1. Олсен
Руки в брюки, губы навыкат. Олсен возвращался с джем-сейшена. По четвергам он бывал у своих друзей из Бронкса на абсолютно диких, первобытных вечеринках, где происходило настоящее импровизационное безумие. То, как эти парни свинговали, противоречило всему. Они шли наперекор, пёрли напролом и были рнамного живее тех самовольно загнанных в академических вольер бедолаг, до одури гастролирующих по вылизанным консерваториям и концертным залам. Бедность всегда богата на таланты и самородки. Чтобы выжить, надо уметь летать, и эти парни парили над музыкой. И Олсен там кайфовал.
Каждый раз он выбирал себе любимчика и следил за ним, не только за его соло, важнее было, каков он в проигрыше, как он слушает других, как он подхватывает заигравшегося слэмиста. Ему было плевать на все эти четвертины, доли, главное было — насколько тот мог отпустить себя, ни при каких обстоятельствах не оглядываясь и идя до конца.
Да, эти парни, выживавшие, кто как может, точно заставляли жить его так, как может только он. Это было очень личным и нужным. Он сам выполз из таких беспросветных дебрей, что чувствовал к ним особый трепет, что-то очень родное, будто они его младшие братья или дети друзей детства, за которых он сам горой.
Это сейчас на нем лимитированные джинсы за 700 баксов и рубашка, которую ему подарил сам Рик Оуэнс после очередного показа, а раньше даже кеды Найк Эйр были пределом мечтаний. Это сейчас он эксперт моды, который бывает на всех показах по всему миру. Это сейчас за год он успевает проскакать Париж, Милан, Венецию, Неаполь, Амстердам, Брюссель, Берлин, Киев, Москву, Токио, Пекин, Гуанчжоу, ЛА, Майами, Бостон и Нью-Йорк, и это не считая своей любимой Исландии, куда он ездит каждый год за вдохновением в отпуск, хотя бы на неделю. Это сейчас вид из панорамных окон его квартиры раздевает каждое утро целый мегаполис догола. Это сейчас его девушка, украинка Леся, делает ему лучший минет на всем восточном побережье. И это сейчас он, слушая этих бесстрашных ниггеров, понимает, что, возможно, это самое честное в его охуительной жизни.
Вся разношёрстность и пестрота становится такой же рутиной, как ежедневные ток-шоу на кабельных каналах. Нет, это не очередной кризис среднего возраста, это просто такая любовь к этому вампирскому джазу, он всегда с ним это делает, вытряхивает и даёт хорошенько пробздеться. Олсен сейчас поехал бы к Лесе, но она со своими русскими подружками на своем кряхтящем языке с этими противными буквами «тсче» и «сшэ» и её фирменным «шо» играет в какие-то настольные игры и пьёт вино.
Фак, она тусуется с ними целыми днями, ему от этого только проще, но какого чёрта именно сейчас? Его и так не бывает дома три четверти года, можно же было догадаться и сидеть его дома ждать! Чёрт, какой-то беспощадный наплыв одиночества, что аж хочется стать любым духовым музыкальным инструментом и орать, истеря и расплескиваясь, на эти запачканные граффити.
В Фейсбуке 4 уведомления о мероприятиях: педиковатая вечеринка, две ночных тусовки и закрытый кинопоказ. В другой бы день Олсен куда-то бы да поехал, но сегодня к чёрту все. Он, несмотря на все свои манеры, выверенную жеманность и педантичность, выдрессированное чувство вкуса и такта, берёт в ближайшем баре бутылку Джека и возвращается к этим засаленным джазистам пить с ними до утра, споря до усери, кто же, мать его, все-таки круче — Колтрейн или Майлз Дэвис?