Мир, дружба, жвачка и «распределённое государство» у монголов
Если сорвавшийся с книжной полки Лев Гумилёв вдруг искусает простого обывателя — это не так уж страшно. По крайней мере, обыватель узнает, что гунны и тюрки были интересными ребятами. В особо тяжких случаях обыватель может перейти с пива на кумыс, что тоже не так уж страшно. Возможно, даже полезно. Но если Гумилёв цапнет историка — жди беды. То, о чём пойдет речь ниже, не совсем чистая «гумилёвщина», но Львом «Анновичем» здесь несёт за километр.
И Тенгри бы с ним, Львом «Анновичем», но некоторые теории, безусловно им навеянные, вызывают недоумение. Саратовский историк Дмитрий Чернышевский, известный как «Савромат», выдвинул в массы новую теорию так называемого «распределённого государства», которую кратко можно свести к следующим тезисам:
- государства как такового у кочевников быть не могло (вернее внутри кочевого общества);
- у них не было развития производительных сил;
- у кочевников не было деления на бедных и богатых;
- категории, применимые к оседлым сообществам, никак не подходят для сообществ кочевых (вообще не пересекаются);
- в кочевом хозяйстве невозможно осуществлять налогообложение;
- схема «распределённого государства» кочевников такова: кочевники «народ-войско» являются тем самым аппаратом насилия, который подавляет народ-невойско, данников-земледельцев. В этом и состоит основное отличие кочевых государств от оседлых.
Учитывая, что это говорит не человек со стороны, а профессиональный историк, его тезисы кажутся более чем странными.
Отсутствие имущественного разделения у кочевников не подтверждается вообще ничем. Тезис о якобы отсутствии прогресса производительных сил в кочевом хозяйстве может быть вызван тем фактом, что прогресс у кочевников выражен в меньшей степени, что, однако, не равно его отсутствию. Да, кочевое хозяйство ограничено в развитии, но разница между кочевниками эпохи бронзы и кочевниками средних веков настолько велика, что не заметить качественного скачка может только слепой.
Существенные различия в ведении хозяйства между кочевыми и оседлыми сообществами, безусловно, вносит свои коррективы в понимание тех или иных исторических категорий, но говорить о полной их несовместимости нельзя. Сам Чернышевский в противоречии со своим тезисом применяет категорию «государство» и к кочевникам, и к оседлым, тем самым подтверждая, что здесь уж точно нельзя говорить о какой-то несовместимости. Подобные утверждения, тем не менее, дают повод задаться вопросом: насколько история кочевых народов вписывается в представления о развитии и смене общественно-экономических формаций и возможно ли измерять историю кочевников тем же «аршином», которым измеряется история земледельческих государств?
На часть этого вопроса ответила современная практика. В условиях развитого капитализма кочевое хозяйство становится лишь подчинённым укладом, включённым в круговорот товарно-денежных отношений, и не может представлять собой какого-то значительного самостоятельного явления. Тем самым, кочевники становятся на «магистральный путь человечества», отличаясь лишь способом ведения хозяйства, но не более. Однако с древностью дело обстоит несколько сложнее.
Начнём с того, что утверждение об отсутствии какого-либо имущественного и социального расслоения у кочевников в древности просто фантастично. Если верить Чернышевскому, то в степи царил мир, дружба и жвачка, кочевники никогда не воевали друг с другом, никогда не порабощали, не грабили, а только мирно пасли овец и время от времени грабили всяких земледельческих лохов ради шёлка и перловой каши. Довольно странное утверждение, особенно на фоне того, что все письменные источники по той же ранней истории монголов говорят об обратном. Кроме того, существует уже много лет работа по этому вопросу, которая признана классической. Речь о книге Бориса Владимирцова «Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм» (1934). Сейчас оспаривается трактовка автором некоторых монгольских терминов и прочие мелочи, однако в целом большинство историков признаёт эту работу фундаментальной.
Для того, чтобы убедиться в существовании социального неравенства у монголов, можно обратиться к тем же первоисточникам. К Рашид-ад-Дину, «Сокровенному сказанию монголов» и т. д., из которых ясно следует, что в монгольском обществе существовали зависимые эксплуатируемые слои населения ещё до образования империи Чингисхана.
Об отсутствии богатых и бедных у монголов Владимирцов пишет:
«…целый ряд монгольских родов или ветвей родов попадал в вассальные отношения к другим родам или их ответвлениям, в результате неудачных войн, главным образом, но и под влиянием других обстоятельств…Древнемонгольские unagan bogol были крепостными вассалами, которые не могли свободно расторгать связи, скреплявшие их с владельческим родом… Род состоял, следовательно, из нескольких социальных групп. Можно говорить даже о двух классах: к высшему относились владельцы и наиболее видные и состоятельные unagan bogol; к низшему — младшие крепостные вассалы и прислужники, ötöle bogol и jala’u... Ответвлялись, конечно, дома, семьи наиболее богатые, которым нечего было бояться самостоятельного существования. Но обособление такой семьи или части рода бывало возможно только тогда, когда отделявшиеся имели клиентов, вассалов и прислужников в достаточном количестве. Нужны были не только ловкие табунщики и хорошие пастухи, но и смелые воины, с которыми можно было бы совершать наезды и отражать нападения…»
Стоит заметить, что зависимые слои населения монголов подразделялись на самые различные страты, углубляться в которые здесь не имеет особого смысла, поскольку для нас важен сам факт наличия глубокого социального расслоения у кочевников.
Владимирцов также пишет, что «все семьи простых монголов должны были нести ряд натуральных повинностей в пользу феодалов». При этом он подчёркивает, что некие повинности существовали ещё до возникновения государства чингизидов.
Итак, оказывается «не было богатых и бедных», «не было» налогов, не было вообще ничего.
Найти в условиях преимущественно натурального хозяйства факты свободной купли-продажи рабов, как это было в античных обществах, достаточно сложно. Рынок рабов в условиях отсутствия устойчивого рынка как такового — это, вероятно, редкое исключение из правил. К тому же в условиях родового строя монголов, как правило, «охолопливались» целые роды, а не отдельные лица. Если представить продажу одного раба ещё можно, то целого рода рабов — это уже слишком. Роды так называемых «богол», конечно же, не отчуждались в актах купли-продажи, что естественно для преимущественно натуральной формы хозяйствования, однако так же, как и любое другое имущество, передавались по наследству либо делились, если одна ветвь верховного рода-хозяина отделялась от другой. Таким образом, форма отчуждения зависимых лиц никак не отличалась от форм отчуждения вещей в условиях натурального хозяйства. Так и купля-продажа античных рабов ничем не отличалась от развитой товарной формы отчуждения вещей. Вполне естественно, что в столь разных формах хозяйствования возникали различные формы рабства.
Можно, конечно, указать на то, что «богол» принимали участие в боевых действиях наравне со свободными, среди них выделялись свои богатые люди и т. д. Следовательно, их сложно определить как рабов. Участие в боевых действиях рабов в античности — не редкость. Во время Пелопонесской войны спартанцы широко использовали фаланги из илотов, в Афинах рабы выполняли полицейские функции и колотили свободных почём зря. Что до богатства, то в тех же Афинах отдельные рабы были намного богаче свободных граждан. Особенно много таких примеров в ростовщическом деле. Богатые ростовщики держали при себе помощников-рабов, которые после смерти хозяев получали свободу и часть их имущества. Таких случаев было очень много.
В то же время источники указывают на то, что у монголов существовали факты купли-продажи отдельных рабов. Правда, с устойчивостью подобной практики согласны далеко не все, а некоторые историки и вовсе её отрицают.
«Добун-мерген, один из дальних предков Чингиса, встретил раз бедного человека, который вёл за собой сына. На вопрос Добун-мергена, кто он таков, человек тот ответил так: — Я из рода такого-то, я обеднел. Дай мне мяса той дичины, а я отдам тебе этого вот своего сына»
(Сокровенное сказание монголов).
В этом небольшом отрывке сказано всё о «равенстве» и «отсутствии эксплуатации» у монголов. Тем более странным кажется, что Чернышевский, наверняка знающий эту книгу и даже не раз её читавший, выдаёт настолько фантастические теории.
«Для древних рабовладельческих государств наличие огромного количества рабов было продиктовано трудоёмкими сельскохозяйственными работами. Если для таких обществ 100 рабов на поле с площадью в 100 гектаров является нормой, то для Монголии 100 рабов на 100 голов скота — это абсурд. Для того, чтобы пасти 100 и более голов скота, достаточно лишь одного человека. Принципиальное отличие, основанное на способе ведения хозяйства, исключает возможности с уверенностью утверждать о „монгольском рабстве“…»
— пишет Ж. Гэрэлбадрах в статье «Было ли "Унгу Боол"?» и добавляет ниже, что «подразумевать под термином „боол — bo’ol“ вольных людей — ошибочно. Они отнюдь не могли быть лично свободными».
Не рабы, но лично несвободные. Так кто же это? Напомним, что наличие личного имущества у античных рабов не является чем-то из ряда вон выходящим (Гэрэлбадрах же считает, что у европейских рабов имущества быть не могло, у монгольских «боол» имущество было, а значит они не рабы). Спартанские илоты или римские колоны имели имущество, семьи, но были рабами. Кстати, интересно провести параллели между монголами и спартанцами (отчасти также фессалийцами и критянами). В обоих случаях в наличии примитивное хозяйство (а спартанское хозяйство было очень примитивным в сравнении с остальными греками) и рабы, обладавшие личным имуществом. При этом колонат является не каким-то новоделом, а возвращением к примитивным формам рабства в момент его упадка. Короче, «снятие», «отрицание отрицания» и прочая гегелевская хренотень в живом её виде и прочие проделки «абсолютного духа». Впрочем, это отвлечение от темы.
Сравнение статуса «богол» с неполноправными гражданами античности — «плебеями», «метэками», «перегринами» и т. п. даёт, казалось бы, явное сходство, что подмывает объявить «богол» эдакими монгольскми «плебеями». Но, как говориться, есть нюанс. Плебеи, метэки, периэки и прочие ограниченные в правах слои были лично свободными. Их не делили и не передавали по наследству. Просто они не имели политических прав, да и то не всегда. Поэтому есть веские основания сделать следующее предположение: институт «богол» у монголов был самым настоящим рабством в той его форме, какую оно могло приобрести только в условиях родового строя и кочевого преимущественно натурального хозяйства. Разница между монгольским «богол» и античным рабом не в его статусе, а в социально-экономических условиях, в которых этот статус реализован. Отсюда видимое различие при сущностном тождестве.
Владимирцов же рассматривал «богол», скорее, как феодальных вассалов или крепостных.
«Появление военных вождей, узурпировавших власть над племенем или одним или несколькими родами-кланами, и окружённых дружиной военных слуг, — выходцев из разных, по преимуществу аристократических родов, имело очень большое значение для древнемонгольского общества, жившего в условиях натурального кочевого хозяйства с чрезвычайно слабо развитой производительностью малого количества предметов первой необходимости, и едва задетого меновой торговлей. Вместе с разложением родового строя обнаруживается стремление к развитию феодальных отношений...»
Тезис о прямом переходе от родового строя к феодализму без стадии рабовладения у некоторых варваров, включая славян, был господствующим в советской исторической науке (но отнюдь не оспариваемым), И всё же, кажется, подобное представление не было вполне верным. Получить феодализм прямиком из родового строя —это как получить число 4 путём деления 10 на 2. Можно, конечно, но нужно очень сильно раскорячиться. Содержание тех же германских «правд» не даёт оснований говорить о феодализме у германцев. Родовой строй должен был основательно разложиться в рабовладельческих жерновах, чтобы дать начало феодализму. Говорить о феодализме в варварских послеримских королевствах не приходится, он оформился в Европе где-то к IX веку. Кстати, «Русская правда» — это уже пример пусть и раннего, но уже чисто феодального права. Сомнительно, что у монголов с их примитивным хозяйством, даже если их сравнивать со всякими полудикими предками группы «Rammstein», феодализм автоматически выдоился из чингисхановой кобылы.
Что до Гумилёва, то перед встречей с его тенью желательно обзавестись чесноком, святой водой и пистолетом с серебряными пулями, а то мало ли…можно стать Чернышевским и заработать ссылку в Саратов.