Дебаркадеры не горят

На Фрунзенской набережной сгорел дебаркадер-ресторан. Ещё две недели назад я катил на роликах мимо него белого и целого, а вчера — мимо чёрного и горелого. И при взгляде на обугленный корабельный остов (с ещё курящимся на корме костерком) защемило в груди: уж не тот ли это дебаркадер, на котором я однажды, давным-давно побывал?

Школу я окончил, институт ещё не начал и тянул подготовительный год до следующей поры вступительных экзаменов. Была зима. Как-то я повстречался с бывшим одноклассником, и он мне похвастался, что, мол, он теперь художник, живёт со своими цеховыми товарищами на дебаркадере, на Фрунзенской, там же выставляется и уже намерен выезжать с выставкой в заокеанскую заграницу. К тому же у него как раз через неделю день рождения (ну, ты ж помнишь!) и он меня приглашает — отдохнуть, повеселиться и поучаствовать в увеселительном действе. Каком? Да всё просто: нужно показать немое кино. В выставочной зале дебаркадера на противоположных стенах будут натянуты два экрана, на одном будет показываться компьютерная графика (ну, эт не твоя забота!), на другом — чёрно-белая и безголосая фильма, лучше мультфильм. Прикинь, круто: тут цветная компьютерная графика, электронная, синтезированная музыка, а там — ты, трескучий кинопроектор, немая киноплёнка, мерцающий луч, пыль на кадрах, вползающая перфорация. Инсталляция! Круто же! (Слово «зыкинско» тогда уже не употреблялось, слово «супер» ещё не вошло в силу, а слово «инсталляция» для меня означало установку программы на компьютер).

Я согласился.

И в назначенный вечер, проносив с собою весь день (на работу и с работы) кинопроектор «Луч» с парой плёнок, я вышел на Фрунзенскую набережную и по трапу поднялся на борт — а на деле спустился на низкую палубу — дебаркадера, где жил и творил мой одноклассник. Меня ждали, веселье ещё только собиралось и устраивалось. Именинник угостил меня в баре джином с тоником, а потом повёл в корабельные недра, показывать свою студию, и совсем не огорчился, когда я, пройдя кругом по довольно тесной каюте-студии и оглядев прислонённые к стенам работы, промямлил смущённо «небрежно как-то». Именинник расхохотался.

(В скобках, из памяти: вообще-то этот мой одноклассник характер имел весьма нервический, в школе он частенько и довольно истерично обижался на всё, был вспыльчивым, болезненным и каким-то дёрганным. Учителя ни в начальной, ни в средней школе так и не смогли поставить ему почерк — руки у него вечно дрожали, письмо скакало, не в состоянии опереться ни на тетрадные линейки, ни устоять в клетках. Что же до бескрайней школьной доски или пустынного альбомного листа на уроках ИЗО — они его пугали, волновали, они трясли ещё сильнее его руки. Его рисунки — и школьной поры, и эти, художнические — были сплошь учебными натюрмортами «ваза и яблоко», «бутылка и сахарница», «ваза то ли с помидорами, то ли с яблоками» (с абрикосами?.. а-а...) и лишь изредка среди них оказывался чей-то [бог знает чей] неказистый портрет. Все его картины выглядели, как нечто торопливое, поспешное, суетливое, с неровными — нервными! — тонкими, спутанными линиями, будто по одному и тому же месту несколько раз прошлись перья кардиографа. Теперь я уже и не помню, что там было в плане цвета, света и тени, но точно помню бросившуюся в глаза непропорциональность и нелады с перспективой. Ну, чисто детские каля-маля.)

А потом дебаркадер как-то быстро наполнился гостями, и я начал «крутить» кино, мультфильм «Шпионские страсти». Плёнка была старая, сильно исцарапанная, со множеством залатанных обрывов. Когда кинопроектор «давился» очередной склейкой, ленту приходилось поддёргивать, и тогда кадры на экране смазывались. Как раз во время очередного «смаза» в разгар второй серии ко мне подошёл именинник и одобрительно приобнял меня: «То что надо!» Гостям тоже нравилось, зрителей в моей части зала было много, кто-то, вытягивая руки вверх, показывал тенистых зайцев-собак-лосей, несколько человек чуть ли не хором вслух читали редкие титры, а когда я менял катушки с лентами, то меня плотно окружили, рассматривая нехитрое устройство советского кинопроектора. Когда мультфильм кончился, раздались крики «ещё!.. а можно сначала?!.» и я было зарядил уже цветной «Ну, погоди!», но оказалось, что компьютерная графика на противоположной стене уже закончилась и, значит, инсталляции конец. Мой одноклассник позвал всех к бару, сообщив, что вот-вот уже начнётся концерт приглашённой группы, а потом — дискотека с приглашённым ДиДжеем.

Мой «кинозал» опустел, я быстро собрал всё кино, улизнул в сумрак бара от девушки, смутившей меня — застенчивого задрота романтика, — отважным желанием познакомиться. Там, в баре порядочно опьяневший именнник собственноручно смешал мне джин с джином (не нашёл тоника), мы выпили за его здоровье, после чего я — застенчивый задрота романтик, — улизнул от концерта, от дискотеки и вообще с дебаркадера, улизнул в ночь зимней Фрунзенской набережной.

Я второй раз в жизни был пьян и первый раз в жизни пил джин (вкус можжевельника). Подходя к метро, меня догнало осознание, что со мной в первый раз захотела познакомиться девушка. Разбитый и раздавленный я ехал в полупустой поздней электричке и перечитывал стишки Асадова, зачем-то переписанные в записную книжку ещё в восьмом классе.

С тех пор я больше не видел ни своего одноклассника-художника, ни его картин, которые тот подписывал своей известнейшей во все времена русской фамилией.

И вот теперь не знаю, вдруг тот дебаркадер, что на днях сгорел дотла, — это тот самый дебаркадер.