Пребывающий в панике мозг, хвастовство предрассудками, кощунственные действия в отношении трупов и прочие перлы Ирины Голыбиной
Вашему вниманию предлагается новый переводчик – Ирина Голыбина, на счету которой, по заверению Литреса, свыше ста переведенных, то есть погубленных книг.
Ирина, как следует из ее биографии, лингвист со стажем. Мало того, что родилась в семье дипломата и врача, провела за границей детство, закончила московский иняз имени Мориса Тореза, а затем еще филфак в Женеве, так еще и подрабатывает больше пятнадцати лет в АСТ, ЭКСМО и т.п. переводчиком с английского и французского. Двадцать лет филологической практики, чтобы первым абзацем выдать вот такое:
Смерть и преувеличенная шумиха вокруг нее обросли таким количеством предрассудков, каким не может похвастаться никакой другой аспект нашей жизни. Смерть воспринимается как трагедия, как апофеоз страданий и несчастья, как чудовище, нападающее из темноты – тать в нощи. Мы даем ей туманные пугающие прозвища – Беззубая, Костлявая, Старуха с косой – и представляем себе в виде мрачного скелета в черном плаще с капюшоном, который должен прийти и одним смертельным взмахом отделить нашу душу от тела. Иногда это черный крылатый призрак, грозно витающий над нами, ее неминуемыми жертвами.
Это не GPT-чат и не Гугл-переводчик, это выдержка из книги Сью Блэк «Всё, что осталось. Записки патологоанатома и судебного антрополога», переведенной Голыбиной.
Каков слог, а? Голыбина сразу заходит с козырей, показывает, что знает много красивых слов: шумиха, предрассудки, апофеоз, витать, и умеет пользоваться фразеологизмами, правда, считает, что раз училась в инязе, то имеет право изменять и перекраивать на свой лад устойчивые сочетания, которые и названы устойчивыми, потому что употребляются в неизменном виде.
То есть нельзя, к примеру, сказать «Он молчит, как будто воды набрал». Неправильно так, хотя и понятно, что имеется в виду «воды в рот набрал». В разговорной речи такой эллипсис (пропуск слова) будет уместен, но не в литературном произведении.
А Голыбина, пожалуйста, легко может заменить фразеологизм «аки тать в нощи» на эпитет «тать в нощи» и ничего ей за это не будет. А то что это уровень не то что иняза, а второго класса общеобразовательной школы, именно тогда дети знакомятся с понятием фразеологизма, это нашему лингвисту не помеха.
И вот подобным стилем переведена вся книга. На Литресе о ней масса восторженных отзывов. Рейтинг 4,5 из 5. Как так получается? Меня от первого абзаца отвернуло, а кто-то ведь всю книгу прочел!
Шумиха не может быть преувеличенной, только газетной или ненужной. Нельзя обрасти предрассудками и похвастаться их количеством тоже нельзя, предрассудки можно только отбросить, преодолеть и т.п. Прозвище не может быть туманным или пугающим. Оно может быть обидным, странным, ласковым, домашним, а туманными, если уж очень хочется использовать метафору, бывают намеки, выражения, обещания и т.д. Жертва не может быть неминуемой, неминуемой может быть опасность, кара, гибель и даже смерть, т.е. нечто, некий процесс или явление, которых не миновать. Но жертва же это не процесс, правильно? Тем более у Голыбиной неминуемыми жертвами смерти названы все мы, т.е. люди. Кто кого не может миновать?
Про апофеоз я даже заикаться не буду. Это настолько сложное слово, что разрешено использовать только мэтрам от литературы:
В результате происходит радостный сельскохозяйственный апофеоз. (Салтыков-Щедрин)
– Стой! – завизжал Федор Павлович в апофеозе восторга, – так двух-то таких, что горы могут сдвигать, ты все-таки полагаешь, что есть они? Иван, заруби черту, запиши: весь русский человек тут сказался! (Достоевский)
У матерых писателей или публицистов иногда не хватает таланта, чтобы хорошо его использовать.
Например, желая видеть в «Бедности не порок» апофеозу смирения и покорности старшим, некоторые критики упрекали Островского за то, что развязка пьесы является не необходимым следствием нравственных достоинств смиренного Мити. (Добролюбов)
Поэтому такие слова графоманам вроде Голыбиной вообще нельзя трогать!
Я лишь не склонна к слезливой сентиментальности в отношении смерти и усопших (лучше: в отношении смерти и преставившихся, или в отношении успения и покойников, или в отношении летального исхода и жмуриков. Пишите в коментариях, какие еще варианты приходят на ум). Как совершенно справедливо говорит Фиона, наш чудесный капеллан в Университете Данди, нельзя утешить красивыми словами, держась на почтительном расстоянии (видимо, тут не до конца фраза переведена и следует читать: нельзя утешить красивыми словами, держась на почтительном расстоянии, лучше подойти поближе и красиво говорить прямо в ухо).
Например, однажды передо мной и судебным патологоанатомом на столе в морге (ага, значит наша автор стояла, а перед ней на столе в морге сидел или лежал судебный патологоанатом) оказались человеческие останки (бывают еще животные останки, машинные и растительные, но в данном случае оказались именно человеческие) в стадии сильного разложения (есть несколько стадий разложения останков: не сильная, сильная, очень сильная, гораздо сильнее, чем предыдущая и, наконец, еще сильнее). Череп был расколот более чем на сорок перепутанных фрагментов (разговор был примерно следующий: «Сколько здесь фрагментов?» «Давайте посчитаем, о, Господи, и все перепутанные! Этот вообще не отсюда, а это – кусок кирпича. Кто колол?! Вот бестолочи!» Считают вместе: «Раз, два, три... десять, двадцать, сорок, сорок один» «Стоп, значит больше сорока?» «Да, однозначно больше» «Тогда пишем: более чем на сорок фрагментов и все перепутаны»). Моей коллеге, как специалисту-медику, следовало определить причину смерти, и она считала, что это, скорее всего, огнестрельное ранение. Но ей требовалось подтверждение. Окинув взглядом груду осколков белой человеческой кости на сером металлическом столе (стоявшем на коричневом кафельном полу), она сказала:
Текст графоманов всегда избыточен (фразы типа «самый страшный кошмар», «человеческие останки», а также местоимения, наречия, например, у Голыбиной «Когда у нас есть предположения относительно личности покойного, мы можем сравнить его ДНК, извлеченную из костей, с образцами, взятыми у матери, отца, сестер, братьев или детей» – убрав все ненужные фрагменты слова получим «Если личность умершего предположительно известна, можно сравнить его генетический материал с материалом ближайших родственников», 26 слов во фразе филолога против 14 в моей), лексически беден, в нем нарушены логико-смысловые связи («Хотя централизованной базы данных по стоматологическим картам не существует, большинство граждан Великобритании время от времени посещает дантиста») и много канцелярита (произвести попытку изнасилования, представители моего поколения, задержание по подозрению в совершении преступления, конструкции модальный глагол + инфинитив: мог сломать ему челюсть – вместо: сломал челюсть, должна быть семья – вместо: есть семья и т.д.). Но каждый такой «переводчик от Бога» имеет и свои фишки.
У Голыбиной, например, страсть к разного рода эпитетам и метафорам. Благодаря этому текст ее часто похож на креатив ИИ, который пишет в подражательной манере. Вот, зацените:
Поняв, что убил свою жертву [...] убийца немедленно сталкивается со всеми этими вопросами, которые лавиной обрушиваются на его пребывающий в панике мозг. В результате он принимает поспешное решение, которое тут же и осуществляет.
Из соображений гуманности и религиозных верований, мы стараемся обеспечить человеческим останкам мирное упокоение на веки веков, и если общество еще может согласиться потревожить их покой в ходе необходимых мероприятий судебного порядка, то с кощунственными действиями в отношении трупов оно мириться не станет.
У нас имелась гипотеза, не совпадавшая с теориями полицейских, и за эти семь часов в машине мы подробно ее обдумали и обсудили. Если мы ошибались, то проявили бы себя как две самых глупых курицы по эту сторону реки Твид.
В подобных обстоятельствах мы с Люсиной всегда следим за своими бровями. Они у нас, видите ли, очень выразительные – о чем нам неоднократно говорили, – и если мы с чем-то не согласны, так и ездят вверх-вниз. Однажды мы с ней выступали в качестве экспертов со стороны защиты в суде, где обвинение представило столь смехотворные доказательства, что мы были вынуждены изо всех сил держать свои брови в узде, отчего к концу заседания у обеих страшно болела голова. В общем, за покер нам лучше не садиться.
Я бы добавила, что Ирине Голыбиной, в общем-то тоже, за переводы лучше не садиться.
А вы смогли бы прочесть «Всё, что осталось. Записки патологоанатома и судебного антрополога», зная, как переведена книга?