"Cycles", full.
Этот цикл (хе-хе) рассказов изначально базировался на относительно устойчивом и прописанном широченном сеттинге, который должен был понемногу раскрываться через несвязанные рассказы. Как кусочки паззла из целой кучи, постепенно формирующие целостную картину, но вовсе необязательно ложащиеся в одну и ту же ее часть друг за другом.
Тот проект, ради которого сеттинг писался, давно уже протух и загнулся. Те несколько человек, что, помимо меня, знали что-то об этом сеттинге, вряд ли уже помнят, как это, о чём это и зачем это. К тому же, я много чего переписывал впоследствии — всё в стол, просто как упражнение и творческая разрядка.
Как ставший модным в последние несколько лет термин "worldbuilding".
Проект загнулся, вселенную эту я не трогал почти десять лет, но эта маленькая цепочка рассказов, на удивление, сохранилась. Не вызывала у меня отторжения, когда я ее перечитывал, и вполне может восприниматься как самостоятельное произведение, судя по отзывам. Хотя, казалось бы, десять лет прошло с момента написания...
Потому я решил ее выложить. Пусть будет. Здесь.
Получится оттолкнуться, теперь уже от нее, и возродить эту вселенную — будет интересно. А если и нет, то оно хотя бы перестанет лежать мертвым грузом у меня на жестком диске.
Это довольно тяжело объяснить, но почти все мои знакомые артисты, неважно, из каких сфер, солидарны со мной в том плане, что пока ты не показал кому-то свое творчество, даже без прямой обратной связи, даже без уверенности в том, что с ним вообще кто-то взаимодействовал — оно как бы не "живёт".
Оно в некой суперпозиции, потому что оно существует только для тебя, а ты можешь в любой момент его переделать, попытаться доделать, сделать лучше или хуже... И ты обязательно начнешь в это скатываться тем дальше, чем дольше ты это никому не показываешь.
Это как своеобразный якорь, выход в свет с тем, что у тебя получилось. И это очень нужный для самого автора моментик, что бы он там ни говорил по этому поводу сам.
Ещё все 5 рассказов очень сильно опираются на музыку. Фактически, они уже тогда писались с прицелом на аудиоверсии, потому что скорость чтения у всех разная, и сами композиции почти всегда ощутимо длиннее текстовой части, либо "ударные" моменты в них приходятся не совсем там, где мне хотелось бы.
Это было что-то вроде пробника, тогда ещё теоретического, перед идеей выпустить полноценную аудиокнигу, с которой я ношусь до сих пор. В этом же сеттинге, кстати, и с этими же персонажами, в числе прочих. Идея даже не заброшена — у меня есть и текстовые наброски, и частично собранная библиотека сэмплов для всего этого, и расписанный таймлайн. Может быть, когда-нибудь...
Тогда ещё не знал, как сделать всё самому. Как написать нужное звуковое сопровождение, как это всё свести, как сделать слушабельным. Теперь знаю. Уверен, что у меня получится. Когда-нибудь...
...Отчасти для того и публикую. И отчасти для того и экспериментировал с аудиоверсией первой части, которую уже выкладывал — чтобы это абстрактное "когда-нибудь" сдвинулось уже в обозримые временные рамки, чтобы перестать жить в тени долгого ящика и всего, что там лежит.
Чтобы что-то сделать, нужно начать это делать, верно?
Пока нет времени и сил на занятия столь масштабным проектом, потому что всё это несколько сложнее, чем "наговорить текст в микрофон за 5 минут и накинуть музыку второй дорожкой". Для меня, по крайней мере.
Хотелось бы делать хорошо, раз уж вообще взялся делать.
В общем, пусть это будет здесь.
Музыка для каждой из частей будет перед ее началом. Крайне рекомендую ставить ее фоном, но тут уж тебе решать, не обязываю.
Может быть, я настолько привык читать в детстве/юношестве что-то под специально подобранную музыку, и затем дослушивать трек, обдумывая прочитанное, что теперь оно вот так вот укоренилось, как привычка.
И читать и писать без музыки теперь как-то...
Пресно, пожалуй.
Но мои симбиотические отношения с музыкой ни для кого не секрет, в конце концов.
I. REVERSE WORLD
Роуз разбежался и высадил двери помещения мощным ударом механической ноги. Потерял равновесие, кубарем прокатился по невероятно пыльному полу, ударился о тускло-серую стену. Сервомеханика искусственных суставов протяжно взвыла, передвигая очумело мотающего головой хозяина в пространстве. Короткая пробежка по коридору, скрежет грунтозацепов о ровный, прохладный бетон. Сизые тени вокруг, панический ужас цепляется за уголки глаз. Скорее на улицу, подальше от полутёмных, давящих коридоров заброшенного небоскрёба!
Искусственные глаза, как обычно, слишком долго калибровали резкость и глубину окружающих объектов, и Роуз с воплем ухнул в шахту лифта, пролетев четыре этажа за, как ему показалось, один миг. Полы жутко заношенного чёрного костюма химзащиты негромко хлопали, треплемые набегающим воздушным потоком.
Громогласное прибытие, металлические ноги с душераздирающим скрежетом пробивают тонкую крышу лифта, и электрическим моторам приходится изрядно потрудиться, вытягивая застрявшие конечности из рифленого железа.
Всё в этих небоскрёбах на краю мира, что молчаливо взирали на низвергающиеся в ничто потоки воды уже, наверное, не один эон. Что так упорно держались, цеплялись за жизнь, почти не выказывая признаков обветшалости — разве что общей разрухой внутри и побитыми окнами.
Начинённое аугметикой тело Роуза сильно дёрнулось, сводя на нет боль от падения, ноздри под респиратором вздулись, и киборг резво побежал прочь.
Прочь от чёрных призраков прошлого, готовых наброситься на него из-за каждого угла. Прочь от ужаса, многие лета таившегося в этих стенах и теперь высвобожденного странной таблеткой с восемью танталовыми ножками по бокам.
Киберпаразит уже вторгается в его внутренние системы, захватывает контроль над разумом, пробуждает...
Бесчисленные лестничные пролёты и бесчисленное множество новых мелких травм — искусственные ноги не успевают менять траекторию так же легко и естественно, как живые, и постоянно проскальзывают по бетону. В холщовой сумке гремят инструменты, и Роуз выжимает всё из своих механических ног, отчаянно пытаясь убежать от тьмы, которая явно несёт в себе смерть. Он уже чует её холодное дыхание на своих боках. Тёмная фигура, выходящая из просторного холла, клацает зубами, и Роуз оставляет лоскут плаща в щели захлопнувшейся решётки, прикрывающей вентиляционные шахты.
Ему нет дела до реальности. За ним гонятся, и яркий солнечный свет, с шумом окатывающий его на выходе из некогда стеклянных дверей здания, прижимает его к земле, заставляя упасть на тонкий слой чернозёма и пожухлой травы.
А вокруг огромные гранитные глыбы, бело-серые небоскрёбы, так похожие на некие молчаливые обелиски, оставленные никем в память ни о чём; широкая полоса сочных, ярко зелёных джунглей в отдалении, и вода.
Потоки, ручьи, реки оной проложили себе множество русел среди этих гранитных скал, и бесконечно несутся по ним навстречу огромной, бездонной пропасти. Несутся, аккуратно огибая десяток огромных зданий с выбитыми стёклами.
Роуз дрожал, неприятные ощущения от многочисленных травм и липкой от пота кожи, нещадно нагреваемой материалом химзащитного костюма, многократно усиливались полным хаосом вместо восприятия. Таких наркотиков Роуз никогда не встречал. Внутренние аккумуляторы почти разрядились. Возможно, лёжа на солнцепёке, он сбережёт ещё хоть немного времени до нового цикла перезагрузки... ведь так?
Роуз успел исходить этот мирок вдоль и поперёк. Залезть на крышу самого высокого здания и долго глядеть вниз, в пропасть, уткнув холодный взгляд янтарных линз своих синтетических глаз в молочно-белый туман, закрывавший от взгляда ничто.
Звука падающей воды не было, был лишь звук её течения — извечного, ткущего все местные картины и узоры. Шум воды здесь был некоей фундаментальной константой: невозможно было представить это место без него. Без чёрного, с багровыми прожилками, гранита. Без десятка бело-серых высоченных железобетонных конструкций, слепо взиравших на мир множеством пустых глазниц-окон. Без джунглей, начинавшихся в полусотне метров от обрыва. Без голубого неба, усеянного небольшими кучевыми облаками. Без мириад птиц самых разных и самых удивительных цветов и видов.
Но... Можно было представить это место без изуродованного киборга. Роузу это давалось с несвойственной для его туговатого воображения лёгкостью.
Сколько времени потратил он, пытаясь найти хоть что-нибудь в этом мире, что дало бы ему зацепку, разъяснение, может быть, просто стимул для дальнейших поисков! Ладно бы других людей, или вообще хоть какие-то, отличные от птиц, формы жизни — Роуз искал хоть что-то, что могло бы указать на природу происхождения этого места.
Или на природу происхождения Роуза.
Он не помнил, сколько он уже живёт, и не помнил, сколько ещё ящиков с сухим пайком осталось на третьем этаже низкого, облицованного ребристыми металлическими пластинами здания.
Роуз не помнил, и провалы в памяти, вызываемые постоянными перезагрузками от недостатка энергии, были для него одновременно и бичом, и неким якорем. Точкой отсчёта для нового дня — иначе он бы уже давно свихнулся от одиночества.
Роуз пробовал что-нибудь делать. Он наблюдал за птицами, иногда даже ловил и пытался сожрать каких-то сизо-фиолетовых, медлительных клуш, которые вообще никак не реагировали на странную двуногую тварь в респираторе и длинном прорезиненном плаще, в одном из углов которого серым металликом было вытравлено несколько переплетённых роз.
Эти, надо сказать, достаточно примитивные изображения цветов на его одежде были единственным ключом, достоянием и знанием Роуза. Цветы, которых он никогда не видел в этом мире, но знал о них, и даже мог вспомнить их запах, равно как и цвет. Он знал, что это розы, и что на самом деле они красные, а не серебристые, цвета среза стальной балки.
Во время своих бесплодных поисков, путаясь в лианах и огромных папоротниках джунглей, сидя под одиноким деревом на самом краю обрыва, или же бесцельно бродя по пустым помещениям давно покинутых зданий, Роуз думал. Думал о том, зачем он здесь, ведь по всем признакам он был лишним. Никак не вписывался в эту повесть, что писала непрерывно текущая вода и удивительные, ни на что не похожие трели здешних птиц, совсем непохожие на те звуки, что издавал его голосовой синтезатор.
Роуз искал. Искал нечто, природу чего он совершенно не знал, но шестое чувство подсказывало ему, что его основная цель — поиск. Странный, обезображенный потерей правого уха и жутковато шелушащейся голой кожей, киборг не мог дать объяснение этому чувству — он просто знал, что ему нужно что-то искать.
Роуз пробовал. Он пробовал запускать немногое уцелевшее оборудование в зданиях — ту его часть, что смог, ибо органы управления этими механизмами абсолютно не были рассчитаны на пятипалые ладони, и никаких разъяснительных надписей над интерфейсами и панелями не было. Ничего не менялось на мёртвых дисплейчиках безжизненных механизмов. Текущая откуда-то из бесконечных, зацикленных, как казалось Роузу, джунглей вода была безвкусной. Кожа шелушилась без боли.
Цикличность — вот что сквозило из каждого уголка этого места. Цикличность во всём, и в то же время цикличность эта таилась не в обыденных вещах, вроде смены сезонов, к которой мы так привыкли, нет; это было нечто большее, куда более богатое чувство, недоступное щедро сдобренному сбоящим кремнием мозгу киборга.
А сейчас Роуз лежал на боку и обливался потом, вяло галлюцинируя.
Взгляд его мутных янтарных линз столкнулся со взглядом двух прекрасных глаз неопределённого цвета, взиравших на него из-под огромного капюшона лазурного плаща, отороченного белоснежным мехом. Мех казался сотканным из чистейшего снега. Поблёскивающая поверхность влажного гранита медленно покрывалась инеем, расползавшимся от изящных узорчатых ботинок.
Роуз не мог выплыть из бездонной глубины этих глаз, он начинал проваливаться в какие-то смутные, неясные образы... И вдруг увидел. Чистым, незамутнённым дефектами покрытия линз синтетических глазных яблок взором он вдруг увидел... дождь?
Ливень, да, он знал, что это такое, но в этом мире дождя никогда не было.
Роуз не видел лица смотревшей на него девушки — он утонул в бездне этих глаз, видения захлестнули его, сшибли с тонкого каната реальности происходящего, и потащили за собой, в стылый летний ливень.
II. IN MEMORIAM
Стылый летний ливень упругими струями хлестал по её плащу, размывал тонкие инеевые следы на асфальте, легонько касался щёк, и стекавшие капли сбегали подобно непрошенным слезам.
Подобно слезам оставляя на белой, оттенком схожей с рисовой бумагой коже влажные следы.
Подобно слезам срываясь со щёк, беззвучно падая на чёрный асфальт, и разбиваясь на тысячи маленьких льдинок.
Она не сразу вспомнила, что это за место, и что за план реальности.
Темнота, вспарываемая жёлтыми кинжалами придорожных фонарей и разноцветными булавками ночной иллюминации города. Лёгкий, едва уловимый запах бензина, прибиваемой к тротуару пыли и людей.
Множества людей.
Человеческий город. Огромные каменные коробки, омываемые потоками воды с небес, казалось, с лёгким укором смотрели на неё, бредущую по пустынному тротуару тихой улицы.
Ночь. Взгляду не за что зацепиться. Одинаковые дома, одинаковые машины у подъездов, одинаковые фонари через одинаковое расстояние... Она вздохнула. И что её сюда занесло?
Впрочем, чем больше она погружалась в свои мысли, тем логичнее, и, пожалуй, уютнее казалась ей обстановка вокруг. В этих фонарях, в их цикличности было нечто особое, что позволяло смываемым ливнем мыслям удобно стекать с тяжёлого, несоразмерно огромного капюшона, с белоснежной кожи на изжелта-белые волосы, и уже с них — на остывающий, искрящийся в фонарном освещении асфальт.
Пожалуй, сегодня она здесь именно из-за этого, и толстые подошвы ее ботинок вновь неслышно соприкасаются с густой чернотой тротуара.
Её внимание привлёк идущий по противоположной стороне тротуара мужчина. Коричневый мятый плащ, потёртая шляпа, измочаленная потухшая сигарета во рту, рассеянный взгляд, устремленный в неопределенное перед собой... Мужчина собирался переходить дорогу, явно крепко задумался, и потому совершенно не замечал блеска фар за своей спиной. Отойди же, отойди, я знаю, ты видишь эти искорки света на мокром асфальте вокруг тебя, сейчас ты прибавишь шагу и усп...
Она лишь едва слышно выдохнула, когда агрессивно-приземистая машина с рыком сшибла мужчину, и, не сбавив скорости, унеслась прочь. Обмякшее тело, отлетев, глухо и мягко стукнулось о дорожное покрытие, мгновенно начавшее темнеть от разливающейся крови.
Лежащего тела она не замечала, только что произошедшая сцена без конца прокручивалась у неё в голове.
Рёв мотора. Хлопок столкновения. Глухой удар тела оземь. И ещё раз. И снова. Рев двигателя начинал реверберировать в голове, превращаясь в отвратительный, пугающий хор, доносящийся из пасти какого-то чудовища. Чудовища из стали, хрома и пластика. Её едва не вырвало на асфальт.
Все окружающие звуки как-то мягко, меланхолично начали терять глубину, словно бы доносясь откуда-то сверху. Неподалёку сработала сигнализация. Нога мужчины едва заметно дёрнулась, и, если бы не шумный ливень, можно было бы даже услышать, как он тихо застонал. Одно из окон стоящего рядом дома озарилось тёплым оранжевым светом, оттуда высунулась женщина, и, увидев окровавленное тело на проезжей части, дрожащей рукой потянулась за телефоном.
Но она ничего этого не замечала.
Странно, думала она. Обычный человек, коих миллионы. Он шёл, никого не трогая. Наверное, очень торопился домой. И его убил другой человек. Убил, возможно, даже не заметив того, не осознав, не поняв. Был этот коричневый мятый плащ — и не станет его, будет другой плащ и другой человек. Возможно, за ним никто не придёт, и о нём просто забудут, как о сне. А потом точно так же забудут о тех людях, что уберут тело несчастного с проезжей части. Общество будет жить настоящим, никто и никогда не запомнится ему как человек. А те немногие, чьё имя будет витать на устах, перестанут быть представителями своего вида — это будут обезличенные идолы, ничем особым не отличающиеся от драконьих обелисков.
Живая мельница, перетирающая свои механизмы своими же жерновами.
Она стояла в темноте около дома, и ливень струился по её лазурному плащу, по безразмерному капюшону, по намокшему меху и по узорчатым ботинкам.
Приехала красно-белая машина, озарив окрестности тонкими лучиками света от стробоскопа. Двое фельдшеров взгромоздили тело на носилки, затащили в кузов, и машина, мягко заурчав двигателем, уехала прочь, оставив только лужу крови на асфальте. Она знала, что к утру не станет и её — дождь смоет всё. Дождь сокроет всё от глаз людских, дождь приласкает и убережёт лишь затем, чтобы в своё время убить. Холодно и без эмоций.
Стены госпиталя, разумеется, представляли собой слабую преграду для межпланарного существа.
Оставляя влажный след волочащимся по полу плащом, она прошла по коридору, мельком заглядывая в разные палаты. Мужчина нашёлся быстро — третья от лестницы палата, капли крови, дорожкой идущие к его койке от лифта, капельница. Лицо оцарапанное и стёртое об асфальт, небольшая бородка пропиталась засохшей кровью.
Она аккуратно зашла в палату и присела в углу, поглубже натянув капюшон. Изредка проходившая мимо медсестра ёжилась, и сетовала на сквозняки, каждый раз проходя прямо сквозь подол её плаща. А она неотрывно смотрела на лицо человека, иногда приоткрывавшего веки и посматривавшего на входную дверь. Кардиограмма неуверенно скакала вверх-вниз, отмеряя секунды своей тоненькой зелёной линией. Впрочем, вести счёт времени не было никакого смысла.
Спустя какое-то время шум долбящегося в окно ливня разбавился спешными шагами, и в полутёмную палату влетела зарёванная девушка с грудным ребенком на руках. Подбежав к мужчине, она бережно опустила дитё на край койки, и, едва успевая сглатывать слёзы, склонилась над ним. Мужчина не шевелился и уже не пытался приоткрыть веки, хотя тонкая зелёная полосочка мерного ритма его жизни ещё пыталась биться, биться за его жизнь, биться за то, чтобы он вновь мог открыть глаза... И она проигрывала.
Проигрывала, понемногу пропуская и замедляя удары.
Негромко плакала девушка, присевшая на краешек койки, заливался плачем ребёнок у неё на руках. Она скорее механически, не отдавая себе отчёта пыталась утешить свою Амели, но та продолжала заливаться плачем. Мужчина дёрнулся, слабо прохрипел "Мелисса...", но не смог даже приподнять руку. Только хрустнули, сжавшись, затекшие и ободранные пальцы.
В палату вошла растерянная и нервно кусающая губу медсестра. Мелисса уткнулась ей в колени, плача навзрыд. Плача под минорный аккомпанемент ливня, хнычущей дочери, и угасающего биения жизни мужа.
Силуэт в огромном лазурном плаще всхлипнул, отвернулся, и побежал прочь. Прочь отсюда, прочь!
Она бежала по пустым, тёмным улицам, и ливень бил ей в спину, растапливая иней в ее следах.
III. GHOST TRAIL
Вспышка оранжевого света. Глубокая, вязкая чернота асфальта, кое-где проступающего за жёлто-оранжевым слоем опавших листьев. Лучик закатного солнца, вспышкой ослепивший её на секунду, игриво переметнулся куда-то выше.
Когда-то здесь шёл дождь. Или не здесь, а на другой улице? В другом квартале? В другом человеческом городе? Она не знала названий, а на вид все эти каменные коробки были одинаковы. Коробки и паутинка проходов меж ними.
Тем более сейчас, когда единственным живым существом на улицах была она, медленно шагавшая по покрытому опавшей листвой бульвару.
В окружении пустых, покинутых домов и изредка встречавшихся проржавевших машин она чувствовала себя на удивление спокойно и свободно. Или это из-за ровных рядов могучих деревьев, выстроившихся шерегами вдоль широкого бульвара и мягко настилавших на грубый асфальт ковёр из нежных, тёплых листьев? Она не знала.
Ярко-оранжевый свет заходящего солнца лился сквозь бреши в лысеющих кронах деревьев, искристо играя на её волосах и мехах капюшона. Из-под мягкой, тяжёлой ткани выглядывал только кончик носа и губы, сложенные в лёгкую улыбку. Глаза скрывала ниспадающая материя. Странно, но трава на земле ещё не высохла, и оставалась изумрудно-зелёной — и на удивление ровной, словно бы её кто-то стриг. Но кому взбредёт в голову стричь траву в заброшенном, покинутом городе?
Подол её плаща цеплял листочки, увлекая их за собой студёным бризом. В одном месте из-под листвы проступила полустёртая дорожная разметка. Роскошный бульвар оказался заросшей и засыпанной автострадой, покрытие которой во многих местах лопнуло и растрескалось. Но рыжий ковёр мягко скрывал все её недостатки, как косметика скрывает неровности лица девушки. Только листья делали это не так вульгарно.
Она опустила голову, позволив кончикам своих длинных, слегка вьющихся волос тащиться по дороге. Листва складывалась в сложные паттерны.
Казалось невероятным, что тут раньше жили тысячи, десятки тысяч людей, они толпами ходили по этим дорогам, здесь ездили десятки машин, пространство вибрировало от многоголосых наслоений звуков жизни...
Сейчас город был абсолютно пустым, и сложно было позволить себе даже думать о том, что он когда-то не был таковым. Откуда-то лилась очень тихая мелодия — фортепиано и гитара. Мелодия, вызывавшая лёгкую, счастливую улыбку на ее бледных устах.
Солнце всё ещё одаривало тёмно-зелёную траву и пылавшие багрянцем деревья своим золотистым сиянием, когда она вдруг вышла к тому самому госпиталю. Окна его были темны и холодны. Совсем как в тот раз. Общее гнетущее впечатление усиливала стоящая у входа проржавевшая насквозь кушетка.
Всё вокруг поразила болезнь, о которой романтичные особы мира сего исписали не единую тысячу листов.
Болезнь, мгновенно подхватываемая растениями, и несколько медленнее — людьми.
Болезнь, провозглашающая новый упадок перед новым расцветом; временная смерть, воспринимающаяся с небывалой радостью.
Осень.
Она развернулась и пошла по засыпанной листьями дороге в обратную сторону, предаваясь раздумьям о том, что самая тёплая вещь в осени — это неминуемое приближение зимы.
И ноги ее мягко ступали на выстланный прошлым асфальт.
В снегах она чувствовала себя лучше всего.
Зима была её домом, метель — подругой, а лёд — питомцем.
Она шла по заснеженному полю, не оставляя следов — её морозный подол убирал следы, оставлял его девственно чистым, её подол был некоей квинтэссенцией снега.
При взгляде на пламенеющий оранжевым ореол восходящего из-за горизонта солнца ей вспомнился один осенний день, который она провела, гуляя по частично уничтоженному людскому городу. Тогда она чувствовала себя свободно, но та свобода не шла ни в какое сравнение со свободой сего места, этих бесконечных заснеженных долин, перемежающихся небольшими холмиками, да вздыбленными, подобно когтям чудища, гранитными скалами, неровными чёрными конусами уходившими в небо на несколько метров.
Небо было чернильно-синим, лишь около восходящего светила превращаясь в насыщенно-голубое.
И, кажется, она почти пришла.
В этом месте, сокрытом ото всех, так легко было уйти в собственные мысли на долгие часы и даже целые дни, что ей постоянно приходилось ориентироваться по незаметным для любого другого существа приметам.
И, пожалуй, она действительно на месте.
Изящные ножки быстро, но без излишней торопливости вознесли её на вершину ровного, похожего на половину шара, холма. А вот и она, её любимая долина. Отсюда открывался просто замечательный вид.
Чистейший, идеально ровный искристый снежный покров простирался до самого горизонта, лишь кое-где разбавляемый чёрными пятнами гранитных глыб. Небо слегка посветлело, добавив в свою гамму больше тёмно-фиолетового колера, но, видимо, забыв перемешать, так что фиолетовый прожилками выделялся на фоне чернильных небес. Лёгкий ветерок колыхал мех на её плаще, и сложный, согласованный танец ворсинок причудливо отражался в кристальной листве, игравшей в свете восходящего солнца всеми оттенками от ярко-сиреневого до тёмно-голубого. Стволы этих нескольких деревьев походили на стволы берёз, но не имели чёрных прожилок и были не такими грубыми.
Нетерпеливо облизнув губы, она легко сбежала с холмика и направилась навстречу рассвету.
V. DUST AND ECHOES
Бескрайние снега вдруг моргнули — раз, другой... Роуз внезапно увидел отражение своих испещрённых контактами и рецепторами янтарных линз. Увидел на одну единственную секунду, толком не поняв, что это было. А ещё увидел лицо девушки, в глазах которой он потерялся. Она выглядела отстранённой, и, возможно... скорбящей? Роуз вновь провалился в очередное видение.
А через несколько секунд его слабо затрясло, и из широко открытого глаза выкатилась и упала на горячий металл респиратора слезинка.
То, что он поначалу принял за снег, было пеплом. Заснеженная долина — пепельной пустошью, и абсолютно другим местом. То тело, чьими глазами он взирал на мир, было его телом.
Роуз поднял взгляд. В голове струилась медленная клавишная мелодия, острой тоской сжимашвая его вымотанную постоянными перезагрузками и вечным одиночеством душу. К мелодии примешивался ровный, низкий гул ветра.
По полю неспешно, едва переставляя босые ноги, шла уже виденная им девушка.
Шла по бескрайним полям из слежавшегося пепла, вдыхая серый, напоенный золой воздух.
Шла под таким же серым, безжизненным небом без единого намёка на облака или солнце — просто пепел в воздухе, просто ровная серость, настолько просто для восприятия, что в голове это никак не укладывалось.
Клонила голову от ветра, опустив её почти к самой земле, и позволив прекрасным волосам волочиться по пеплу, путаясь под ногами. Подол плаща был изорван, мех болтался отдельно от ткани и волочился за ней гротескным хвостом освежеванного животного. Поблёскивающая лазурь плаща ушла, уступив место стальной серости. В правой стороне капюшона зияла обугленная дыра, открывавшая часть лица.
И глаза. Глазницы.
Глазницы были пустыми. Неопределённое выражение, застывшее на лице, не выказывало абсолютно ничего. Мёртвый взгляд, устремлённый вперёд.
Роуз едва слышно вздохнул, когда при очередном шаге девушка подняла правую ступню чуть выше, чем обычно, и он успел рассмотреть иссохшую, растрескавшуюся кожу и подсохшую кровь на нём. Было в этой картине одновременно и нечто жутковатое, и нечто до невозможности печальное. Роуз хотел бы сдвинуться с места, подойти, сказать что-то, хотя бы просто дать знать, что он тут есть, но не мог двинуть ничем, кроме головы. Девушка медленно прошелестела мимо, оборванный подол её плаща перемешивал пепел, поднимая его в воздух, и отправляя в недолгий полёт — лишь затем, чтобы снова опасть навечно, ведь больше здесь никого нет и не будет. Только она, он, и редкие обугленные скелеты деревьев, эдакие бессловные таблички с надписями "сейчас" из переплетенных ветвей, как иронично.
Роуз вдруг понял, что девушка передвигается совершенно беззвучно, и единственные звуки, которые существуют в этом неприветливом мире — это фортепианная мелодия, да шум ветра.
Девушка вдруг остановилась неподалёку от Роуза, её лицо, казалось, приобрёло каплю осмысленности. Уже готового было обрадоваться киборга как из ушата окатили — она аккуратно размотала грязную, запылённую суконную ленточку с правого запястья, и тихонько прочла вслух "Туда". Взгляд киборга успел ухватить содержание записей на внутренней стороне ленточки: стрелка, направленная вперёд, и подпись "Домой". На его искусственные глаза едва не навернулись слёзы, когда она бережно намотала ленточку обратно на запястье и вновь пошла вперёд.
Он посмотрел в ту сторону с максимальным приближением, какое могли дать линзы, и увидел там ровно то, что и ожидал увидеть.
Ни-че-го. Выжженая пустошь, море пепла, сгоревший и перегоревший мир без конца и начала, в котором даже дышать было очень тяжело.
А сдвинуться с места просто невозможно, и он не помнил, как когда-то сумел выбраться отсюда сам.
Не хотел знать, остались ли тут и его старые следы.
Не хотел видеть, чем закончится это паломничество.
Не хотел помнить, кто высек те искры, что превратили это место в пожарище.
POST MORTEM
здесь должен быть финал саундтрека к первой части, но это совершенно необязательно
Роуз рывком пришёл в себя, рвано кашляя и пытаясь продышаться после пепельного марева. Ему понадобилось около трёх минут, чтобы кое-как подняться на ноги. Аугметика заметно подтормаживала во всех операциях — ожидаемо, батареи почти на нуле. Изображение с глаз сбоило и регулярно меняло резкость, но виденные им сцены он запомнил невероятно чисто и ярко, до последней детали, до долей секунды. Воприятие по большей части пришло в норму — видимо, наркотик закончил своё действие и вывелся из организма.
С трудом киборг доковылял до того места, где стояла загадочная фигура в безразмерном плаще. Там, разумеется, было пусто, но взгляд его уловил тоненький слой инея на камнях и холод, источаемый гранитом.
И теперь у Роуза есть осязаемая цель для поисков. А всё произошедшее он постарается не забыть, протащить сквозь бесконечную череду перезагрузок. Бесконечную череду стираемых и вновь проживаемых дней, когда один и тот же Роуз каждый день является новым Роузом. По крайней мере, он попытается сохранить в мозу памятный образ Белогривой Леди.
Киборг впервые за годы снял респиратор, оставив тот болтаться на шее, и подставив больную кожу лёгкому ветерку.
Снял респиратор, глубоко вдохнул приторный, напоенный различными растительными ароматами воздух, и поплёлся к воде.
А где-то там, в бескрайнем космосе, творец мягко улыбался ему из своего скафандра.