи Малиновского о проведении в жизнь страхового закона 1912 г., преследовании царскими властями профсоюзов и рабочей печати, положении дел на Ленских золотых приисках, массовых отравлениях работниц в Риге и взрыве на Охтенском пороховом заводе в Петербурге и др.
[...]
Повышение статуса Малиновского в думской фракции и одновременно в охранке не могло не сказаться на его внешнем облике и даже на характере. Получая весьма значительные суммы денег как депутат Думы (350 руб. ежемесячно) и как провокатор, Малиновский стал носить дорогие модные костюмы, часто посещать фешенебельные рестораны. Одновременно все чаще и чаще стало у него проявляться высокомерие по отношению к товарищам, раздражение и даже вспышки гнева, доходившие до истерики и ломания стульев в помещении фракции.
Малиновский неоднократно посещал Краков и Поронин, беседовал с В. И. Лениным, Г. Е. Зиновьевым, Н. К. Крупской, З. И. Лилиной-Зиновьевой. В январе 1914 г. он ездил вместе с Лениным в Париж и Брюссель, где выступал перед русскими политическими эмигрантами и делегатами IV съезда латышских социал-демократов. Все это способствовало укреплению доверия Ленина к Малиновскому. Во время своих публичных выступлений и в личных беседах с Лениным и его окружением Малиновский всегда высказывался как убежденный большевик.
Крупская пишет о приездах Малиновского в Краков к Ленину [2]:
Первым приехал Малиновский, приехал какой-то очень возбужденный. В первую минуту он мне очень не понравился, глаза показались какими-то неприятными, не понравилась его деланная развязность, но это впечатление стерлось при первом же деловом разговоре. Затем подъехали еще Петровский и Бадаев. Депутаты рассказали о первом месяце своей работы, о своей работе с массами. Я помню, как Бадаич, стоя в дверях и размахивая фуражкой, говорил: "Массы, они ведь подросли за эти годы". Малиновский производил впечатление очень развитого, влиятельного рабочего. Бадаев и Петровский, видимо, смущались, но сразу было видно – настоящие, надежные пролетарии, на которых можно положиться. Намечен был на этом совещании план работы, обсужден характер выступлений, характер работы с массами, необходимость самой тесной увязки с работой партии, с ее нелегальной деятельностью. На Бадаева была возложена обязанность заботиться о "Правде". Приезжал тогда с депутатами т. Медведев, рассказывал про свою работу по печатанию листков и пр. Ильич был страшно доволен. "Малиновский, Петровский и Бадаев, – писал он Горькому 1 января 1913 г., – шлют Вам горячий привет и лучшие пожелания".
[...]
В Краков заезжало теперь много народу. Ехавшие в Россию товарищи заезжали условиться о работе. Одно время у нас недели две жил Николай Николаевич Яковлев, брат Варвары Николаевны. Он ехал в Москву налаживать большевистский "Наш путь". Был он твердокаменным надежным большевиком. Ильич очень много с ним разговаривал. Газету Николай Николаевич наладил, но она скоро была закрыта, а Николай Николаевич арестован. Дело немудреное, ибо "помогал" налаживать "Наш путь" Малиновский, депутат от Москвы. Малиновский много рассказывал о своих объездах Московской губернии, о рабочих собраниях, которые он проводил. Помню его рассказ о том, как на одном из собраний присутствовал городовой, очень внимательно слушал и старался услужить. И, рассказывая это, Малиновский смеялся. Малиновский много рассказывал о себе. Между прочим, рассказывал и о том, почему он пошел добровольцем в русско-японскую войну, как во время призыва проходила мимо демонстрация, как он не выдержал и сказал из окна речь, как был за это арестован и как потом полковник говорил с ним и сказал, что он его сгноит в тюрьме, в арестантских ротах, если он не пойдет добровольцем на войну. У него, говорил Малиновский, не было иного выхода. Рассказывал также, что жена его была верующей, и когда она узнала, что он – атеист, она чуть не кончила самоубийством, что и сейчас у ней бывают нервные припадки. Странны были рассказы Малиновского. Несомненно, доля правды в них была, он рассказывал о пережитом, очевидно только не все договаривал до конца, опускал существенное, неверно излагал многое.
Я потом думала – может быть, вся эта история во время призыва и была правдой, и, может, она и была причиной, что по возвращении с фронта ему поставили ультиматум или стать провокатором, или идти в тюрьму. Жена его действительно что-то болезненно переживала, покушалась на самоубийство, но, может быть, причина покушения была другая, может быть, причиной было подозрение мужа в провокатуре. Во всяком случае в рассказах Малиновского ложь переплеталась с правдой, что придавало всем его рассказам характер правдоподобности. Вначале и в голову никому не приходило, что Малиновский может быть провокатором.
[...]
В январе 1914 г. приехал в Краков Малиновский, и они вместе с Владимиром Ильичем поехали в Париж, а оттуда в Брюссель, чтобы присутствовать на IV съезде Социал-демократии Латышского края, который открылся 13 января.
В Париже Малиновский сделал очень удачный – по словам Ильича – доклад о работе думской фракции, а Ильич делал большой открытый доклад по национальному вопросу], выступал на митинге, посвященном 9 Января, а в группе парижских большевиков выступал по поводу желания Международного социалистического бюро вмешаться в русские дела с целью примирения и речи Каутского на декабрьском совещании Международного бюро о том, что социал-демократическая партия в России умерла.
С подачи Малиновского полиция в 1910–1913 годах производила множество арестов, в том числе видных большевиков - Н.И. Бухарина, С.Г. Орджоникидзе, Я.М. Свердлова, И.В. Сталина (Джугашвили).
Вот что вспоминал хорошо известный Летописям тов. Шотман (парт. Псевдоним Берг) об аресте Сталина, к которому приложил руку наш сегодняшний “герой” [3]:
В апреле 1913 г. "Правда" праздновала годовой юбилей своего существования. По этому поводу был устроен в помещении Калашниковской биржи вечер с концертным отделением. Меня, как собственного корреспондента, тоже пригласили на этот вечер. На вечере народу было много.
Были все депутаты-большевики Гос. думы, в тоги числе и Малиновский - провокатор.
В разгар вечера пришел тов. Сталин, после приезда из-за границы скрывавшийся в Петербурге и руководивший "Правдой" и большевистской частью думской фракции . Как впоследствии стало известно, т. Сталин отказывался пойти на этот вечер, с полным основанием полагая, что там будут шпики, которые могут его узнать. Но Малиновский убедил его, гарантируя ему полную безопасность, расписав расположение комнат, имеющих запасные выходы, через которые можно уйти при малейшей опасности. Арестовали тов. Сталина, если не ошибаюсь, приблизительно через час после его прихода. Тов. Сталин сидел за столом, спиною к залу, и с кем-то разговаривал. Григорий Иванович Петровский и я стояли от него не более, как в пяти-шести шагах. Мы сразу не заметили, что сзади к т. Сталину подошел жандармский офицер и, наклонившись к нему, что-то тихо ему сказал.
Офицер был без обычных побрякушек, и даже погоны как-то не бросались в глаза. Тов. Сталин, еще не видя жандарма, но услыхав его слова, круто повернулся и что-то сердито произнес, чего мы не разобрали.
Потом спокойно пошел в сопровождении жандармского офицера, окруженного сонмом шпиков. Вслед за тов. Сталиным пошел Малиновский, "протестуя" против ареста и делая вид, что он принимает все меры к его освобождению.
Теперь известно, что арест т. Сталина был организован и выполнен Малиновским.
Эпоха работы провокатора Малиновского - это эпоха борьбы большевиков с отзовистами и ультиматистами (Богдановым и ко), а также с ликвидаторами. Передаём слово Н.К. Крупской [2]:
Эти годы (1908-1911 гг. - прим. Ред.) были годами величайшего идейного развала в среде социал-демократии. Стали делаться попытки пересмотра самых основ марксизма, возникли философские течения, пытавшиеся пошатнуть материалистическое мировоззрение, на котором зиждется весь марксизм. Действительность была мрачна. И вот стали делаться попытки найти выход в измышлении какой-то новой утонченной религии, философски обосновать ее. Во главе новой философской школы, открывавшей двери всякому богоискательству, богостроительству, стоял Богданов, к нему примыкали Луначарский, Базаров и др. Маркс пришел к марксизму через философию, через борьбу с идеализмом. Плеханов в свое время уделил вопросу обоснования материалистического мировоззрения громадное внимание. Ленин изучал их работы, усиленно занимался философией еще в ссылке. Он не мог не учесть значения философской ревизии марксизма, ее удельный вес в годы реакции.
И Ленин со всей резкостью выступал против Богданова и его школы.
Богданов был противником не только на философском фронте. Он группировал около себя отзовистов и ультиматистов. Отзовисты говорили, что Государственная дума стала настолько реакционна, что надо отозвать социал-демократическую фракцию из Думы; ультиматисты считали, что надо предъявить ей ультиматум, чтобы она с думской трибуны выступала так, чтобы ее вышибли из Думы. По существу дела разницы между отзовистами и ультиматистами не было… К ультиматистам принадлежали Алексинский, Марат и другие. Отзовисты и ультиматисты были также против участия большевиков в профессиональных союзах и легальных обществах. Нельзя-де идти на компромиссы. Большевики-де должны быть твердокаменными, несгибаемыми. Ленин считал такую точку зрения ошибочной. Она вела к отстранению от всякой практической работы, от масс, от организации их на живом деле. Большевики умели использовать в период до революции 1905 г. каждую легальную возможность, умели в тяжелейших условиях пробиваться вперед и вести за собой массы. От борьбы за кипяток, за вентиляцию вели они шаг за шагом массы к всенародному вооруженному восстанию. Умение приспосабливаться к самой трудной обстановке и, приспособляясь, сохранять принципиальную выдержку, не сдавать революционных позиций – таковы были традиции ленинизма. Отзовисты рвали с большевистскими традициями. Борьба с отзовизмом была борьбой за испытанную большевистскую, ленинскую тактику.
И наконец, эти годы, 1908–1911, были годами острой борьбы за партию, за ее нелегальную организацию.
Вполне естественно, что в период реакции признаки упаднических настроений стали прежде всего сказываться среди меньшевиков-практиков, и раньше всегда склонных плыть по течению, склонных урезывать революционные лозунги, связанных тесными узами с либеральной буржуазией. Эти упадочные настроения выразились чрезвычайно ярко в стремлении очень широких слоев меньшевиков ликвидировать партию. Ликвидаторы уверяли, что нелегальная партия ведет лишь к провалам, суживает размах рабочего движения. А на деле ликвидация нелегальной партии означала бы отказ от самостоятельной политики пролетариата, снижение революционного настроения пролетарской борьбы, ослабление организации и единства действий пролетариата.
Ликвидация партии означала отказ от учения Маркса, от всех его установок.
Для чего мы обратились к воспоминаниям о борьбе с отзовистами и ликвидаторами тебе, уважаемый читатель, станет понятно чуть позже. А мы возвращаемся к нашему “герою”.
В 1914 году провокаторская звезда Малиновского начала стремительный путь с политического небосклона. Повлияло на падение провокатора смена его руководства [1]:
В результате обострившейся борьбы в верхних эшелонах власти в 1913 и в начале 1914 гг. вынуждены были покинуть свои посты товарищ министра внутренних дел Золотарев, Белецкий и Виссарионов — противники новшеств, посредством которых предполагалось подкрасить фасад полицейского ведомства, таких, например, как прекращение вербовки агентуры среди гимназистов и солдат и т. п.
Лишившись своих непосредственных хозяев, Малиновский на какое-то время как бы повис в воздухе. Инициатор реформ новый товарищ министра внутренних дел и командир отдельного корпуса жандармов В. Ф. Джунковский счел невозможным и опасным для престижа монархии дальнейшее совмещение в одном лице агента полиции и члена Государственной думы. Политический скандал в случае разоблачения провокатора причинил бы, по мнению Джунковского, более серьезный вред, чем утрата той информации, какую поставлял Малиновский. Отказаться от нее было тем легче, что в распоряжении департамента полиции имелось достаточно других источников осведомления, в том числе подслушивающие устройства, установленные рядом с помещением думской большевистской фракции.
Решено было избавиться от Малиновского, потребовав от него ухода из Думы с последующей эмиграцией. За это экс-провокатору выдали щедрое единовременное пособие в размере 6 тыс. руб. и заверили в том, что не осталось ни одной уличающей его "бумажки". Оказавшись в безвыходном положении, Малиновский вынужден был 8 мая 1914 г. подать председателю Думы заявление о сложении депутатских полномочий.
Когда я узнал, что он состоит в числе сотрудников полиции и в то же время занимает пост члена Государственной Думы, я нашёл совершенно недопустимым одно с другим. Я слишком уважал звание депутата и не мог допустить, чтобы членом Госдумы было лицо, состоящее на службе в департаменте полиции, и поэтому считал нужным принять все меры к тому, чтобы избавить от неё Малиновского.
Н.К. Крупская [2]:
Когда товарищем министра внутренних дел назначен был генерал Джунковский и когда он узнал о провокаторской роли Малиновского, он сообщил об этом председателю Государственной думы Родзянко и заговорил о необходимости ликвидировать это дело во избежание громадного политического скандала.
8 мая Малиновский подал Родзянко заявление об уходе своем из числа членов Думы и уехал за границу. Местные и центральные учреждения осудили анархический, дезорганизаторский поступок Малиновского и исключили его из партии. Но что касается провокатуры, то обвинение в ней Малиновского казалось настолько чудовищным, что ЦК назначил особую комиссию под председательством Ганецкого, куда вошли Ленин и Зиновьев.
Слухи о провокатуре Малиновского ползли уже давно: шли они из меньшевистских кругов, были серьезные подозрения у Елены Федоровны Розмирович в связи с ее арестом – она работала при думской фракции, жандармы оказались осведомлены о таких деталях, которые иначе как путем провокации нельзя было им узнать. Были какие-то сведения у Бухарина. Владимир Ильич считал совершенно невероятным, чтобы Малиновский был провокатором. Раз только у него мелькнуло сомнение. Помню как-то в Поронине, когда мы возвращались от Зиновьевых и говорили о ползущих слухах, Ильич вдруг остановился на мостике и сказал: "А вдруг правда?" И лицо его было полно тревоги. "Ну что ты", – ответила я. И Ильич успокоился, принялся ругательски ругать меньшевиков за то, что те никакими средствами не брезгуют в борьбе с большевиками. Больше у него не было никаких колебаний в этом вопросе.
Расследовав все слухи о провокатуре Малиновского, получив заявление Бурцева, что тот считает провокатуру Малиновского невероятной, заслушав Бухарина, Розмирович, комиссия все же не могла установить факт провокатуры Малиновского.
Совершенно выбитый из колеи, растерянный Малиновский околачивался в Поронине. Аллах ведает, что переживал он в это время. Куда он делся из Поронина – никто не знал. Февральская революция разоблачила его.
Из допроса Родзянко М.В. (председатель IV Государственной думы - прим. Ред.) [4]:
Председатель. — Как случилось, что Малиновский ушел из Государственной Думы? Расскажите вашу беседу с Джунковским.
Родзянко. — Видите, беседа моя с Джунковским (хотя меня Совет Рабочих и Солдатских Депутатов и собирался повесить), произошла уже после ухода Малиновского из Думы. Поэтому, если я обязан был обнародовать его состояние там, я фактически этого сделать не мог при его уходе, так что объекта преступления моего тут нет. Я не хочу оправдываться, но хочу разъяснить. Это было с ведома левых партий. Ведь вышло как? Малиновский, после одной из своих речей, вдруг исчез из Думы и больше не появлялся. Засим, вероятно, все это в Следственной Комиссии есть, в один прекрасный день он пришел ко мне в кабинет, бросил свое прошение на стол и объявил, что из Думы выходит. Этому предшествовала масса эпизодов, которые я тоже рассказывал следователю, что в день, когда произошел крупный скандал, когда пришлось очень многих исключить, помните 21 человек? Должен сказать, что это происходило по соглашению. Меня предупредили, что будет скандал. Без озлобления это происходило. Утром мне телефонирует какой-то дамский голос: "Считаю нужным вас предупредить, что у вас в Думе ожидается огромный скандал". Я говорю: "Да кто вы такая?". Не сказала. Так и не удалось узнать — мало знакомая. Тогда я, придя в Думу, позвал кн. Геловани (Князь Варлам Геловани был депутатом Государственной Думы Четвёртого Созыва и близким другом А. Керенского - прим. Ред.), который был в трудовиках, Вершинина и еще кого-то и говорю: "Господа, вы свои секреты очень плохо охраняете". — "А что такое?" — Хотите, я вам расскажу вашу резолюцию, которую вы вынесли вчера? Ведь у вас было собрание, и все рассказал. "Кто вам сказал?". — "Какой-то женский голос по телефону мне сказал". Они очень взволновались. Произошел скандал. А через некоторое время, дней через шесть, Малиновский эту штуку устроил. Бросил мне на стол прошение. Там был мой правитель канцелярии, Глинка. Я сидел за столом, работал. Он вошел, бросил на стол. "Прочтите". Я говорю: "Что это такое, Малиновский? Это невежливо!" — "Мне не до того. Прощайте. Я выхожу из членов Думы. Некогда, — говорит, — прощайте". И ушел. А в это время входят его товарищи и говорят: "Где Малиновский? Он был у вас?". Я говорю: "Был". — "Что произошло?" — "Я не знаю". Они отправились его разыскивать, но поймали на вокзале. Он уехал заграницу. А через несколько дней был Джунковский в Думе. Я говорю: "Почему Малиновский вдруг удрал? Получил паспорт?". Он говорит: "Дело его ликвидировано. Мне самому это претит. Это отвратительно, что в Думе, на положении члена Думы, был сыщик. Он теперь ликвидирован и больше не будет". Джунковский просил меня не рассказывать. Тогда ко мне пришел узнать, что я знаю про Малиновского, покойный кн. Геловани. Я ему одному, под честным словом, сказал. Но войдите в мое положение. Каким образом я буду оглашать, и даже в печати, что среди членов Думы есть агент сыскной полиции? Это ужасно. И во имя чего? Во имя спасения партии? Так она сама могла о себе позаботиться. А наложить такое позорное пятно на Думу, что был членом Думы сыщик, я никак не мог этого сделать. Поэтому дело так и осталось. Но они, все товарищи, прекрасно знали.
Председатель. — Все знали?
Родзянко. — Знали, но не говорили. Знали, вероятно, со слов Геловани, который должен был передать. И поэтому, когда бывало заседание, Марков 2 всегда кричал: "А где же Малиновский?". Я его даже раз остановил. И они не могли ничего сказать.
Отвлечёмся ненадолго от повествования. Впоследствии со страниц газеты "Правда" № 87 от 4 июля (21 июня) 1917 г. Ленин обвинил Родзянко в укрывательстве провокатора Малиновского.
В № 143 "Русской Воли" помещено интервью с Родзянкой, который считает "несправедливыми" обвинения его ("Правдой" и "Рабочей Газетой") в укрывательстве Малиновского. Оказывается, Джунковский еще 22 апреля 1914 г. сказал Родзянке, что Малиновский провокатор, но взял с Родзянки "честное слово" (!!!) никому об этом не говорить.
Невероятно, но так. Родзянко дает "честное слово" охраннику и не сообщает думцам о провокаторе. И наша партия и все общество, среди коих провокатор Малиновский продолжает вращаться, остаются в заблуждении… ибо Родзянко дал "честное слово" охраннику не выдавать провокатора.
И это можно терпеть?
И Родзянку можно считать не преступником?
Удар по репутации большевиков в связи с уходом Малиновского с поста депутата был серьёзный, чем не преминули воспользоваться дорогие товарищи-меньшевики. Ю.О. Мартов писал П.Б. Аксельроду: "Мы все уверены без малейшего сомнения, что М[алиновский] - провокатор и почти все также уверены теперь, что весь "правдизм" руководствовался из охранки".
Ленин пишет статью, защищающую Малиновского [6].
Позднее 17 (30) мая 1914 г.
ОБ ИСКЛЮЧЕНИИ МАЛИНОВСКОГО
Малиновского хотят исключать из партии - в некоторых кругах это предложение пользуется сочувствием. Но предложение это неразумное и только нервная атмосфера может объяснить его.
Малиновский совершил поступок, глубоко дезорганизаторский, грубо нарушил партийную дисциплину. Это неоспоримо. Он осужден за это решительно и во всеуслышание на страницах органа огромного большинства сознательных рабочих России, "Пути правды". Осужден рядом рабочих организаций и руководящих учреждений. Сознал сам свою вину, сознал полную несостоятельность своих доводов. Устранился сам от всех и всяких ответственных постов.
Дело ясное. Перед нами - надлом, политическое самоубийство в самом полном и точном значении слова.
На срок, вероятно, очень продолжительный и, во всяком случае, впредь до нового решения самих сознательных рабочих, Малиновский вычеркивается совершенно из работников пролетарской партии. Кара очень жестокая.
Карать еще? Наказывать исключением?? Это значило бы только проявлять жестокость к надломленному человеку и нервничать свыше меры. Да и нельзя исключить человека, который, сознав свою вину, ушел и отстранился сам, чувствуя, что придется снова и снова завоевывать доверие, если он вернется когда-либо к политической деятельности.
Предложение об исключении неразумно. Малиновский кончил политическим самоубийством и наказан достаточно. Правы были те, кто сказал: один сломался, РСДРФр[акция] жива и идет бодро и твердо вперед. Да здравствует РСДРФ!
Остаются глупые, подлые и грязные выходки гг. Мартова и Дана в ликвидаторской газете (мы же помним о борбе в ликвидаторами, о которой писали чуть выше? - прим. Ред.). Этим господам ничего не осталось, как инсинуировать, клеветать, брызгать помоями - на то они и буренины. "Клейменные герои крапленных карт" - правильно сказано про этих грязных публицистов, произведения коих даже Каутский назвал "отвратительными".
Эти грязные г.г. Мартовы делали себе политический капиталец - и сорвались еще раз. Рабочие уже выразили им свое гадливое презрение. Пусть захлебываются в своей грязи, туда им и дорога. Пусть обещают "сами расследовать": пожалуйста, пожалуйста, господа буренины и пранайтисы (Буренин В. П. - черносотенец; здесь у Ленина - синоним продажности и лживости. Пранайтис И.Е. - антисемит)!
Рабочие оценили вас, токарь Беленин заклеймил ваше пакостное дело! Буржуазные демократы из харьковского "Утра" честно извинились, а ликвидаторы, г. Мартов с К°, продолжают вонять. Воняйте!!
Рабочие поняли, что снятым с постов, ликвидаторам ничего не осталось, кроме ремесла бурениных. Делайте свое дело, господа мартовы-буренины, вы никого не удивите, на вас никто не обратит внимания!
Снова обращаемся к источнику [1]
Началась мировая война, и Малиновский уехал в Варшаву, где его мобилизовали в царскую армию. Затем в газетах появилось сообщение о том, что он убит. На это сообщение Ленин и Зиновьев откликнулись некрологом на страницах "Социал-демократа". "Каждое слово в нем, конечно, было тщательно обдумано,— вспоминал Зиновьев.— Этот документ лучше всего показывает, что же именно думал тогда Ильич (и я) о Малиновском после всего поронинского разбора дела". Здесь говорилось и про "непростительный грех" Малиновского перед рабочим движением, и про то, что "партия беспощадно осудила его самой тяжкой карой — поставила его вне [ее] рядов", но, поскольку он "был политически честным человеком", партия, подчеркивалось в некрологе, "одинаково обязана как защитить честь умершего бывшего своего члена, так и разоблачить приемы, глубоко позорящие тех, кто прибегает к ним в политической борьбе".
Вскоре после публикации некролога газеты опровергли прежние сообщения о гибели Малиновского. В следующем, 34-м номере "Социал-демократа" Ленин и Зиновьев опубликовали небольшую заметку; сообщая, что "Малиновский жив и находится на одном из театров военных действий", они добавляли: "Говорят, люди, которых ошибочно объявляют умершими, потом долго живут. Пожелаем этого и Р. В. Малиновскому".
Затем выяснилось, что Малиновский попал в плен. Около четырех лет он находился в лагере военнопленных Альтен-Грабов в Германии, вел там культурно-просветительную работу и революционную пропаганду среди русских солдат, приобрел большое влияние. В течение двух месяцев он прочитал 52 лекции по марксистской политэкономии, много других лекций на самые разнообразные темы. Узнав обо всем этом, царские власти хотели даже "обезвредить" Малиновского, обменяв его на кого-либо из немецких пленных.
Частично сохранившаяся переписка Ленина, Зиновьева и Крупской с Малиновским свидетельствует о том, что они стремились оказать бывшему члену ЦК РСДРП максимально возможную в тех условиях материальную помощь и моральную поддержку. В Альтен-Грабов, в том числе и через международный Красный Крест, на имя Малиновского направлялись посылки с продовольствием и теплыми вещами, необходимые для пропаганды газеты, журналы, книги. Его информировали также о состоянии российского и международного рабочего движения.
[...]
После Февральской революции в архиве департамента полиции были обнаружены неопровержимые данные о провокаторстве Малиновского, в том числе собственноручные его расписки в получении жалованья от охранки. Разбиравшая его дело Чрезвычайная следственная комиссия обнародовала уже в июне 1917 г. подробную сводку собранных ею материалов, тут же использованных враждебной большевикам прессой в целях их дискредитации. Однако, несмотря на предубежденность многих членов комиссии и следователей против большевиков, показания В. И. Ленина произвели на них впечатление правдивости (это видно из публикуемых в настоящем сборнике воспоминаний следователя комиссии С. А. Коренева). После июльских событий, когда травля большевиков достигла наивысшего накала, члены ЦИКа — меньшевики отправились в Петропавловскую крепость, чтобы узнать непосредственно у арестованных бывших руководителей полицейского ведомства, находились ли у них на службе вожди большевистской партии, но получили отрицательный ответ. Опровергнуты были и явные измышления, будто царская охранка щадила большевиков; напротив, именно большевики давали в 1907—1916 гг. самый высокий процент репрессированных.
До Альтен-Грабова весть о провокаторстве Малиновского дошла с запозданием, в мае 1917 г. Сам Малиновский заверил после этого членов социал-демократической группы лагеря, что при первой возможности вернется в Россию. Такая возможность представилась не скоро — после Октябрьской революции и заключения Брестского мира; лишь 20 октября 1918 г. он приехал с очередной партией освобожденных военнопленных в Петроград.
Действительно ли это было добровольное возвращение, продиктованное искренним раскаянием и желанием кровью смыть свой позор, как настойчиво утверждал потом Малиновский, или новый, хотя и рискованный ход авантюриста, или же его просто заставили вернуться бывшие товарищи по лагерю? Отдать предпочтение какой-либо одной из этих версий невозможно, но для каждой есть известные основания. Не исключено, что в нем теплилась надежда на помилование за былые заслуги, как это уже случилось однажды. При таком обороте дела он мог бы попытаться пристроиться к новой власти — но только, как признавался он, не "рядовым работником".
Придя в Смольный и обратившись к секретарю Петроградского комитета РКП (б) С. М. Гессену, Малиновский заявил, что приехал отдаться в руки советского правосудия. Через несколько дней арестованный провокатор был доставлен в Москву и заключен в тюрьму ВЧК. Следствие продолжалось недолго, и 5 ноября 1918 г. Малиновский предстал перед судом Революционного трибунала. Финал этого суда нам уже известен.
Кстати, по неподтверждённым данным Малиновского недавно реабилитировал наш самый гуманный суд в мире. Ну да ладно.
Весьма интересно читать показания видных большевиков (и не только) данные следователям Чрезвычайной следственной комиссии. Просим ознакомиться с ними самостоятельно, уважаемый читатель. См. источник [1].
Самое важное из показаний Ленина всё-же приведём здесь, так как нам они необходимы для выводов.
Из показаний Ленина В.И. Петроград, 26 мая 1917 г.
Мне лично не раз приходилось рассуждать так: после дела Азефа меня ничем не удивишь. Но я не верю-де в провокаторство здесь не только потому, что не вижу ни доказательств, ни улик, а также потому, что, будь Малиновский провокатором, от этого охранка не выиграла бы так, как выиграла наша партия от "Правды" и всего легального аппарата.
Ясно, что, проводя провокатора в Думу, устраняя для этого соперников большевизма и т. п., охранка руководилась грубым представлением о большевизме, я бы сказал, лубочной карикатурой на него: большевики-де будут "устраивать вооруженное восстание". Чтобы иметь в руках все нити подготовляемого восстания, стоило — с точки зрения охранки — пойти на все, чтобы провести Малиновского в Г. думу и в ЦК.
А когда охранка добилась и того и другого, то оказалось, что Малиновский превратился в одно из звеньев длинной и прочной цепи, связывавшей (и притом с разных сторон) нашу нелегальную базу с двумя крупнейшими органами воздействия партии на массы, именно с "Правдой" и с думской с.-д. фракцией. Оба эти органа провокатор должен был охранять, чтобы оправдать себя перед нами.
Оба эти органа направлялись нами непосредственно, ибо я и Зиновьев писали в "Правду" ежедневно, а резолюции партии определяли целиком ее линию. Воздействие на 40—60 тысяч рабочих было так[им] обр[азом] обеспечено. То же и с думской фракцией, в которой особенно Муранов, Петровский, Бадаев работали все более независимо от Малиновского, расширяли свои связи, воздействовали сами на широкие слои рабочих.
Малиновский мог губить и губил ряд отдельных лиц. Роста партийной работы в смысле развития ее значения и влияния на массы, на десятки и сотни тысяч (через стачки, усилившиеся после апреля 1912 года), этого роста он ни остановить, ни контролировать, ни "направлять" не мог. Я бы не удивился, если бы в охранке среди доводов за удаление Малиновского из Думы всплыл и такой довод, что Малиновский на деле оказался слишком связанным легальною "Правдою" и легальной фракцией депутатов, которые вели революционную работу в массах [более], чем это терпимо было для "них", для охранки.
Данные мысли Ильич повторит в известнейшей работе “Детская болезнь “левизны” в коммунизме”, вышедшей позже - в июне 1920 года [5].
С другой стороны, быстрая смена легальной и нелегальной работы, связанная с необходимостью особенно "прятать", особенно конспирировать именно главный штаб, именно вождей, приводила у нас иногда к глубоко опасным явлениям. Худшим было то, что в 1912 году в ЦК большевиков вошел провокатор — Малиновский. Он провалил десятки и десятки лучших и преданнейших товарищей, подведя их под каторгу и ускорив смерть многих из них. Если он не причинил еще большего зла, то потому, что у нас было правильно поставлено соотношение легальной и нелегальной работы. Чтобы снискать доверие у нас, Малиновский, как член Цека партии и депутат Думы, должен был помогать нам ставить легальные ежедневные газеты, которые умели и при царизме вести борьбу против оппортунизма меньшевиков, проповедовать основы большевизма в надлежащим образом прикрытой форме. Одной рукой отправляя на каторгу и на смерть десятки и десятки лучших деятелей большевизма, Малиновский должен был другой рукой помогать воспитанию десятков и десятков тысяч новых большевиков через легальную прессу. Над этим фактом не мешает хорошенечко подумать тем немецким (а также английским и американским, французским и итальянским) товарищам, которые стоят перед задачей научиться вести революционную работу в реакционных профсоюзах.
Во многих странах, и в том числе наиболее передовых, буржуазия несомненно посылает теперь и будет посылать провокаторов в коммунистические партии. Одно из средств борьбы с этой опасностью — умелое сочетание нелегальной и легальной работы.
А теперь мы возвращаемся к борьбе, проведённой большевиками с отзовистами и ликвидаторами (помните - мы писали о ней выше).
Н.К. Крупская [2] пишет:
Теперь, много лет спустя, до прозрачности ясно, из-за чего шла борьба. Теперь, когда жизнь подтвердила так наглядно правильность ленинской линии, эта борьба кажется уже многим малоинтересной. А между тем без этой борьбы партия не могла бы так быстро развернуть свою работу в годы подъема, ее путь к победе был бы затруднен. Борьба происходила в условиях, когда вышеуказанные течения только еще складывались, происходила между людьми, недавно еще боровшимися рука об руку, и многим казалось, что все дело в неуживчивости Ленина, в его резкости, в его плохом характере. А на деле шла борьба за существование партии, за выдержанность ее линии, за правильность ее тактики. Резкость форм полемики диктовалась также запутанностью вопросов, и Ильич часто особо резко ставил вопросы потому, что без резкой постановки оставалась бы в тени самая суть вопроса.
Годы 1908–1911 были не просто годами проживания за границей, они были годами напряженной борьбы на важнейшем фронте – на фронте идеологической борьбы.
Второй период второй эмиграции, годы 1911–1914, были годами подъема в России. Рост стачечной борьбы, ленские события, вызвавшие единодушное выступление рабочего класса, развитие рабочей печати, выборы в Думу и работа думской фракции – все это вызвало к жизни новые формы партийной работы, придало ей совершенно новый размах, сделало партию гораздо более рабочей по составу, приблизило ее к массам.
Выводы
Умелое сочетание легальной и нелегальной борьбы, выкованное в процессе идеологических споров с отзовистами и ликвидаторами, привело партию большевиков к такому положению, когда деятельность многочисленных провокаторов, шпиков, агентов охранки, а также увеличение численности и финансирования охранки не смогло решить одной из самых важных задач царской политической полиции - разгромить партию нового типа, Ленинскую партию.
А недовольному квакуну, бегающему у нас по паблику с гневными комментариями, советуем лучше отвлечься от “великой борьбы”, сесть и почитать умные книжки. Например - об историческом опыте партии большевиков, о значении легальной работы и её умелом сочетании с иными формами работы. Авось пригодится на уроке истории.
Перечень источников для такого квакуна прикладываем:
[1] “Дело провокатора Малиновского”
[2] Крупская Н.К. “Мой муж - Владимир Ленин”
[3] Шотман А.В. “Как из искры возгорелось пламя”
[4] Допрос М. В. Родзянко, 4 сентября