Сказ о том, как большевики, на донаты Горького, блог с дорогими товарищами запилили
Работая в Москве, мне довольно часто приходилось ездить в Питер для связи с ЦК. Там как раз намечалась организация первой легальной большевистской газеты. Средства на газету достал А. М. Горький, и средств было достаточно много. Для скорости предполагалось купить готовое уже разрешение на газету. Таковое имелось у весьма пёстрой компании — у декадентских писателей Минского и Гиппиус и типичной представительницы литературной богемы Теффи. У них уже был набран целый штат сотрудников, в том числе известный по питерским газетам организатор репортажа Львов. Литературных сил у этой публики было достаточно, но денег мало. Вот с этой-то компанией наш ЦК ещё до приезда Ильича в Питер заключил договор. Политическое руководство газетой было предоставлено целиком нам, господа же Минские и Ко выговорили себе право на очень высокие редакторские оклады и могли помещать свои произведения. Нас, рядовых партийцев, сильно смущал блок с такого рода господами.
Помню, первый раз, когда я приехал вскоре после баумановских похорон в Петроград и зашёл в уже открытую контору «Новой жизни», меня поразил внешний вид и редакции и конторы. Всё это было так непохоже на нашу более чем скромную московскую обстановку. Редакция помещалась на Невском. У входа — роскошный швейцар. Контора и редакция — в громадных, богато обставленных комнатах. Я подумал: «Ну, вряд ли рабочий корреспондент почувствует себя здесь хорошо».
В редакции я застал Богданова, Румянцева, Кнунянца и ряд других товарищей. Все они были очень оживлены, возлагали большие надежды на новую газету. Я скромно выразил свои сомнения насчёт возможности сотрудничества с господами минскими, Гиппиус и прочими газетными дамами. Богданов тоже далеко не был увлечён этими господами, но говорил, что иного выхода нет. Зато Румянцев был в восторге, считал, что мы сделали блестящее дело, заключив это соглашение: они, мол, сразу поставят газету на широкие рельсы, она будет иметь большой круг читателей и т. д. Членам редакционной коллегии, как сообщил мне Румянцев, назначили жалование вместе с авторскими что-то по 600 рублей в месяц. Я ему прямо выпалил, что в общем это безобразие и я уверен, что, как только Ильич приедет в Россию, всё это он заставит изменить. Нам нужна газета маленькая, но газета наша, а не в компании с Гиппиусами и прочими лающими на луну поэтиками. Такая газета, какую они затевают, в рабочие районы не попадёт, да если и попадёт, как сможет рабочий разобрать, где кончается Минский и начинается большевизм?
Помню, когда я вернулся в Москву, то в разговорах с москвичами очень нелестно отзывался о питерцах. Мы тут каждый грош копили на вооружённое восстание, а они там транжирят деньги на меблировку редакции, на оплату буржуазных сотрудников, на генеральские оклады редакции. Мне опять пришлось быть в Питере в день появления первого номера «Новой жизни». Действительно, газета превзошла все наши ожидания. Появление первой социал-демократической и притом определённо большевистской газеты, выступившей с первого номера с ярким, чётким лицом (в приложении была дана программа партии), произвело потрясающее впечатление. Публика разбирала номера буквально нарасхват. К вечеру за отдельные номера платили уже по 3 рубля. Если не ошибаюсь, номер разошёлся в 80 тысячах экземпляров. По тому времени это был небывалый тираж.
В редакции было настоящее торжество. На этот раз мне пришлось познакомиться и со второй, ненашинской частью редакции. Оказалось, что все: и Минский, и Гиппиус, и Теффи, и вся прочая шантрапа — вдруг превратились в настоящих большевиков, воспевали «его величество пролетариат всероссийский», этого нового мессию, который несёт всем избавление... Когда меня познакомили с этой компанией и кто-то, кажется Богданов, сказал им, что я недавно бежал из тюрьмы и несколько лет работаю нелегально, начались охи и ахи. Минский разразился какими-то напыщенными стихами. Стало невыносимо противно, и отравлена была вся радость по поводу первого номера.
К следующему моему приезду я застал уже Ильича. Он только что приехал. Помню забавную сцену при первой нашей встрече. Мы должны были встретиться на обычной явке Петербургской организации, у зубного врача Лаврентьевой, которая меня очень хорошо знала. Она встретила меня на лестнице и говорит, что вот по нашему паролю пришёл человек, вид у него весьма подозрительный. Будет лучше, если я, прежде чем повидаться с ним, в щёлку посмотрю, тот ли это, кого я жду. Я посмотрел и, действительно, еле узнал Ильича. Он так изменил свою физиономию, что скорей походил на настоящего питерского приказного, чем на самого себя. Ильич отлично понимал, что ещё рано расконспирироваться, и действительно умело и толково скрывал свою личность.
Я страшно обрадовался, когда Ильич после тщательных расспросов про Москву сам заговорил о «Новой жизни» и тоже возмущался постановкой дела там: — Ну, разве можно нашу партийную газету выпускать на Невском? Да ни один рабочий не войдёт в нашу редакцию! Ещё его особенно возмущало, что вся хроника по примеру буржуазных газет заполнена придворными и министерскими сплетнями, а настоящей рабочей хроники нет. Надо всех разогнать, кто составляет хронику, набрать настоящих рабочих-хроникёров, они и только они могут дать то, что нам нужно, связать нас с массами. Возмущали Ильича и высокие оклады, которые назначили себе редакторы.
Когда я в свою очередь поделился с Ильичем своими впечатлениями от визитов в редакцию, Ильич сказал:
— Ну, вот хорошо. Завтра я соберу партийную часть редакции и кое-кого из старых партийцев. Вы выступайте от имени москвичей, хорошо будет вызвать ещё кого-нибудь из Москвы, надо разогнать всех этих минских и теффи и создать свою газету, в которой мы были бы полными господами.
Я сейчас же после свидания с Ильичем вызвал по телеграфу Марата (Вергилий Шанцер - прим. Ред.). Вскоре состоялось заседание расширенной редакции «Новой жизни». Председательствовал Ильич. После краткого отчёта Румянцева, фактического редактора, Ильич внёс предложение немедленно порвать договор с Минским, выгнать из редакции его, Гиппиус, Теффи, выгнать из числа сотрудников Львова и Ко, взять всю редакцию в свои руки, набрать из районов рабочих- корреспондентов и поручить им вести всю хронику; административную и хозяйственную часть газеты возложить на Папашу (Литвинова) и установить как правило, чтобы ни один редактор и сотрудник не мог бы зарабатывать больше (точно не помню) ста или двухсот рублей.
После того как Ильич внёс свои предложения, а мы с Маратом от имени москвичей вполне присоединились к ним, Румянцев вскочил, как ошпаренный, и начал доказывать, что нельзя нарушать подписанного договора, что это вызовет скандал во всём писательском' мире. Ильич его сразу оборвал:
— Пустяки вы говорите, мы хотим свергнуть самодержавие, живём в революционное время и будем бояться нарушить договор с буржуазными писателями, будем бояться общественного мнения буржуазной газетной братии. Пустяки всё это. Нам интересы партии дороже. Нам нужно создать газету, где каждый рабочий чувствовал бы себя как дома, куда он мог бы прийти со своей малограмотной корреспонденцией и знал бы, что его здесь выслушают, его статейку исправят, отпечатают.
Питерские работники — помню, там был Красиков, кажется, и Гусев — тоже целиком присоединились к ильичевской постановке вопроса. Согласился без спора и Богданов. На собрании было человек 20, не меньше. Решение было принято, и Румянцеву было поручено немедленно провести его в жизнь. И действительно, с приездом Ильича все декаденты и «без пяти минут большевики» исчезли из редакции и со страниц «Новой жизни».
Помню ещё один приезд в Питер. На этот раз мы поехали вместе с Маратом по поручению МК (Московского комитета - прим. Ред.). Дело было в том, что нас всех сильно смутил лозунг Ильича, только что выброшенный им в «Новой жизни»,— «земля и воля», «национализация всей земли». Помню, на одном митинге какой-то видный эсер вдруг выступил с заявлением, что большевики у них украли лозунг «земля и воля». На комитете разгорелись большие споры по этому поводу. Наконец, было решено, чтобы мы с Маратом сейчас же поехали в Питер, поговорили бы с Ильичем и у него лично выяснили, в чём дело. Когда мы увидели Ильича, Марат начал с самым мрачным видом отчеканивать:
— Этот внезапный поворот к национализации ставит нас в самое нелепое положение, нам стыдно теперь спорить с эсерами.
Ильич внимательно выслушал Марата и затем рассмеялся:
Речь шла о статье «Пролетариат и крестьянство».
Мы ответили, что читали. Но вот Ильич взял статью и прочёл её с нами вместе, останавливаясь на тех местах, которые нас смущали. Не знаю, то ли действовала на меня интонация голоса Ильича, умевшего особенно подчеркнуть важные места, но уже во время этого чтения я всё более и более убеждался, что дело совершенно ясно. Ильич в нескольких словах объяснил нам, почему именно этот лозунг так необходим нам сейчас, что это не есть лозунг эсеров и что мы должны вложить в него совершенно иное содержание. «Земля и воля» в устах эсеров — это социализация, это фактическое затушёвывание разницы между демократической и социалистической борьбой. Для нас «земля и воля» — это борьба за демократические требования крестьянства. Именно осуществляя этот лозунг, мы осуществим наш основной лозунг — «революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства». Я не помню точных выражений Ильича, но смысл его слов был именно таков. И по мере того как говорил Ильич, мне всё больше и больше становилось стыдно за своё непонимание такого ясного и простого вопроса. Судя по выражению лица Марата, он переживал то же, что и я. Наконец, его лицо прояснилось совсем, он вскочил и говорит:
— Ну, Владимир Ильич, выругайте нас хорошенько теперь за нашу бестолковость. Мы, действительно, ни черта не понимали. Теперь всё ясно.
Ильич рассмеялся, добродушно и лукаво посмотрел на нас.
— Ну, это хорошо, а то как пришли да начали волками смотреть на меня, ну, думаю, сейчас загрызут. Очень хорошо, что так скоро договорились. И впредь давайте так условимся. Будет что неясно в моём писании — вы сразу не ерепеньтесь, приезжайте, потолкуем по-хорошему. Авось договоримся.
И Ильич начал нас подробно расспрашивать о нашей московской работе. Он ею был очень доволен; особенно тем, что москвичам удалось так тесно связаться с массами, тем, что в наш руководящий аппарат и в наш актив втянуто так много рабочих; хвалил Ильич москвичей и за то, что они сумели создать и сохранить руководство всем движением в руках партийной организации.
— В Питере,— говорил он,— не то, совсем не то, здесь партийная организация затёрта Советом. А в Совете всё в говорильню, в рабочий парламент стараются превратить.
Когда мы уходили от Ильича, мы были в восторге.
— Ну, и сваляли мы дурака со своими претензиями,— восклицал Марат,— а всё-таки одной такой беседы с Ильичем достаточно, чтобы надолго вперёд наметить правильную линию; ну и голова же у него, я, знаете, себя перед ним гимназистом чувствовал.
Я должен был признаться, что и я испытывал то же самое. Мы хотели сейчас же возвращаться в Москву, но нас уже догонял посланный от Ильича. Мы застали теперь у Ильича Красина.
— Вот что, вам, Марат, придётся ехать одному в Москву, Лядову надо сейчас же собраться за границу.
Я подумал: «За что же такая немилость? В самое интересное время, когда вот-вот развернутся важнейшие события, уезжать за границу. Это ведь хуже ссылки!».
— Вышло меньшевистское «Начало», они проставили в числе сотрудников чуть ли не всех лидеров международного социалистического движения. Плеханов и Аксельрод за границей, они снабжают своей информацией все социалистические партии. Очень важно убедить, если не всех, то хотя бы Каутского, Меринга, Розу Люксембург, Геда, Лафарга, чтобы они внимательней отнеслись к тому, что у нас творится, чтобы они поняли характер нашей революции. Вы должны сейчас же поехать. Вы умеете быстро передвигаться, в 2—3 недели повидаете всех и вернётесь. Мы обсуждали сейчас с Никитичем (Красиным) и решили, что вы лучше всех справитесь с этой задачей. У Никитича всё готово, он даст деньги, есть у него готовый паспорт. Сейчас же надо хорошенько, по- заграничному одеться. Денег не нужно жалеть, надо ехать в спальном вагоне, чтобы там, за границей, не задержали, надо беречь силы. Работы впереди много. Когда можете ехать?
— Ну, если ехать, то надо скорей, поеду с первым поездом, на который удастся получить билет.