Кошка ехала в такси
Ниже мой перевод рассказа Нила Геймана «Good boys deserve favor». Рассказ был впервые опубликован автором в 1995 г. в Overstreet’s Fan Magazine.
На русский язык рассказ переводился в 2007 году Татьяной Покидаевой, она озаглавила его «Басовый ключ». С альтернативным переводом можно ознакомиться здесь.
Мои ребятишки обожают слушать правдивые истории, приключившиеся в детстве с их отцом, например: случай, когда папа угрожал арестовать патрульного копа, или: как он дважды сломал сестре передний зуб, или: как папочка притворялся близнецами, и даже: день, когда он по ошибке убил мышку.
А эту историю я им не рассказывал. И поди пойми, по какой такой причине я ее утаил.
Мне было девять. В школе нам разрешили выбрать любой музыкальный инструмент. Какой душа пожелает. Кто-то выбрал скрипку, кларнет, гобой. А кто-то литавры, фортепьяно, альт.
Я был не слишком высок для своего возраста, однако, единственный из всех младшеклассников выбрал контрабас. Как раз из-за разницы в размерах. Мне нравилась идея, что маленький мальчик будет повсюду носить за собой, а потом и с наслаждением играть на инструменте гораздо выше него самого.
Контрабас, находившийся в собственности школы, буквально заворожил меня. Я учился водить по нему смычком, хотя смычковая техника интересовала меня не сильно. Мне больше нравилось перебирать толстые металлические струны. Из-за этого указательный палец на левой руке тотчас же вспух, а через некоторое время покрылся мозолистой коркой.
История создания контрабаса очаровала меня. Он не имел совершенно никакого отношения к семейству пронзительных и тонких скрипок. Его изгибы были плавнее, мягче, покатее. Он, как оказалось, был последним представителем из вымершего отряда музыкальных инструментов семейства виол и в действительности назывался контрабасовой виолой.
Все это мне рассказал контрабасист, приглашенный школой на пару часов в неделю, чтобы обучать меня и еще нескольких старшеклассников. Это был крутой лысый старикан с длинными мозолистыми пальцами. Я бы дорого дал, чтобы послушать, как он гастролировал по стране, нанимаясь со своим инструментом в разные классные группы. К заднему багажнику велика он прицепил какое-то хитроумное устройство, на которое вешал свой контрабас и вальяжно колесил с ним по окрестностям.
Это был закоренелый холостяк. Из хороших контрабасистов, признался он мне, получаются плохие мужья. В запасе у него имелась еще масса подобных наблюдений. Из особо запомнившихся: мужику никогда не стать отличным виолончелистом. Его же мнение об альтистах, обоих полов, едва ли можно повторить в приличном обществе.
Школьный контрабас, по его мнению, был женского рода. «Ей бы не помешал хороший слой лака», – говаривал он. Или: «Ты заботишься о ней, она заботиться о тебе».
Контрабасист из меня был не так чтобы уж очень способный. Играл я довольно слабо, и все же меня включили в школьный оркестр. Там я постоянно терял место в нотах, которое играли, и был вынужден то и дело посматривать на партитуры скрипачей впереди меня, ожидая, когда они перевернут страницу, и мы с контрабасом сможем вновь вступить в оркестровую какофонию.
Это было сто лет назад, и я почти забыл как читать ноты. Но когда мне сниться музыка, в уме сразу же всплывает:
До, ре, ми, фа, соль, ля, си –
Кошка ехала в такси.
Ре, ми, фа, соль, ля, си, до –
А собака на метро.
Ежедневно после обеда все, играющие на инструментах, шли в музыкальную школу и там упражнялись. Остальные ребята валялись на кроватях и читали книжки и комиксы.
Упражнялся я редко. Вместо этого я брал с собой книгу и читал тайком, взгромоздясь на высоченный стул, прислонившись к гладкому коричневому боку контрабаса и держа в руке смычок, чтобы у взглянувшего на меня даже случайно, не возникло никаких сомнений в том, чем я занимаюсь. Я был ленив и нечестолюбив. Мой смычок царапал и чиркал там, где должен был скользить и рокотать, пальцы же двигались робко и неуклюже. Другие работали со своими инструментами. Я вместе с ним бездельничал. Пока я сидел рядом с контрабасом по получасу каждый день, до меня никому не было дела. В моем распоряжении была самая красивая и самая просторная комната, потому что контрабас хранился в стенном шкафу в главном музыкальном зале, а таскать его в другое место было незачем.
У нашей школы, надо вам сказать, имелся только один известный выпускник. В школьном фольклоре сохранилась легенда, как он был исключен за то, что проехал на спортивной машине, да еще и в нетрезвом виде прямо по центру крикетного поля. Как потом он заработал кучу денег, снимаясь сначала в эпизодических ролях в комедийных мыльных операх, а потом играя негодяев в Голливуде. Его нельзя было назвать настоящей звездой, однако, публика узнавала его, когда он появлялся в каком-нибудь воскресном телефильме.
Когда однажды дверь в комнату для музыкальных занятий скрипнула и открылась, я положил книгу на пианино и наклонился вперед, чтобы перевернуть страницу растрепанных «Пятидесяти двух музыкальных упражнений для контрабаса», делая вид, что прилежно занимаюсь музыкой. Потом я услышал голос директора: «Музыкальная школа, конечно, наше любимое детище. Вот здесь главный музыкальный зал...». И тут они вошли.
Они – это директор, завмузчастью (бледный мужчина в очках, который был мне симпатичен) и заместитель завмузчастью (он заведовал школьным оркестром и меня на дух не переносил). А вместе с ними, ошибки быть не могло, тот самый известный-старина-выпускник, собственной персоной, в сопровождении сильно надушенной блондинки. Она держала его за руку и выглядела как настоящая кинозвезда.
Я перестал изображать игру на контрабасе, соскользнул со своей каланчи и почтительно замер перед ними, придерживая контрабас за гриф.
Директор рассказывал им о системе шумоизоляции и о коврах в главном зале, а еще о компании по сбору средств для музыкальной школы. Он особенно подчеркнул, что следующий этап переустройства школьного здания потребует еще больше вложений, и только начал объяснять из чего складывает цена на окна с двойными стеклами, как сильно надушенная женщина произнесла: «Вы только посмотрите на него. Он же такой милашка. Или нет?» И они все уставились на меня.
– Какая огромная скрипка. Сложновато будет держать ее подбородком, – сказал бывший известный выпускник и все подобострастно захихикали.
– И правда она такая большая, – сказала женщина, – а он такой маленький. Эй, но мы же отрываем тебя от занятий. Продолжай. Сыграй нам что-нибудь.
Директор и завмузчастью, расплывшись в улыбках, выжидательно посмотрели на меня. Зам завмузчасти, у которого не было никаких иллюзий относительно моих музыкальных талантов, начал было объяснять, что первая скрипка упражняется прямо за соседней дверью, и что она будет прямо-таки счастлива сыграть для них, а еще...
– Но я хочу послушать его, – сказала женщина. – Сколько тебе, мальчик?
– Одиннадцать, мисс, – ответил я.
Она легонько толкнула в бок самого-известного-выпускника. «Он назвал меня «мисс», – сказала она, рассмеявшись.
– Ну, давай, сыграй нам что-нибудь! – повторила она.
Самый-известный-выпускник кивнул, как бы подтверждая ее приказ, и все взгляды вновь остановились на мне.
Контрабас не тот инструмент, на котором играют сольные партии. Это почти невыполнимая задача даже для тех, кто хорошо им владеет, а я владел им далеко не так хорошо. Но спорить я не стал, быстро взобрался на свой стул, вцепился пальцами в гриф и взял смычок. Сердце прыгало в груди, я приготовился к позорному провалу.
Прошло двадцать лет, а я все еще помню об этом.
Даже ни разу не заглянув в «Пятьдесят два музыкальных упражнения для контрабаса», я принялся играть... что-то невообразимое. Это что-то дыбилось, бухало, звенело и рокотало. Смычок скользил, исторгая странные и довольно смелые арпеджио. Потом я отбросил его и принялся выделывать замысловатое сложносочиненное пиццикато. Я вытворял с инструментом такие вещи, на которые вряд ли отважился бы самый матерый джазовый контрабасист. Я играл неистово, остервенело и безудержно, выворачивая натянутые стальные струны, стискивая контрабас с поистине нечеловеческой силой. Наконец, изнеможенный, но гордый собой, я остановился.
Блондинка зааплодировала первой, остальные подхватили. Хлопал даже зам завмузчастью, правда, с каким-то странным выражением на лице.
– Я и представить себе не мог, что это такой многогранный инструмент, – проговорил директор. – Очень приятная вещь. Современная и в то же время классическая. Отлично сыграно. Браво!
После этого он увел всех четверых из зала. Я сидел совершенно обессиливший, пальцы левой руки продолжали тихонько барабанить по грифу, а правая рука перебирала струны.
Как и в любой невымышленной истории, конец всегда бывает тяжелым и не таким, как хотелось бы. На следующий день я тащил огромный инструмент через внутренний двор в школьную часовню, там проходила репетиция оркестра. Накрапывал мелкий дождик. Подскользнувшись на мокрой брусчатке, я упал животом вперед. Деревянный контрабасный гриф разбился в щепки, а сам инструмент раскололо трещиной.
Его отправили в починку, но когда вернули, контрабас уже был не тот. Подставка для струн была выше, перебирать их было тяжелее, а гриф, казалось, клонился куда-то в сторону. Даже для моего ненатренированного уха было очевидно, что поменялся и тембр звучания. «Я не позаботился о ней, она не станет заботиться обо мне».
На следующий год я пошел в другую школу и бросил контрабас. Мысль попробовать какой-то другой инструмент казалось мне кощунственной, а к черному контрабасу, хранившемуся в пыльном шкафу музыкального зала в моей новой школе, я испытывал стойкую неприязнь. В общем, музыкой я переболел. И потом я сильно вырос, а значит уменьшилась та разница в размерах, которая и сподвигла меня выбрать контрабас.
А еще, я знал это наверняка, мне уже стоило начинать интересоваться девочками.