Ленинградские спички. Московские календари.

В вагон метро вошла согбенная бабушка с палочкой, с потрёпанной сумкой-тележкой, вошла такими характерными осторожно-нетвёрдыми старческими шажками. Увидев её, тут же вскочила молодая женщина со своего места, со рвением уступая его пожилой пассажирке, однако, бабушка, поблагодарив внимательную женщину, осталась стоять и, неуклюже достав из сумки пачку настенных календарей, до той поры лежавших скрученными тубами в её худой сумке, начала их предлагать окружающим пассажирам. Я не слышал её голоса, — он полностью тонул в грохоте метро, — я видел только, какая она старенькая. Хрупкие, высохшие и бледные кисти неловко демонстрировали простенькие дешёвые листы, изображающие то чьи-то святые лики, то банальные российские пейзажи (берёзка на холме, зачаленная лодка возле мостка, куст полевых цветов, заиндевелые кусты у околицы); слеповатые глаза оглядывали сквозь мутные толстые очки попутчиков, протягиваясь взглядом чуть ли не к каждому — «купите?..»
Мужчина у меня за спиной дрогнул первым. Из-за моей спины он протянул старушке какие-то деньги и неловко попытался их вложить сначала ей в руку, а потом, — когда махонькая бабушкина головка в такой же старой береточке близоруко склонилась рассмотреть, что у мужчины в руке, — потом, ещё более смущаясь, запихнул купюры куда-то наугад внутрь её сумки. Он даже и покупать ничего не хотел, хотел просто дать денег. Но бабушка милостыню принимать была не согласная и, отыскав у себя в сумке переданные деньги, нашла же и какую-то равноценную не то брошюрку, не то иконку-картонку и вернула её мужчине с благодарным приговором (слышно всё равно не было, я видел только кивок да движение губ).
Вся сцена этой жалкой торговли происходила прямо возле меня, чуть ли меня не задевая, и с самого её начала — сразу же! — мне тоже захотелось купить у этой старушки что-нибудь. Один подземный перегон я набирался решимости и прикидывал, как уважить бабушку и не повторять попытку мужчины всучить ей милостыню, и всё примечал и примечал больше и больше признаков задевающей за живое старческой немощи: мелкая дрож пальцев, глубокие морщины на лице, опустившие уголки губ в страдальческой маске, ветхая ношенная одёжка, в незастёгнутых пуговицах которой вдруг блеснул золотком нательный крестик, аккуратная латка на спине плаща, стёсанные каблуки у старых ботиков...
А потом подошёл да и накупил у неё разновсяких календарей, отдав ту единственную купюру, что оказалась у меня в это утро.
И такая благость, такая благость в пополам с проглоченными слезами накатила на меня спустя минуту ни с того ни с сего. Так хорошо стало!
И затопленный этим "хорошо" я неторопясь шёл до самой работы, неся в руке свёрнутые в трубочку бабушкины календари. Церковные мотивы, русские просторы...