Спектакль про становление нацизма на фоне разрушения социализма и я, Геббельс

"Дойчлянд, Дойчлянд убер аллес!"

- радостный рев десятка молодых глоток пролетел по всем этажам школы и достиг кабинета директора. Через минуту в проеме двери возникла ее фигура:

"Что. Здесь. Происходит?!"

"Репетиция!" - прокричала режиссер, захлопывая дверь перед носом директора школы. Потом повернулась к нам.

"Хорошо орете нацистские лозунги, с чувством, молодцы, директрисе понравилось. Остальное почему блеете анемичными овцами?"

Мы, бравые эсэсовцы, грудь колесом, пожирали начальство глазами и из последних сил старались не заржать.

Это был генеральный прогон спектакля по мотивам "Трехгрошовой оперы" Бертольда Брехта. Комсомольский драматический театр готовился выступить на главной сцене Севастополя: в театре имени Луначарского.

Восторг разрушения

Когда тебе 15 лет в твоей крови бурлит коктейль, по сравнению с которым любой наркотик не опаснее детской присыпки. Нас распирала нервная энергия, вдвойне усиленная невозможностью и запретностью того, что мы делали.

В 1990 году Советский Союз, подпрыгивая на кочках и разваливаясь на ходу, несся с горы к своей гибели под дурной восторг пассажиров. Мир стремительно выворачивался наизнанку. Все, что считалось правильным, превращалось в тлен. Все что было плохо возносилось на пьедестал. Я, будучи комсоргом школы, распустил комсомольскую организацию. Хотя в принципе я лишь зафиксировал её тихий уход. Комсомола больше не было, а Комсомольский драматический театр продолжал ставить спектакли. В том числе с моим участием.

Мы были советскими детьми, которым внезапно стало можно что-то из того, что было нельзя. Робкий сквознячок свободы будоражил и обещал попутные ветра в будущем. Хотелось все ломать, ведь строить - дело взрослых, а молодость взрывает старые дома и расчищает фундамент.

Никто из нас не разделял идеи нацизма, но наши вечно обнаженные пубертатные нервы щекотала возможность безнаказанно и в полный голос с невыводимым "сивастопальским" выговором орать первые строки гимна Веймарской республики.

Таланты и бездарности

Не наградил меня Бог актерским талантом, очень жаль. Театр стал ещё одной скоротечной болезнью, от которой я с сожалением, но вылечился.

Актерский талант вообще редкость. В нашей труппе такой был один. Школьный хулиган Саня с постоянно залитыми зелёнкой костяшками. Маленький, пластичный, бесконечно разный. Он играл, как дышал, оборотнем метаморфировал в своего персонажа, преображаясь жестами, мимикой, голосом до неузнаваемости. Почему он не стал суперзвездой я не знаю, наше искусство много потеряло.

Ему в спектакле досталась роль шута, ведущего, объясняющего зрителям, что за ерунда творится на сцене.

А на сцене творилась

Германия тридцатых. Растоптанная победителями, униженная Версалем, истощенная Веймаром. Небывалый для законопослушных бюргеров разгул преступности. Их, немцев, дочери, недавно богобоязненные католички за жалкие гроши танцуют полуголыми в кабаре и продают свою любовь надменным победителям в обшарпанных меблирашках. Поток эмигрантов хлещет через границы от нищеты в поисках лучшей жизни. И в соседних с Германией странах университетские профессора работают поденными рабочими. Ничего не напоминает?

Ущемленная гордость немецкого народа родила монстра. Так бывает. Ещё один довод в пользу моей мысли о том, что в международной политике не место человеческим эмоциям. Вот про этот период преобразования Веймарской республики в Третий рейх мы ставили спектакль.

Центровую роль Мэки-ножа играл наш штатный красавчик Саня Царенко, и был он в этой роли вполне органичен, а мне досталась скромная роль главного пропагандиста Германии, бывшего католического священника. В общем, Геббельса.

Премьера

Через похожие на крысиные лабиринты пыльные проходы закулисья мы выходили на первую в нашей жизни настоящую сцену. Переполненный зал едва угадывался за жгущим световым завесом прожекторов. Доски пола скрипели под ногами. Комок волнения в горле не давал дышать.

Мой выход, мой монолог. Копируя отмашки и артикуляцию своего прототипа, я презрительно и резко швырял в зал фразы статьи из "Фелькишер беобахтер", прославленные Эренбургом:

"Если мы справедливо гордимся прусскими коровами, которые во многих отношениях выше фионских и герефордских коров, то никто из нас не станет гордиться Марксом, Гейне или этим ублюдком Эйнштейном!"

В тот момент, дрожа и задыхаясь от адреналинового шока, я думал, что жить больше не смогу без сцены.

Я ошибался

Все мои новые публикации на телеграм-канале "Мельник". Обсудим?