Про море, морскую охоту и голую женщину

Это был год, когда я во второй раз в жизни оказался с отцом на Чёрном море. Выбор взрослых - моего отца и его друзей - пал в том году на город с названием аж целого материка и вообще заповедной земли, - Новый Свет назывался город, - куда мы все приехали на автобусе из Судака и буквально в час отыскали дом чьих-то родственников с тенистым вишнёвым садом и летним домиком в нём.

Ещё даже не настал обеденный час, а я со взрослыми уже отправился на море, причём не на городской пляж, куда никто не ходит, кроме приезжих, а по каменной тропе в обход Орёл-горы, к Гроту Шаляпина, где, по слухам, есть прославленный на весь тогдашний Союз пляжище для п р а в и т е л ь с т в е н н ы х отдыхающих. Однако до того пляжа взрослые так и не дошли, справедливо решив, что там-де наверняка всё равно позагорать не позволят сотрудники спецслужб, и все остановились где-то на раскалённых камнях за Гротом. С нами было всё морское снаряжение, которое было доставлено из Москвы: ласты, маски, трубки, - на каждое взрослое рыло по комплекту, - один глубиномер, один бинокль и одно подводное ружьё с идиотскими резинками, но с весьма суровым гарпуном на лесе. Я уже тогда не любил купаться на каменистых пляжах, но ныть о песочке городского пляжа, от которого почему-то взрослых так отговаривали родственники, было совершенно бесполезно - отец нытья во мне не терпел. Вот и теперь он призывал меня разуться и ходить босиком по адски-разогретым сковородам большущих камней, по колючим узким тропам, справедливо, кстати, замечая, что так я буду ближе к природе. Я повиновался, выдавая кислое выражение своего лица за щурение и жмурение от яркого солнца.
А раззадоренные взрослые, ещё этим утром просыпавшиеся в купе железнодорожного вагона и предвкушавшие именно этот момент выхода к морю, по-очереди убегали за огромную скалу надевать плавки, ни на минуту не прекращая весёлых разговоров на самые последние московские темы. Перед самым отъездом дядя Боря раздобыл кассету со сборником весёлых песен Высотского и смакованием этих песен он был особенно увлечён, а мой отец хохотал и подначивал дядю Борю вспоминать ещё и ещё смешные строки тех песен. Я помню, как они дооолго, придумывая разные эмоции, повторяли слова какой-то песни про "...много женщин и машин. Враг не думал, дурачина, - тот, кому всё поручил он, был чекист, майор разведки и примерный семьянин!.." Именно это окончание про "примерного семьянина" сильнее всего веселило взрослых, даже тётя Нина хохотала, поминутно придерживая свою широкополую пляжную шляпу на голове. Я не понимал, что такого смешного в этой песне, хоть промах заграничного шпиона и мастерство советского контрразведчика я оценил, и сколько можно ржать над этой дурацкой фразой, - вот лучше бы дядя Боря ещё раз спел про Кука, там так забавно было про "...метнул, гадюка, и нету Кука...", - и я, взяв бинокль, полез на большущую скалу, смотреть на море - лезть в воду с соплистыми от водорослей камнями не пока не хотелось.
Конечно, я всё равно потом искупался - жарко всё-таки было, да и не к морю ли я приехал из Москвы. В тот день произошло ещё три жизненно-важных для меня события. Первое состояло в том, что я плавал в море над большой глубиной: я видел поднимающиеся ко мне из голубовато-зелёной мути вершины подводных скал в бликах от высоко стоящего солнца; мне было страшно - а ну как сейчас чудо-юдо протянет ко мне свои щупальца в ядовитых и жгучих присосках или поднимется со дна потревоженный моими ластами труп фашистского подводника из потопленной много лет назад субмарины! - и одновременно с тем меня охватило чувство полёта - как самолёт над горными хребтами; в какой-то момент отец нырнул и проплыл подо мною, я видел игру солнечных лучей на его бледной ещё спине, видел золотое обручальное кольцо на его руке, видел стаю мелких пузырьков увлечённых под воду его ластами и теперь жемчужинами поднимающихся на поверхность - и всё это глубоко и на фоне мохнатых от водорослей и плотности воды гор, до которых было ещё глубже. Вторым событием была шипастая рыба жёлто-костяного и даже золотистого отлива, которую подстрелил под водой дядя Боря. Все взрослые тут же решили, что есть её нельзя без навыка в японской кухне, сушить и набивать из неё чучело тоже бесполезно, ибо гарпун, снайперски пущенный дядей Борей, пробил рыбёшку навылет и за восстановление утраченных чешуек чучельщик обязательно возьмёт тридорого. Словом, на той рыбёшке вся охота и кончилась, азарт был весь израсходован, ружьё сначала было оставлено на берегу, а потом и вовсе не бралось на море - я только успел тайком от взрослых пару раз всадить дурацкий гарпун в песочный обрыв. Вид морской рыбки на гарпуне произвёл на меня глубокое впечатление. Третьим событием… Третье событие… Короче, лазя да рассиживаясь на береговых скалах я по-детски случайно стал свидетелем переодевания тёти Нины в купальник. Я здорово смутился, даже испугался, что меня могут обвинить в подглядывании - моя тень отчётливо возвышалась над тенью скалы как раз неподалеку от того места где тётя Нина, оставшись в одной своей шляпе и стоя спиной ко мне, распутывала тесёмки верхней половинки купальника. Я быстро отвернулся, даже поторопился сбежать со скалы, однако под таким ярким светом достаточно даже короткой экспозиции, чтобы изображение отчётливо запечатлелось в памяти - сейчас, много лет спустя, со свойственными многолетию прикрасами я вспоминаю этот образчик роскошного пляжного "ню" со скалистым пейзажем, фактурно изрезанным тенями, на котором ярким всплеском выделяется обнажённое тело роскошной женщины, привставшей на цыпочки (камни горячие!), в белой широкополой пляжной шляпе, из-под которой волнуются тёмные длинные волосы. Это и было третьим событием первого дня второго года на Чёрном море.
Порядок изложения этих трёх событий мною умышленно перепутан.