Терапия доктора Вольфа
Юная Мехтильда, стройная, как рогоз, беззаботная, как стрекоза, прекрасная, как этот солнечный летний день в Нижней Саксонии, с двумя ведрами вышла на берег Везера. Аккуратно подоткнув юбочку, опустилась на колени, полюбовалась на отражение в прозрачной воде. Едва зачерпнула воду, как сзади послышалось:
Из густых зарослей камыша высунулась волчья морда. Это был очень интеллигентный волк. На его носу золотом блестело пенсне, а напомаженные усы кончиками торчали вверх, как на парадных портретах императора.
— Чем я могу вам помочь, херр Волк? — вежливо спросила Мехтильда, сделав книксен.
— О, милая фройляйн, скорее я могу помочь. Ведра так тяжелы, а ваши ручки такие нежные…
— Благодарю вас, майн херр, но вам совершенно не о чем беспокоиться. Я привыкла.
— Прискорбно, дитя мое, прискорбно. Как же зовут вас, чудесное создание?
— Мехтильда Отиллия Хильтруд Гудрун Штрайхольцшехтель фон Шметтерлингсфлюгель.
— Святые валькирии! Простите старика, я это никогда не запомню. Вы позволите мне называть вас Красной Шапочкой?
«Дальтоник», — подумала Мехтильда и поправила зелёный берет, но вслух, как благовоспитанная девушка, сказала:
— Как вам будет удобно, майн херр.
— Благодарю вас. Так вот, знаете ли какое скорбное зрелище открылось перед моими глазами?
Мехтильда украдкой взглянула в зеркальце, но юное свежее личико вовсе не навевало скорбь.
— Я вижу бесчеловечную эксплуатацию молодости ревнивой зрелостью!
Мехтильда испуганно прикрыла ладошкой ротик.
— Где? — растерянно прошептала она.
Через несколько минут Мехтильда, сложив руки на груди, лежала на лесной опушке. Волк с блокнотом и ручкой сидел на пеньке.
— Она не понимает, что моя юность скоротечна — говорила Мехтильда. Ее красивые глазки были красны от слез, а носик распух. — Пройдет немного времени, и я стану такой же как она — грузной, огрубевшей, одинокой.
— Вы говорите, ваш батюшка, лесник, погиб много лет назад. Почему же матушка, овдовев, не вышла замуж повторно? Почему не пытается устроить личную жизнь?
— Ах! Вы знаете, что она говорит? — Мехтильда заговорила нарочито грубым голосом: — Девочка моя, ты — и есть вся моя жизнь.
Волк снял пенсне и, покачивая головой, протер стекла.
— Картина ясна. Эмоциональный инцест.
Мехтильда испуганно вскрикнула.
— Вы для матери — суррогат, заменяющий партнер в ее одинокой жизни. Этими абьюзивными ко-зависимыми отношениями она саботирует ваше развитие, культивирует в вас чувство вины, чтобы полностью контролировать вашу жизнь.
— О да! Чувство вины это прям ее! Вот на прошлой неделе…
Мехтильда рассказывала, Волк записывал и сочувственно цокал языком.
— Ну что ж, анамнез мне ясен, моя дорогая Красная Шапочка. Классический треугольник Карпмана. Ваша мать заняла роль жертвы, вас назначила спасителем, но, стоит вам подумать о себе, вы становитесь агрессором, и круг… Эм-м… Треугольник замыкается.
— Если не можете сломать систему, выведите себя за ее рамки.
— Нет ничего невозможного. Несколько сеансов, и все изменится. Повторяйте за мной: «Я личность!»
— Я личность… — робко сказала Мехтильда.
— Ну смелее, дитя мое. «Я самодостаточна!»
— Я самодостаточна… — повторила Мехтильда, с опаской поглядывая в сторону дома.
— Уже лучше, — одобрил Волк. — «Моя ценность не зависит от моих слов, действий и качеств!»
— Моя ценность не зависит от моих слов, действий и качеств! — уже громко, не таясь, сказала Мехтильда. — А что это значит?
— Это очень важно. Материнская любовь должна быть безусловной. Если она зависит от того, как вы ей помогаете, как исполняете ее распоряжения, это уже не любовь, а товарно-договорные отношения. Ласка и улыбка в обмен на ваш рабский труд. Разве это достойное возмещение затраченных ресурсов, милая фройляйн?
Домой Мехтильда вернулась под вечер и с пустыми ведрами.
— В реке, — ответила Мехтильда.
Мать молча взяла ведра и пошла за водой.
На следующий день, на той же опушке, после рассказа Мехтильды Волк спросил:
— Что вы почувствовали в тот момент, вспомните.
— Я… Если честно, херр Волк, мне стало стыдно. Матушка весь день стирала и готовила еду…
— Опустим незначительные подробности. Главное — вы испытали стыд. Что еще?
— Ну… Мне показалось, что мой ответ был очень глупым. Я даже не знаю, как это вырвалось.
— Моя дорогая... Ваша матушка могла обругать, ударить полотенцем — и в том, и в другом случае она оставила бы вам возможность защититься, парировать, но она пошла по иному пути. Своим молчанием и уходом она поставила вас в глупое положение. Классический газлайтинг. Стирка и готовка, которыми ваша матушка якобы весь день занималась всего лишь инструменты манипулятора. Вы просили ее стирать вам белье? Может быть заказывали ей еду?
— Н-нет, — сказала Мехтильда, но неуверенно. Она очень не любила готовить, и еще меньше — стирать.
— А что, простите, готовила ваша матушка?
— Она напекла дюжину пирожков для бабушки, а мне — морковные котлеты и брокколи на пару.
— Доннерветтер! Какая гадость! Она этим вас кормит?!
— Матушка говорит, что пирожки портят фигуру.
— Какие глупости! Германская девушка должна быть обильна и плодородна, как земли нашей великой родины! — Он вскочил на задние лапы и, потрясая передней, прокричал: — Не худосочные девы рождали нибелунгов, и мать Зигфрида не была анорексичкой!
В конце голос его едва не сорвался. Он застыл, гордо задрав серый нос, а Мехтильда с трудом подавила желание захлопать в ладоши.
— Все намного хуже, чем я думал, — сказал Волк, усаживаясь обратно на пень. — Пищевой терроризм! Какая маниакальная жажда контроля! Сытый человек — трудный объект для манипуляций, голодным управлять намного проще…
«Тилли, доченька!» — донеслось от дома.
— Бегите, дитя мое, и помните: воля освобождает. Проявите ее!
Матушка стояла на пороге с большой плетеной корзиной.
— Доченька! — сказала она. — Беги к бабушке, отнеси ей пирожки, и сразу возвращайся обратно! И не задерживайся! Сегодня вечером у нас особенные гости.
Корзина была тяжелой, и из нее восхитительно пахло. Мехтильда углубилась в лес. В голове плавали, мешаясь, слова волка: «Воля освобождает… Я имею ценность… Пищевой терроризм…» От запаха пирожков кружилась голова.
— Только сытый человек свободен! — решительно сказала Мехтильда и повернула назад.
Тайком пробралась она к дому и залезла на чердак. Села перед корзинкой и приподняла кружевную салфетку.
— Бабке, значит, пироги с мясом, а мне брокколи? Хороша мать! — пробурчала она и взяла пирожок. От дивного аромата выпечки в животе забурчало. Она вонзила зубы в золотистый бок, хрустнула корочка, и восхитительно нежная, сочная мякоть начинки заполнила рот. Мыча от наслаждения, Мехтильда доела пирожок. Огляделась по сторонам, но запить было нечем — ни воды, ни молока. С чувством легкой неудовлетворенности Мехтильда посидела над корзинкой, потом махнула рукой и достала второй.
— Бабке полезно будет на диете посидеть, не помрет, — сказала она и впилась зубами в тесто.
Боги, она не помнила, когда в последний раз ела так вкусно и обильно!
После третьего пирожка Мехтильда ощутила себя сытой. Задумалась, исследуя внутреннее состояние. Пришла к выводу, что чувство полного освобождения к ней еще не пришло, и достала четвертый пирожок.
После пятого она икнула, в груди собрался жаркий комок и протиснулся в горло. Ощущение было Мехтильде незнакомо и немного пугало: будто кто-то живой, колючий и горячий полз по пищеводу. На всякий случай Мехтильда открыла рот, и этот кто-то выбрался на свободу с громким утробным звуком, и, хоть никого она так и не увидела, испытала радость освобождения. Чувство было приятным, но, увы, скоротечным. Для закрепления успеха Мехтильда достала шестой пирожок.
В это время внизу звякнул колокольчик, и матушка впустила двух хорошо одетых господ. Это были достопочтенные херр Круммтанцер и херр Штуммзенгер из Королевской школы для благородных девиц и сирот лесников. Долгие годы матушка, экономя на всем, собирала деньги на учебу любимой дочери в этом придворном учреждении. Теперь уважаемые господа приехали сами, чтобы оценить грацию, ум и изящество будущей воспитанницы, но вот беда — Мехтильда куда-то запропастилась.
Матушка поставила на плиту третий кофейник, за окном сгустились сумерки, а дочери все не было. Херр Круммтанцер нервно постукивал в пол каблуком, а херр Штуммзенгер, теребил пухлыми пальцами кружевной манжет. Время шло, тикали ходики, уже дважды из них выпрыгивала кукушка, а Мехтильды все не было.
— Последний, — сказала Мехтильда, отдуваясь. Поясок она перевязывала уже трижды. Все съеденное в животе спрессовалось в ком размером со школьный глобус. Она поднесла пирожок ко рту. Его аппетитный вид больше не вызывал вожделения. Мехтильде даже показалось, что она больше не сможет съесть ни кусочка до конца жизни. Со светлой грустью вспомнила необычайную легкость в теле после пареного брокколи, но потом сурово нахмурила брови и твердо сказала:
Тяжело вздохнув, она сунула последний пирожок в рот.
— О майн Готт! — воскликнул он, вскочив. — Время! Время! Простите меня, любезная фрау Шметтерлингсфлюгель, но больше ждать я не могу. К моему огромному сожалению…
— Очень, очень жаль… — подхватил херр Штуммзенгер, отшаркиваясь и безуспешно ловя руку хозяйки. — Мы бы рады, но…
— Дела, — закончил херр Круммтанцер и зашагал к выходу.
— Нет! О Господи, нет, — вскричала в отчаянии мать и бросилась следом.
Все ее мечты о счастливой и обеспеченной жизни дочери: любящий супруг, вышколенная прислуга, балы и приемы, и… О, Пресвятая Дева! Никакого каждодневного, изнуряющего, тяжелого труда! Все пошло прахом. Мать бежала за херром Круммтанцером и херром Штуммзенгером до самой брички. Пока они рассаживались, она взывала к ним, умоляла еще немного подождать, но вдруг за ее спиной со скрипом распахнулась дверь чердака, и что-то большое и белое свесилось вниз.
В густых кустах бузины за оградой дома стояли два волка. Один, близоруко щурясь, протирал пенсне, второй с ужасом наблюдал за суматохой во дворе: как херр Круммтанцер и херр Штуммзенгер стаскивали по узенькой лестнице стонущую Мехтильду, как обезумевшая мать бегала вокруг, пока херр Штуммзенгер делал ее дочери искусственное дыхание, а херр Круммтанцер непрямой массаж сердца. Как Мехтильда кашляла над медным тазом, а херр Штуммзенгер прятал нос в кружевной платок.
Потом херр Круммтанцер выставил правую ногу и, опершись на трость, сказал:
«Пфуй, какая неряха, обжора, никакой дисциплины… Таким девочкам не место в нашей школе!»
Когда они укатили, а мать, рыдая, увела дочь в дом, первый волк надел пенсне и сделал вид, что ищет что-то в блокноте, а второй сказал:
— Кажется ваша терапия, уважаемый коллега, дала неожиданный результат.
— Что ж, бывают неудачи. Все в руках пациента. Я не даю голодному рыбу, я вручаю ему удочку, но если он повесится на леске, моя ли в том вина?
— Право слово, коллега, лучше б вы ее съели.
— Готт фердамт, какое варварство! Ну нет, мое призвание в другом. Я возвращаю людям человеческое достоинство. К слову, тут неподалеку забавный мальчонка живет, сын мельника. Видел, как он мешки с мукой таскает. Я не могу равнодушно смотреть, как у ребенка отнимают детство! Приходите, коллега, через неделю. Уверен, я смогу поколебать ваш скепсис.