«дк — это про радость и надежду». Интервью с баром-сообществом «делай культуру»

делай культуру — бар, который открылся в Москве в 2018 году. Его лозунг — «Ни сервиса, ни слуг» — призывает переосмыслять то, как работает сфера услуг, и разрушать устоявшиеся в ней иерархии. Вместе с гостями бара дк создают проекты, где они рефлексируют об опыте труда, и проводят активистские и культурные мероприятия. Сотрудни:цы бара принимают все решения горизонтально и получают одинаковую зарплату.

Мы поговорили с ребятами из дк: они рассказали нам, как трансформировался проект сквозь года и каково это — быть горизонтальным общепитом в сегодняшней России.

Вы позиционируете себя как бар-сообщество, а не просто бар. Что для вас это значит?

Аксинья: Мы долго шли к этой формулировке и не так давно решили себя так назвать. Есть много людей, которые часто ходят в дк и для которых дк является третьим важным местом, помимо работы и учёбы, где им комфортно находиться и где они чувствуют себя спокойно. Для многих важно ходить в дк, потому что они разделяют наши идеи и ценности — и понимают, куда вкладывают свои деньги, кого они поддерживают.

Нам захотелось сделать эту сторону дк проявленной. При этом мы не отказываемся от того, что мы, конечно, бар и коммерческий проект, который существует в сфере услуг.

Как трансформировался дк сквозь года?

Лёша: Долгое время дк транслировал довольно активную и чёткую политическую позицию, но в определённый момент стало понятно, что дальше мы не можем продолжать так же. После этого мы почти год были в невидимом режиме. У нас не было сил изобретать новый язык.

Потом мы вышли из аффекта и потихоньку стали что-то публиковать. Нас подталкивали люди, которые писали нам в комментариях: «О, а я думал, вы закрылись». Стало очевидно, что, если мы хотим продолжать функционировать, нам нужно быть видимыми. Мы начали прощупывать новые формы, в которых мы можем продолжать говорить о важных нам вещах. Это прощупывание на самом деле до сих пор продолжается — где эта граница? Слава Богу, пока что мы на неё не натолкнулись.

Аксинья: Нам было сложно выйти из «замершего» режима. Мне казалось, что говорить о том, что мы делаем, бессмысленно, и что мы не должны занимать пространство. Я до сих пор нахожусь под влиянием этой повестки и не веду никакие соцсети, но в какое-то время это стало сильно влиять на дк. Многие думали, что мы закрылись, нам говорили, как у нас стало грустно и как всё напоминает о прошлом. Для многих дк стал пузырём прошлого: уехавшие друзья, вечеринки, которых больше никогда не будет…

В декабре, когда у нас было совсем плохо с выручками, мы сделали пост с просьбой о поддержке. Нас очень круто поддержали, мы почувствовали, что огромное количество людей хотят, чтобы мы продолжали работу. Я этого не ожидала. На этой волне вдохновения мы решили начать проводить мероприятия в дк.

Сейчас на доске объявлений в дк висит текст о безопасных и смелых местах. Что для вас это значит?

Аксинья: Это мысль о том, что за дк закрепилась репутация «безопасного пространства» — многие называют нас так. Года три-четыре назад мы тоже так себя называли и думали о том, что стремимся сохранять дк «безопасным». Сейчас же мне близка идея о том, что любое общественное пространство не может быть безопасным. Говоря, что мы безопасны, мы помещаем себя в статус, в котором можно потерять возможность для какого-то развития и проблематизации.

Мы не можем быть безопасным местом для всех: к нам может зайти кто угодно. Если мы говорим, что мы — безопасное пространство, а к нам, например, приходят какие-нибудь пьяные мужчины, которые ужасно себя ведут, что тогда?

Мы стремимся к большей безопасности, но полностью безопасным пространством мы быть не можем.

Есть и другая идея. Для большего политического воображения иногда важно идти на риски, проявлять смелость и делать что-то не очень безопасное и немного рискованное. Есть такая концепция: нет невинных пространств. И если мы считаем, что у нас всё безопасно, что мы такое невинное место, где все разделяют общие ценности и где не может происходить ничего плохо, мы тем самым можем не заметить опасность.

Я всегда воспринимала дк как экспериментальный активистский или исследовательский проект. А как вы сами себя называете?

Аксинья: Нам тоже хочется себя так позиционировать и воспринимать. Был период, когда я немного обесценивала то, что мы делаем. Я думала: ну, мы же тут продаём — как мы можем быть активист:ками, когда речь заходит про деньги? На меня влияли тогда доминирующие идеи про то, что активизм может быть только бесплатным и волонтёрским, что в нём не могут быть деньги и прибыль. И ещё была идея о том, что активизм запрещает получать удовольствие и радость. А для меня дк во многом — это про радость и надежду.

Долгое время мне не хватало смелости называть дк активистским проектом. По крайней мере с 2022 года для меня как будто «выросли ставки»: что такое польза? Как можно помогать сообществам? Но в последние пару месяцев я эти идеи переосмысляю — и всё-таки вижу, что я могу называть то, что мы делаем в дк, активизмом. Это в целом уникальный опыт организации общественного пространства и коммерческого проекта.

Лёша: сейчас да, мы, наверное, «либертарные исследователи» — мы вот буквально недавно выступали на «Векторах». Наша просьба о помощи в декабре многое проявила: то, как люди относятся к дк, насколько важное место мы занимаем в их жизни. Для нас это было доказательством, что дк что-то значит для людей.

Но, конечно, мы и раньше об этом думали. Для меня существование дк и других проектов был аргументом против эмиграции. Мне не хочется воспевать символическую значимость того, чем мы занимаемся, но иногда я слышу от близких людей: если дк закроется, это будет очень жёстко.

То, что мы стали проводить мероприятия, — это тоже шаг к bravery, к большей открытости и уязвимости, потому что мы не знаем, кто к нам придёт или что может случиться.

дк — горизонтальный коммерческий проект. С какими трудностями вы сталкиваетесь в связи с этим? И были ли у вас другие примеры, на которые вы опирались?

Аксинья: Честно говоря, я не знаю других подобных проектов — по крайней мере в общепите в Москве. Мы скорее что-то сами придумываем.

Оплата труда у нас работала по-разному. Два года назад мы решили, что у всех сотрудни:ц будут одинаковые зарплаты. Сейчас у нас работает шесть человек с фиксированным окладом. Мы ходим на общую встречу раз в неделю, где между нами распределяются дела по функционированию дк: заказ продуктов, графики, зарплаты и так далее.

Ещё у нас есть ребята, которые берут смены и работают за часы. На общие встречи обычно ходит основная команда, но если речь заходит про решения, которые касаются остальных сотрудни:ц, мы переносим обсуждение в чат. Мы всегда публикуем конспекты с общих встреч для всех.

Лёша: У нас нет формальных преград по включению в процессы, и все могут вносить изменения, влиять, критиковать. Но, естественно, мы задаёмся вопросом о том, делаем ли мы достаточно, чтобы неформальные преграды не останавливали кого-то, кто не может участвовать в общих собраниях.

В феврале этого года мы провели «идеологическую встречу», на которой были все 11 человек, кроме людей, которые занимаются бухгалтерией и уборкой. Там мы все рассказывали про свой уровень включения, про то, чем кажд:ая из нас хочет заниматься, обсуждали уровень нагрузки.

Не все горизонтальные проекты решаются делать зарплату одинаковой для всех. Был ли у вас негативный опыт?

Аксинья: У нас не было никакого негативного опыта — более того, это, наоборот, была наша общая инициатива. Мне кажется, фрустрации случаются не из-за зарплаты, а из-за недостаточной вовлечённости. У нас была история, когда один участник начал сильно выпадать и перестал вовлекаться в работу. Это не было прозрачным, он говорил, что всё в порядке, но по факту это было не так.

На самом деле мы много говорим о наших ощущениях про зарплаты. Многие беспокоятся, что они делают недостаточно: «Мы все получаем одинаково, а мне кажется, что я делаю меньше всех». Или, допустим, кто-то заболел и не может работать долгое время. Мы это всё обсуждаем — и если планируется мощное выпадение и есть возможность договориться, чтобы человек на этот период брал меньше денег, мы это делаем.

К вам в бар могут зайти люди с ценностями, которые очень далеки от ваших. Как вы с этим справляетесь?

Аксинья: У нас есть важная ветка деятельности, которую можно, наверное, назвать просветительской. И если люди нарушают наши правила, мы вправе сказать им об этом. Мы не выгоняем, только если не происходит насилие или жёсткое нарушение границ.

Было бы странно, если бы наша команда не переносила идею горизонтальности на отношения с гостями. Это довольно тяжёлое переживание для меня — когда мы очень много вкладываем в дк, рефлексируем, собираемся на идеологические встречи, читаем книги, а потом приходит какой-то мужчина в дк и говорит: «Девушка, а что у вас за концепция такая?». Бывает тяжело проводить такую коммуникацию: она насильственно помещает меня в позицию обслуживающего персонала, который очень много всего должен… Этих «долженствований» — их просто уйма.

Есть и довольно классные моменты, когда заходят люди, от которых ждёшь одного, но в итоге они читают наши правила и включаются. Часто бывает, что гости уже собираются уходить, но потом вспоминают: «Нужно же принести посуду!». И они прямо собираются, «Вот, держите!» — я прямо чувствую, что это какой-то акт заботы о пространстве и проявленности себя в нём. И такого всё больше и больше. Может, я проецирую, но у меня ощущение, что им даже приятно это делать. Иногда люди читают правила в первый раз и поправляют других — это стало прямо заметным.

Бывало, что какой-нибудь человек пытался начать драку, и очень многие посетители дк начинали как-то включаться в это, защищать. Были такие истории, когда возникало разделение ответственности за что-то тяжёлое, непонятное, неприятное, что происходило в дк. Сейчас как будто уже давно такого не происходило, что тоже показатель.