Банка охры жжёной.

Есть специализированные магазины, приходя в которые я ощущаю себя мастером. Мне всё здесь знакомо и всем, до чего могут дотянутся мои руки и мой взгляд, я владею если не в совершенстве, то во всяком случае далеко и весьма далеко не как дилетант. Такое вот о щ у щ е н и е. Магазины электроники, хозяйственные магазины, фотомагазины с неистравимым кислым запахом фотореактивов, чайные и кофейные лавочки, магазины спортивного и туристического снаряжения, табакерки, компьютерные салоны – мир моих прошлых и нынешних увлечений и профессиональных интересов, мир вещей, такой же нестрашный и манящий, как мир игрушек для ребёнка - во всё же это так интересно игрррррать! И вот так же – по-хозяйски, словно во владения, - я вхожу в художественные магазины, где на стеллажах выстроилось и разлеглось стеклянное и свинцовое разнокалиберное и разноцветное воинство красок, где высятся леса карандашей и кистей, раскинулись прямоугольные поля плакатного ватмана, где выстроены футуристические города из мольбертов и развёрнутых этюдников со своими промышленными зонами труб-тубусов и спальным типовым пригородом из подрамников и грунтованных холстов. Я всё здесь знаю и всё тут умею.

Я привык к мысли, что я – рисую. Это моя вера: я рисую. Хотя свой дар, воспитанный моим отцом, я самостоятельно почти не развиваю и не укрепляю (во всяком случае, я так считаю. Но это в скобках), изредка – стоит мне что-то зарисовать, - я получаю красноречивые подтверждения того, что дар по-прежнему со мной, он жив и вовсе не собирается хиреть.
Должно быть, это знание, эта вера вместе с даром художника передались мне от отца. Будучи инженером, не имея художественного образования, он точно так же при случае – под настроение либо выполняя задание, - рисовал тем и на том, чем располагал, а результат неизменно вызывал ах-восторг, искреннюю похвалу а порой и зависть: «Талант!.. Божий дар!..» Помню историю, которую рассказывал дядя Дима, профессиональный художник и старый туристический друг отца, с которым тот подолгу засиживался в диспутах, начиная с разговоров про сибирские горные реки, североморские острова и заканчивая бранными спорами о политике и религии (дядя Дима был истым верующим, отец – атеистом. Но это к слову). Так вот как-то раз, когда отец гостевал у дяди Димы на кухне, когда за спором пиво давно сменилось водкой, а политический диспут вдруг вылился в разговор о смысле жизни с вопросами «хто ты есь?..», тогда хозяин снял с подоконника пепельницу, сделанную им самолично из высушенного корневища какого-то забайкальского дерева, поставил её перед отцом и с вызовом так сказал: «Нарисуй!..» Отец, порядком уже к тому моменту опьяневший, о к и н у л взглядом отвратительную корягу и, даже не подозревая, что рисованием именно этой коряги хозяин дома не раз и не два экзаменовал своих чересчур спесивых коллег-художников, легко принял вызов: «Дай, чем рисовать…» (В этом месте рассказа дядя Дима сделал паузу и дальше продолжал почти шёпотом, как рассказывают о чём-то по-настоящему поразившем.) Мой пьяный отец, получив завалящую шариковую ручку, за несколько минут на подвернувшейся салфетке (бумаги на кухне художника-пенсионера не нашлось) нарисовал постылое корневище, нарисовал так, что уже в эскизе дядя Дима увидал неоспоримый талант, божественный, как он сказал, дар!..
Всё моё детство отец частенько выполнял оформительские поручения каких-нибудь родительских комитетов сначала в моём детском саду, потом в моей школе. А однажды по просьбе ЖЭКа разукрасил несколько подъездных фасадов моего дома, поместив на одну стену какой-нибудь мульт-персонаж, а на другую – эффектную цифру, соответствующую номеру подъезда.
Я помню богатый художнический снаряд отца: целую полку в хозяйственном шкафу с полураздавленными тюбиками, измазанными стеклянными тубами и связками потёртых кистей. Там же стоял весь липкий и никогда так и не высохший снаружи флакон с олифой, лежали пузыри с растворителями, обтрёпанные коробки с гуашью и акварелью. А в верхнем ящике отцовского письменного стола жили цветные карандаши, баночки с тушью, фломастеры, изломанная пастель и облепившие увесистый магнит разномастные плакатные перья. И всё это было такое… ммм… р а б о ч е е, такое пользуемое, хотя мой отец вовсе не был профессиональным художником или оформителем!
Помню, как я, пятилеток, вдохновлённый французским фильмом про Капитана Немо, рисовал акварелью подводный пейзаж, располагая в провале двух скал щупальца водорослей, акулу и сигарообразный «Наутилус» с лучом-прожектором в носовой части. Я рисовал отцовской акварелью «Ленинград» (кажется, номер №13), смешивая хромовую каплю в биточке охры, а отец, разбираясь с газетами на своём столе и совсем не сердясь на меня за такую безжалостную потраву красок, рассказывал мне про тени от света (и на скалы ложились расплывчатые тени рыб), про толщу воды, темнеющую ко дну (и море в моём рисунке делалось плотнее, и луч «Наутилуса» постепенно истлевал), про рельеф скал…
Школьником я уже умел рисовать вещи трёхмерными и в перспективе, и умел плоский прямоугольник превратить в объёмный цилиндр. А просто я нашёл отцовские академические тетрадки с рисунками, сделанными им на полях и на последней странице – ах, как там живо, по-настоящему были нарисованы машинки, танчики, пушечки!.. Я зарисовал танковые сражения, партизанские нападения на фашистские колонны и умопомрачительные перестрелки бронепоездов с проплывающими мимо эскадренными миноносцами.
Когда закадычный одноклассник увлёк меня заразительными простенькими комиксами, отец настороженно (и даже с горестью) переживал появление в моих рисунках «глупых чубриков - ручки-ножки-закорючки». Однако его вскоре успокоила моя начавшаяся пора поездок в пионерские лагеря, где меня неизменно назначали (уж не по отцовской ли наводке) в Редакционную Коллегию моего отряда. Моё простое, домашнее рисование с расточающимися коробками цветных карандашей и регулярно обновляемыми наборами фломастеров сменилось оформительским и предметным рисованием «по поручению», когда мне пришлось куда как серьёзнее ознакомиться и с тушью, и с масляными красками, и с пастелью, и с, казалось бы, вовсе знакомыми гуашью и акварелью…

Школа, пионерские лагеря, институт, студенческие отряды... Постепенно мой дар рисовальщика, которого я долго стеснялся, ибо он выносил меня на публичное обозрение, превратился в уверенный навык, какое-никакое мастерство, и вдруг перестал меня тяготить: ну, коли владею, так что ж простаивать без дела-то. И как когда-то мой отец, теперь и я - профессиональный инженер, который при случае – под настроение либо выполняя задание, - рисует, время от времени восхищая и частенько забавляя своих коллег, друзей и близких.
Хобби, тонко и полезно сплетённое с работой.
Вера, сильно укоренившаяся в моей жизни.