Глава 3. Хрустальная ночь

День за днем наш герой все глубже погружался в свои фантазии , утопал в мыслях и мечтах о волшебном и, до последних событий, практически никому неизвестном мире.
Учеба перестала быть для Маркуса чем-то важным и он с трудом мог собраться и вспомнить наверняка , что на самом деле двигало им в тот самый момент , когда он уезжал из родного дома в Йену. Страх перед отцом рассеялся как туман над утренним полем. Ощущение было похоже на утреннюю пробежку босыми ногами по полю навстречу восходящему солнцу, когда то и дело спотыкаешься и собираешь кончиками пальцев травяную росу. В какой-то момент Дробышев почувствовал свою значимость , свою индивидуальность. В сознании юного героя собственная уникальность была неоспорима. В своих мыслях он рисовал себя богоподобным , исключительным в некоем роде человеком , которого не просто примет в свои холодные , оценивающие объятия отец, а которым будет гордиться и сходить с ума от счастливой мысли , что его сын открыл такую неоспоримо чудесную истину окружающих нас вещей.
Дробышев резко потянулся к часам , которые уже третий день лежали под кроватью , чтобы не отвлекать Маркуса своим тиканьем от этого сладостного ментального триумфа и мысленного упоения от будующего признания его , вечно униженного и оскорбленного своим же отцом мальчика , достойным не только семейных денег , но и семейной любви.
Без пятнадцати восемь , самое удачное время. Дробышев вскочил с кровати и , с какой-то долей манерности , как будто бы отрабатывая словесные и жестикуляционные па , начал собираться на вокзал. «Ох, отец будет в такой ярости, если я заявлюсь в Бюро сегодня, во вторник. А когда он узнает, что я бросил учебу, даже не знаю, лучше бы мне сразу бежать прямиком на виселицу», - размышлял Маркус , натягивая прохудившийся ботинок левой ноги на правую. “С другой стороны, и я ведь еду не с плохими новостями. Главное успеть высказаться в полной мере и точности до того самого момента , пока его лицо не примет цвет ягодного пирога с малиной, который в детстве готовила мне фрау Лейбниц“, - и юноша захохотал, вспомнив, как в реальности выглядел его отец, когда злился, как пыхтел и чертыхался, как мог целый час бегать за сыном по бюро и, так и не догнав, закурить от досады и, присев на крыльцо, сказать : ’’Весь в мать!’’
’’Пора бежать! Опоздаю!’’, - звучно громыхнул басистым голосом Дробышев, но, ступив пару шагов, резко рухнул по центру комнаты. Снизу послышались недовольные голоса соседей , которые хоть и привыкли к своему странному соседу и его причудам, но иногда его поведение могло выходить за рамки привычного уклада жизни простых обывателей. «Вот это я конечно сегодня сам себя переплюнул , дуралей»,-подумал Маркус и в два счета поменял ботинки местами. «Так -то лучше!»
************************************

Берлин изменился. Он не просто стал другой, он был неузнаваем. Маркус не был дома уже 5 лет и то, что он увидел, повергло молодого человека не просто в шок, это накрыло его волной безумного страха и отторжения реальности. Надо ли говорить, что Дробышев, превратившийся с годами из мечтательного ребенка в витающего в облаках юношу, не был на короткой ноге с политическими веяниями современного немецкого нацисткого правительства. По совету своего сокурсника он изменил несколько букв в своем студенческом удостоверении, дабы при экстренном случае, у служителей «Чести и верности» не возникало подозрений о его принадлежности к чистой и неопороченной арийской расе. Был Дробышев, а стал Дельбрюкбер. Уж не знаю, как ему это удалось, про таких только и говорят- только ловкость рук и никакого мошенничества!
Берлин был серым. Небо, лишенное яркости, смешивалось над городом со страдающим воем ветра. Улицы были людны: туда сюда то и дело шныряли босые и грязные дети , были слышны крики женщин , магазины вдоль улиц стояли закрытые или разграбленные. В воздухе висел металлический привкус такого страшного для всех людей слова «Война». Из-за угла, навстречу нашему герою вышло двое в форме. Яркие красные орлы красовались у них на плечах, крича в пространство о своей исключительности и приверженности правому делу. Серая форма смешивалась с унылыми красками Берлина. При виде такой ужасающей палитры по спине начинал бежать холодок. Двое прошли мимо. В какой-то момент Маркус уже было подумал, что сейчас, здесь , в этом городе , который из теплого, согревающего память места, превратился в обитель страха и страдания, он и закончит свой путь. Слишком глупо было надеяться, что фальшивое йенское удостоверение, которое в студенческом городке хоть и использовалось с огромным успехом, сможет провести СА и оставить в дураках.
«Нужно спешить к отцу, нужно бежать, здесь мне опасно!»,- промелькнуло в голове у Маркуса и он прибавил ходу.
************************************

Мужчина сидел неподвижно около окна. Каждый раз, когда шум, доносящийся с улицы достигал его ушей, он вздрагивал. Взгляд его глаз оставался ожесточенным, время от времени сменяясь пустотой и легкой грустью. Еще на подходе к дому Маркус заметил, что бюро пустует. Окна были завешены темными шторами, а входная дверь заколочена двумя досками , которые достаточно смешно смотрелись на массиве дуба , украшенного сусальным золотом. Вся эта картина как будто бы напоминала плохую комедию, на которой зритель то и дело зевает и посматривает на часы, время от времени страстно желая, чтобы эти три акта поскорее закончились. Жаль только, что с любой постановки можно уйти. Из пьесы современности, пожалуй, выхода не было.
Юноша окрикнул своего отца. Тот не ответил. Маркусу еще раз пришлось громко крикнуть приветствие, прежде чем старик повернул голову в его сторону.
- Что ты здесь делаешь? Почему ты не отвечал на мои письма? Ты хоть понимаешь, что происходит вокруг, сейчас, со всеми нами? Отвечай же! Я уже похоронил тебя в куче пепла под сапогами этих нелюдей , которые называют себя высшими немцами! Он вздрогнул и отвернулся. Его лицо в сумерках тяжело было рассмотреть , но Маркус знал, что это не злость, не обида и не презрение. Отцом двигало совершенно другое чувство, до сих пор умело им скрываемое - страх за близкого человека , страх утраты, забвения.
- Да, отец , я не читал твои письма, потому что….потому что…
Ком застрял у него в горле. Тот сгусток уверенности, что был при нем с утра, растворился и он снова был нашкодившим мальчиком посреди отцовского кабинета и готовящийся к очередному суровому наказанию за проступок.
- Зачем ты приехал, почему ты еще в Германии?
- Я хотел увидеться, я… я… я…
- Боже мой, Маркус, не мямли как обычно! Ты уже взрослый мужчина, а все также держишь при себе эти глупые детские привычки!
- Я могу слышать некоторые предметы. Они…они говорят со мной, рассказывают истории своих владельцев, рассказывают про жизнь и смерть. Я узнал о своем даре совершенно недавно, когда услышал шепот в музее, в Йене.
Маркус резко замолчал. Он почувствовал резкое облегчение внутри, как будто тяжелый груз тайны и страха упал с его плеч и покатился к выходу, по винтовой лестнице, выскочил за дубовую входную дверь и плюхнулся в воды Шпре.
Отец долго молчал. Он медленно потягивал сигарету и в полумраке комнаты то и дело загоралась маленькая огненная точка. Напряжение плотным густым туманом садилось на плечи двух родственников, ведущих молчаливую беседу в столь поздний час.
- Ты, верно, шутки приехал сюда шутить? Как понимать твои слова? Или ты совсем от глупости своей и отчаяния с катушек слетел?
Голос отца достаточно стремительно набирал темп и звук. - Ты верно совсем ничего не понимаешь? Не понимаешь, что вокруг творится? И ты решил приехать сюда, через пять лет и рассказывать мне басни и полувыдуманные истории? Я говорю полувыдуманные, потому что твое, воспаленное с детства сознание, никогда не имело ничего общего с рассудительностью и разумностью. Или тебе нужны деньги? Этот убогий спектакль только ради наживы, ради того, чтобы снова получить от меня круглую сумму и снова, как ни в чем не бывало, сбежать, оставляя после себя только черные дыры эмоционального равнодушия?
- Мне ничего не надо.
- Ясное дело. Так я тебе ничего и не дам. Ты явился сюда и ,скажи мне ради бога, на что ты надеялся? Что я поверю в ту чушь, что ты несешь? Что обниму тебя и скажу, что я горд таким твоим достижением? Окунусь в твое море спокойствия и беззаботности когда вокруг то и дело из-за каждого закоулка на нас заглядывается смерь? Уходи, у меня нет сил тебя видеть! Одно не могу себе простить : твоя мать была для меня всем! Я обещал ей позаботиться о тебе, когда ее не станет. Мне жаль, очень жаль, что я не смог вырастить из тебя того сына, которого она хотела бы видеть подле себя.
Он замолчал. В этот вечер он не проронил больше ни слова. Практически не шевелясь провел он в своем кресле весь оставшийся вечер и всю последующую ночь. Рано утром, когда опустошенный и растоптанный юноша покидал свой родной дом, который в миг превратился для него в тот самый тлеющий окурок в руках деспотичного и непонимающего отца, мужчина подошел к окну, скрестил пальцы и по его щетинистой щеке пробежала одна маленькая слеза. Жаль только мы никогда не узнаем, о чем она была, эта слеза.

*************************************

Маркус вернулся в Йену обессиленным. Он три дня лежал в постели, не вставал и не мог ничего есть. Ему было все равно на происходящее вокруг, он не интересовался новостями и не читал газет, ноябрьские дни для него тянулись бесконечной вереницей серой пластичной массы, обволакивали и способствовали душевному терзанию. В голове звучало: «Ты не тот, кого хотела бы видеть подле себя твоя мать. Ты глуп. Ты изгой. Ты не достоин быть нашим сыном!»
Грустные мысли прервал стук в дверь. «Господи, кто это там, почему нельзя меня просто оставить в покое?», - взвыл Дробышев.
- Маркус, это я, Линда, с первого этажа, открой дверь, тут тебе письмо пришло!
- Какое еще письмо? Что вам всем от меня нужно?, - прошипел он через дверь.
- Откуда мне знать! Живо открывай дверь, гнусный плаксивый мальчишка, я не собираюсь весь день стоять и ждать, пока твой обеспеченный зад соизволит подняться с кровати!
Маркус открыл хлипкую дверь, которую двухметровая, пышногрудая Линда смогла бы вынести только лишь сильнее прижавшись к ней своей огромной головой.
- На! Из Берлина!
В сердце екнула надежда. «Может быть это отец? Может он простил, может он все еще меня любит?», - в голове Маркуса мысли стали вертеться быстрее, чем вертряки во время шторма. На письме стояла отметка - от Доброжелателя. «Странно это все, очень странно!», - подумал Маркус и движением руки показал Линде, что ей уже пора. Сделав недовольное лицо, оставшаяся без сплетен и информации из столицы, Линда погромыхала своими огромными ногами вниз.
Маркус открыл конверт и вслух прочитал текст письма: «Твой отец убит, дом сгорел. Беги!» Дата: 09. 11. 1938 года.