Казачки

Автобус вёз меня долгим путём к метро из околомосковского спутника Солнцево. Автобус с турникетом и считывателем карточек. На остановке зашла компания курсантов - стриженные, юные первокурсники, защитная офицерская форма, брючки, туфли, полевые погоны с золотошитыми "К", портфельчики с ученьем, - все, как патроны в ленте, одного роста. Весело и честно миновали турникет со своими ученическими магнитными карточками, расселись по двое по трое. Через пару остановок через тот же турникет проходило юное казачество - донское ли, новомосковское ли, уральское ли, чОрт разберёт, околыши чёрного цвета. Сапоги блестят, ваксой сажевой выкрашенные, на свежевыглаженной форме прадедового фасона - шаровары с широченными лампасами, суконные пинжаки, портупеей опоясанные, - ни пятнышка, ни пылинки, фуражки широкие так и сяк набекрень заломлены на разнокалиберных бритых головах. И хоть уставная форма на всех одной мерки, да только сами паря величины разной были, а за главного верховодил про меж них и вовсе какой-то неформенный хлопец: в десантных ботинках, камуфляжных армейских штанах с дурацкой панковской цепью, как можно встретить на Арбате, в белой совсем уже нестроевой рубашке навыпуск и весь в вихрах нестриженных. Тот хлопец встал у водительского ограждения и, пока все его ратники проползали под турникетом, приседая под него да придерживая болтающиеся фуражки, осаживал водителя "Да у них есть билеты... Да они их просто в других куртках оставили... Да есть у них билеты... Да просто они у них..." Грубовато, в общем-то, осаживал, надо сказать. То есть видно было, что и не просил он вовсе милости у водителя пропустить свой отряд, оказавшийся по досадному недоразумению поголовно безбилетниками, а попросту хамил, злоупотребляя своим авторитетом в глазах бритых своих подопечных. Водитель было его спросил "Да ты хто таков сам-то будешь?", однако батька вопрос истолковал, как обидный, и в ответ осерчал ещё круче, начав уже посылать водителя на ты и "нахер".
Казачки, лыбясь друг дружке, сгрудились на задней площадке автобуса и ожидали атамана, который теперь и сам протискивался под турникетом. Тут водитель не выдержал препирательств через загородку и вышел со своего места к паскуднику. Тот и слушать не хотел ничего - продолжая шагать к своему отряду, хлопец не оборачиваясь отплёвывался от водительских упрёков херами, а скоро уже и жо-па-ми. Водитель - рослый, крепкий мужчина, седоусый и загорелый, - вернулся на своё место, заглушил мотор автобуса, открыл двери и снова появился в салоне. "Выходи, ребята! Выходи из автобуса! Дело принципа!.." - по-мужски зычно и уверенно скомандовал он притихшим вместе с мотором казачкам. - "Я сам служил! У меня сыновьям уж по двадцать лет! А вы тут удальцы такие! Выходи вон!" Молодцы не сдвинулись, а их заводила продолжал лаять водителю, чуть выйдя вперёд к средней двери. Мужчина сам вышел из автобуса и пошёл к дверям. Завязалась словесная перепалка. Водитель вразумлял подростков покинуть автобус, раз они такие хамы, а атаман продолжал хамить, вразумляя водителя на свой лад, мол, пусть он на руки его посмотрит, да он старлей спецназа, да он такое повидал, да ему только пальцем стоит двинуть...
В салоне между тем оживились курсанты. Залётное казачество, похоже, им было известно, и происходящее посрамление военной - пусть и не их, курсантской, - формы молодые офицеры явно не одобряли. Так как дело могло обернуться дракой, то трое курсантов, сидевшие слева через проход от меня, отложили свои портфельчики за спины и скоро уговорились меж собой, что бросятся на выручку водителю, коли этот припанкованный старлей распустит свои руки. Признаться, видя эту, в общем-то, ещё не выручку, я, до той поры интеллигентно трусливо сочувствующий водителю, сам воодушевился, освободился от лямок рюкзака, от куртки и кепки и повернулся в проход, чтобы увидеть критический момент и успеть с посильной подмогой. Однако сразу увидел, что драке не бывать, и, хоть придурок ещё выёживался перед водителем, водитель уже выиграл эту битву: через распахнутые задние двери смущённые казачки юрко выбирались из автобуса, покинув своего командира. Увидев, что он в поле один, не воин смирился с бессмысленностью дальнейшей брани и тоже вышел на солнцепёк, изрыгая во след победителю усиленную, крупнокалиберную брань, которая цели своей не достигала, а продолжала тяжкими каплями позора чернить его где-то там висящий старлейский мундир с проездным билетом в кармане.
Двери закрылись, отрезав на полуслове оскорбление, автобус тронулся дальше, а дама на одном из передних сидений зааплодировала, расхваливая водителя и курсантов, чьи переговоры и готовность заступиться она слышала.
Казачество, итицкая сила! Видали б вас ваши диду...