"Отголоски Вечности", восьмая глава.
Человечество всегда воспринимало грядущий конец поэтически. Писцы увлечённо повествуют о всеобщем крахе, о том, как центр не в силах боле удерживать систему, противопоставляя подъём океанов падению империй. Философы же твердят, что конец наступит не с драматическим грохотом вселенского уничтожения, но со стоном. А что же смерть? По их словам, бояться нечего, ведь смерть — лишь продолжение пути.
Подобные мнения высказывают люди, совершенно не представляющие, что такое «конец» на самом деле. Легко быть романтиком и оптимистом, когда ты и помыслить не можешь об истинной сути конца. Да, центр теряет возможность удерживать остальное мироздание, но из-за его бессилия гибнут триллионы людей. Да, смерть — лишь другой путь, однако на пути этом душа каждого мужчины, женщины и ребёнка после их кончины соскальзывает в раскрытые пасти безумных богов.
Если бы древние мудрецы видели этот процесс своими глазами, возможно, их писанина была бы менее оптимистичной.
Но у любой монеты две стороны. За безмятежностью неведения следует призрак надежды. Люди будут противиться концу, несмотря на доводы разума и увиденное собственными глазами. На арене надежды, где мозг каждого живого существа руководствуется инстинктом выживания, логика бессильна. Такие чувства прожигают насквозь беспристрастный и прямолинейный механизм рассудка.
Так происходило и здесь в последние дни войны. Не имело значения, что война, в привычном понимании этого слова, закончилась. Как не имело значения и то, что день и ночь Терра горела под погребальным саваном пепла. Защитники продолжали сражаться.
Сама мысль о линии фронта в Битве за Терру была смехотворной, — по крайней мере, во время возникновения первой бреши в Последней Стене; к моменту наступления Джагатай-хана на космопорт Львиные Врата это был откровенный миф. К тому времени Рогал Дорн уже спланировал и нанёс на карту множество резервных точек отхода, баррикад, опорных пунктов, тайников с оружием во Внутреннем Дворце... все были обустроены, защищены, истощены и оставлены — именно в такой неумолимой последовательности. Те же укрепления, что всё ещё держались, были уничтожены с орбиты — поддавшиеся ярости капитаны стёрли их бомбардировками вслепую, — или захвачены ордами Воителя. Бастионы, которым удалось уцелеть, были окружены и осаждены, их защитники продолжали сопротивляться, как можно дороже продавая свои жизни в стремлении задержать наступление полчищ еретиков.
В Битве за Терру не было единого фронта. Масштаб вторжений Хоруса всегда выходил за рамки такой войны, но никогда ещё это не было настолько очевидно, как сейчас, когда предатели прорвали оборону верных сынов Императора. Пламя новых сражений распространялось с чудовищной скоростью: по всей поверхности Терры бушевали бесчисленные изолированные войны. Сплочённая оборона имперских сил сменилась разрозненными очагами сопротивления. Оставшихся воинов Императора, отрезанных друг от друга, окружили в самых последних оплотах.
Тысячи огоньков по всей Евразии гасли один за другим.
Где-то там, в непроглядной буре пепла, стоял воин по имени Рюкат — хотя даже это не было правдой, по крайней мере, в известном смысле. Рюкат — имперское имя, которое он носил подобно неудобному плащу. Братья-фенрисийцы, связанные с ним клятвой и кровными узами Старых Обычаев, называли Рюката по настоящему имени его подвига — Нет Врагов.
Он был и охотником, и воином до глубины души и гордился различием между этими понятиями. В анналы имперских писцов он попал всего лишь как один из космодесантников в составе объединённой группы легиона Космических Волков. Глаза чужеземцев не могли разглядеть смысла за переплетением опознавательных узоров его роты и отделения, все знаки его отличия остались непроницаемы для посторонних. Те не знали его положения ни в отряде «Крик скорбящего дракона», ни в стае Вой Мира-Очага.
На его шее висел простой кожаный гайтан с талисманом из фенрисийского янтаря; амулет целую жизнь назад подарил ему сам верховный вождь, Леман из племени руссов. Миг, когда Рюкату вручили амулет, был мгновением самой большой гордости в его жизни. И до последнего вздоха сын Волчьего Короля не снимет этот талисман.
Рюкат стоял на зубчатых стенах бастиона Арджуны, названного в честь одноимённого шпиля, пронзающего небеса. Бастион Арджуны соединялся с бастионом Меру километрами арочных переходов, и после того, как Меру был захвачен предателями, Арджуна ещё несколько часов держался в одиночку, обороняемый постоянно уменьшающимся числом защитников. Какое-то время верные сыны Императора успешно отбивали атаки предателей волна за волной, но, как ни крути, смертные — не боги, чтобы переписывать ход судьбы. В конце концов враг взобрался на стены, перешёл небесные мосты и обрушил бастион непрерывными канонадами. Так пал бастион Арджуны.
Боевые корабли обычно не летают в пыльные бури. Ненадёжно. Пепел в воздухе повреждал обшивку, бил стёкла кабин и прогрызал внутренние механизмы техники. «Громовые Ястребы» задыхались, глохли и умирали. Высокие температуры в реактивных двигателях обращали пепел в стекло; через какое-то время оно забивало турбины и выводило из строя двигатели. Вокруг не было ни единого места, откуда можно было бы взлететь и стабилизировать полёт; независимо от того, высоко или низко собирался лететь корабль, ни один за последние несколько дней благополучно не достиг орбиты. Самая банальная из проблем — пилоты попросту не могли разглядеть воздушное пространство за пределами своей кабины; они летели вслепую с нерабочей аппаратурой сквозь пылающий город размером с целую страну, усеянный массивами зданий величиной с горный хребет. Они боролись с управлением транспортными средствами, двигатели которых не могли и вздохнуть. Но каждая из сторон отчаянно продолжала пытаться. Одних толкало на поступки отчаяние, других воодушевляла надежда, а третьих гнала кровожадность.
Рюкат, окружённый телами братьев, находился недалеко от оставшихся на стене боевых кораблей. Он не был дураком, да и оптимистом его бы никто не назвал. Космический Волк давно принял факт, что он — уже покойник. Сквозь рёв взрывов, грохот тысячи болтеров и шум вокса в его уши пробивался голос, умоляющий бежать и спастись. Но Рюкат не ушёл — дураком-то он не был. Сын Фенриса предпочёл умереть с клинком в руке, а не позорно сгинуть в искореженном металле корабля.
Он оплакивал убитых. Но в плаче этом не было бесчестия; фенрисийская культура, жившая во многих обычаях VI легиона, не видела стыда в скорби по родичам. У ног Рюката лежали тела его братьев, бок о бок с которыми он сражался в течение двух человеческих жизней. Рюкат дорожил ими больше всего на свете. Естественно, что по его лицу текли слёзы. Автоматоны не способны на такие чувства, у трусов же для них недостаточно чести.
Здесь лежит Каргир, прозванный Тринадцать Падающих Звёзд. Мать родила его во время метеоритного дождя, величайшего из предзнаменований северных племён. Его вюрд оборвали клинки, пронзившие оба сердца. Тут — Вэгр, прозванный Эхом Трёх Героев за предков своего рода, на которых был похож. Он родился в бесконечную фенрисийскую зиму и был сражён болт-снарядом в голову. Рядом с ним — Ордун по прозванию Родич Ночи, рождённый охотиться во тьме и погибший на войне, которой не должно было произойти. Они пали последними; остальные члены стаи уже несколько недель спали на красном снегу. К настоящему времени на Терру и так прибыло мало Волков, и лишь немногие из них дожили до этого момента.
Молящий голос продолжал соблазнять, пока Рюкат не отключил вокс. Он гордо стоял на своём месте, пока мимо него в пыли бежали фигуры. Люди. В масках. Защитники Империума спасались бегством; прихрамывающие, они отчаянно пытались остаться в живых. Зачем? Куда они бегут? Почему хотят умереть там, а не здесь?
Рюкат присел и положил руку на разорванный нагрудник Тринадцати Падающих Звёзд, своего командира и брата. Запачканные пластины брони кончиков его пальцев коснулись треснувшего Империалис павшего воина. Он улыбнулся сквозь горькие слёзы: случайный символизм мгновения был настолько очевиден, что Рюкат просто не мог не усмехнуться.
Словно выбрав момент, они пришли за ним. Враг добивал бегущих защитников. Сын Русса поднялся, держа в руках не только собственный цепной меч, но и силовой павшего вожака. Цепная дорожка первого меча с нескрываемой яростью начала набирать число оборотов, другой же клинок вспыхнул смертоносными молниями.
В сагах его родного мира — и легиона, каждый космодесантник которого вырос в его ледяных корнях, — у героев всегда были достойные последние слова. Перед лицом смерти воины VI подбирали слова и гордо бросали последний вызов, который вынуждал врагов слушать с неохотным уважением. Однако Рюкат никогда не был поклонником поэтических саг, а его враги — ревущие Пожиратели Миров и нараспев молящиеся Тысяча Сынов — были опьянены молоком своих чёрных богов. Они не заслуживали уважения Волка в той же степени, в какой сами неспособны были его выказывать.
Он встретил еретиков лицом к лицу и сражался до последнего. По крайней мере, эта часть его жизни соответствовала описанию достойных фенрисийских воинов. Но радости от утренних убийств он не испытывал. Истреблять врагов — вот чего ждут от любого воина. Но в эти последние мгновения жизни для него имело значение не то, кого он убил, а то, где стоял, готовый умереть. А умирал он вместе со своими братьями. Он умирал членом стаи.
Это верный путь. Так и должно было быть.
Нет Врагов. Так его называли за непреходящую неутомимость, которой восхищались братья; за то, что он всегда сражался, пока вокруг не оставалось врагов. Однако в конце жизни Нет Врагов не оправдал своё имя. В этом не было ничего постыдного. Да и как может быть стыдно за смерть в бою, в котором не было и шанса на победу?
Когда момент настал, Рюкат не переставал ухмыляться. Он усмехался, стоя по колено в мертвецах, усмехался, когда стальной дождь из вражеских клинков пронзал его тело. Он усмехался даже в падении, когда жизнь лилась из него потоком гордой фенрисийской крови.
Воин, что убил его, — один из Тысячи Сынов, — забрал силовой меч из его слабеющих пальцев. И менее чем через минуту предателя поразил случайный поток лазогня, а клинок, которым дорожили члены Воя Мира-Очага, испарился, исчезнув из истории.
Когда Рюкат улыбнулся в последний раз сквозь полный крови рот, чуть дальше по стене взлетел боевой корабль Имперских Кулаков. Остаться оборонять бастион означало смерть, и пилот рискнул спастись по небу. «Громовой Ястреб» с глубоким протяжным воем вдохнул пепельный воздух и оторвался от земли.
Он рвался ввысь, уже изнемогающий, обречённый с самого момента взлёта. Когда двигатели задохнулись от плавящегося стекла, пилот нырнул вниз, пропуская охлаждающий воздух через воздухозаборники в надежде подморозить и очистить забитые турбины. Бежавшего легионера звали Эктар. Он был уроженцем Терры, Имперским Кулаком. Никто так и не увидел его мастерства, но совершённый манёвр был великолепен. Воины на борту припали к ограничителям на своих сидениях, многие из них решили, что «Громовой Ястреб» попал под зенитный огонь; пассажиры даже не понимали, что пилот подарил им ещё несколько секунд жизни.
Но вокруг пикирующего «Громового Ястреба» не осталось чистого воздуха. На Терре не осталось чистого воздуха. Агонизирующий боевой корабль прочистил горло лишь для того, чтобы в следующий миг снова наполнить его пеплом и задохнуться.
«Громовой Ястреб» запустил орбитальные ускорители — акт полнейшего отчаяния — и с форсажем пронёсся сквозь слепящую пыль. В течение следующих трёх секунд он набирал высоту ценой истирающегося корпуса и умирающих двигателей. Корабль поедал себя, чтобы вырваться из ада.
Но в следующий миг «Громовой Ястреб» врезался в один из барочных переходов между бастионами Меру и Арджуны. Большую часть левого борта срезало, и его обломки по спирали посыпались на визжащие двигатели, пока тех не добила удушающая пыль. То, что осталось от корпуса, врезалось в зону боевых действий; обломки разлетелись во все стороны, истребляя разрозненный пехотный полк Сынов Хоруса, который преследовал колонну отступающей Имперской Армии.
Менее чем через час бастион Арджуны пал, и на Терре погас ещё один огонёк.