Происхождение Руси по книге А.Головнева "Антропология движения"

Святослав. Русь (Rhos, Ruotsi). Полюдье. Каприз княжны Ингигерд. Из варяг в арабы и греки

В VIII–XI вв. Балто-Понтийское междуморье было пространст-
вом экспансии варягов — восточных норманнов, для которых
i víkingu (уход «в викинг») означал не морское плавание, а движе-
ние в сети рек Восточного пути (Austrvegr) от моря до моря. Это
пространство в староскандинавской географии называлось Garđar
( Гарды, Города) или Garđaríki (Страна Городов).

Скальд Халльфред одним из первых в конце Х в. (996 г.) употре-
бил слово Garđar (Джаксон 1984:133–143; 1991:141), хотя названия
типа X+garđr могли сложиться значительно раньше, в начале эпохи
викингов, когда появились сами «гарды» (Rygh 1898:17; Кирпич-
ников и др. 1980:24–38). По свидетельству арабов, современников
Руси (Ибн Русте), у русов нет деревень, но «городов у них большое
число» (Новосельцев 1965:397). Возможно, первоначально Garđar
назывались поселения, из которых вырос Новгород (Мельнико-
ва 1977:202–205), или укрепления, которые встретились сканди-
навам, пробиравшимся из Ладоги по Волхову в глубь славянских
земель (Джаксон 2001). Ф. Браун полагал, что скандинавские при-
шельцы застали на Руси в IX в. многочисленные города — центры
политических образований (Braun 1924:195). Л. Нидерле рассуждал
о появлении городов как сети гарнизонов русов на двух основных
торговых путях — Волжском и Днепровском (Нидерле 2001:161).

Древнескандинавское слово garđr (ограда, укрепление, двор,
владение, дом) родственно древнеславянскому градъ (ограда, ук-
репление, крепость, поселение), древнеиндийскому grhas (дом),
литовскому gardas (ограда), готскому gards (дом, семья) (Cleasy,
Vigfusson 1957:191–192; Baetke 1964:186; De Vries 1977:156). Слово
коренится в индоевропейских языковых глубинах и явно стар-
ше эпохи викингов. Его значения в Норвегии (преимущественно
«дом») и Исландии (преимущественно «хутор») подсказывают, что
так обозначались одиночные поселения в осваиваемых землях. Это
могло происходить и на Восточном пути, где «дворы» превраща-
лись в цепь форпостов. Сюда же на Восток вела другая традиция
понимания garđr как обители в мифологическом пространстве (ср.
Ásgarđr ‘Обитель богов’, Miđgarđr ‘Обитель людей’, Útgarđr ‘Ниж-
няя обитель’). Возможно, представление о расположении Асгарда
где-то в конце (или начале) Восточного пути повлияло на обозначение скандинавами городов: Hólmgarđr ( Новгород), Kænugarđr
( Киев), Miklagarđr (Константинополь). Укоренению этого слова в
речевой практике восточных викингов могло способствовать и на-
личие удобных сходных слов в лексике славян и балтов.

До сих пор продолжается спор о том, начались ли города на
Руси с варягов или варяги захватили уже существовавшие города.
О тех, кто строил гарды, известно немного, но Рюрик начал с того,
что «придоша к словенам» и «срубиша город Ладогу». Следующим
действием, обозначенным словом «седе», он замкнул подвластное
пространство — братья-князья сели в Ладоге, Изборске и на Бело-
озере. В дальнейшем «путь» и «сидение» постоянно пересекались
в истории древней Руси, будь то ранние походы на Царьград или
поздние перемещения по княжьим столам. В движении викингов-
варягов понятия и состояния vegr (путь) и garđr (город) сочета-
лись, с одной стороны, как динамика и статика, с другой — как зве-
нья одного механизма, поскольку путь вел в город, а город стоял
на перекрестке путей. Одним из последних «витязей пути» на Руси
был князь Святослав, деятельностный портрет которого рисуется
по Повести временных лет (ПВЛ 1950:244–249) и византийским
источникам (Лев Диакон 1988; Скилица 1988).

Святослав

В лето 6450 (942 г.) Святослав родился, а в 6454 (946 г.) лето-
пись застает его уже в седле, «сующим» копье меж ушей коня на
древлянскую рать. В юности он княжил в Новгороде или Старой
Ладоге, а вернее на всем «пути в греки», включая Ладогу, Новго-
род и Киев. Воспитанный викингами Свенельдом и Асмудом, князь
не построил ни одного города, но десятки захватил и разрушил.
Будто случайно оказавшийся на суше морской конунг, он нарочито
небрежен ко всему, что связано с домом и уютом. Святослав всегда
в походе — без обоза, шатра и котла, запекая на костре «конину,
или зверину, или говядину», ночуя на конском потнике с седлом
в головах; зато стремителен в движении, со знаменитым вызовом
«хощу на вы ити», легок, как барс, храбр и любим дружиной.

Отношение Святослава к матери, княгине Ольге, проникнуто
сыновней заботой, но полно трений. Сыну чуждо то, что по нраву
матери: Ольга ставит погосты, принимает крещение в Царьграде,
призывает князя сидеть в Киеве — Святослав обходится без княжьих
покоев, сметает «грады», отвергает крещение (которым его искушали,

помимо матери, византийские советники), совершает дальние
рейды и мечтает об обладании «серединой земли» на Дунае.

Святослав живет походами и в походах. Он не сидит в столице,
а навещает ее — о визитах князя в Киев свидетельствуют рождаю-
щиеся там сыновья. В 964 г. он кружит с дружиной по Оке и Волге,
пройдя по землям вятичей, платящих дань хазарам «по щелягу от
рала». В 965 г. князь громит хазар, их город Белую Вежу, а в 966 г.
завершает разгром вятичей и подчинение хазарских данников. Тем
же летом наносит поражение ясам и касогам на Северном Кавказе.
По стилю и размаху движения, от Верхней Волги до Кавказа, Свя-
тослав напоминает деда Рюрика (перемещавшегося от Ютландии до
Ильменя) или князя Олега (воевавшего от Ладоги до Царьграда).

Полководец и император Византии Никифор II Фока видит в
русском князе силу, способную сокрушить давних соперников кон-
с тантинопольских басилевсов — болгарских царей, уже полвека
претендующих на равные с Византией регалии владык христиан-
ского мира. В 967 г. басилевс Никифор отправляет патрикия Ка-
локира к «катархонту тавров» Святославу (Сфендославу) с предло-
жением совершить поход на дунайских болгар за вознаграждение
в размере пятнадцати кентинариев (455 кг) золота. Традиционная
византийская интрига нашла столь же обычное продолжение: пат-
рикий Калокир — не то от блеска вверенных ему сокровищ, не то от
вида русского воинства — преобразует дипломатическое поручение
в проект государственного переворота, если не передела мира. Он
предлагает Святославу не только разгромить Болгарию, но и под-
чинить ее себе, а затем ударить по Византии и возвести его, Кало-
кира, на ромейский престол. Скрепив замысел узами побратимства
(язычника и христианина), русский князь и византийский патри-
кий идут на Дунай (Лев Диакон, V, 1–2).

Проект Калокира-Святослава имел не меньше шансов осущест-
виться, чем провалиться. В те времена «переделы мира» были в
порядке вещей: болгары завоевали свою страну (Моэсию) лишь
три века назад; только что новую «родину» в Паннонии обустрои-
ли себе мадьяры; Европу делили викинги; дед и отец Святослава
создавали «русь» в Гардах; византийский престол был ареной бес-
конечных переворотов.

В 967 г. (по русской летописи) или 968 г. (с учетом византийских
хронографов) «иде Святослав на Дунай на болгары». Под Доростолом
росы «стремительно выпрыгнули из челнов, выставили вперед щиты,

обнажили мечи и стали направо и налево поражать» оборонявших-
ся и вскоре бежавших болгар. Боголюбивого болгарского царя Петра
от известия о доростольском разгроме хватил удар, приведший к его
смерти и окончательно парализовавший страну. Царевичи Борис и
Роман были пленены, 80 дунайских городов взяты, и мощная Бол-
гария, недавняя соперница Византии, стала добычей Святослава, как
тремя годами раньше это случилось с непокорной Хазарией. Военное
искусство и вдохновляющая мотивация обеспечили русскому князю
триумф и полное стратегическое превосходство.1

Император Никифор, оценив опасность успеха союзника-со-
перника, умелым тыловым маневром остудил пыл Святослава. Не
скупясь на очередное вознаграждение, византийские дипломаты
направляют печенегов на Киев. Стоило только Святославу распо-
ложиться в столице Болгарии Преславе (Переяславце), «емля дань
в Грецех», как его настигает известие о набеге степняков «на Рус-
кую землю». Византийской драматургией веет от описания осады
Киева, где «затворися Ольга с внукы своими, Ярополком и Олгом и
Володимером», от жалобного тона послания киевлян к Свято славу:
«Ты, княже, чужой земли ищешь и блюдешь, а своей лишился;
мало бо нас не взяша печенеги, и матерь твою и детей твоих». Уз-
нав о нависшей угрозе, Святослав с конной дружиной мчится к
Кие ву, беспрепятственно в него въезжает «и целова матерь свою,
и дети своя». Наслушавшись от киевлян о пережитом, он собирает
воинов и легко прогоняет печенегов «в поле».

Трогательный эпизод не вливается в повесть о Святославе, а раз-
рывает ее на главу о победах и главу о поражениях. Киевская пау-
за оказывается роковой для балканской кампании русского князя,
и в этом видится игра не случая, а стратегий. Христианка Ольга
вольно или невольно участвует в византийском сценарии, настаи-
вая на остановке балканского похода и стараясь задержать сына в
Киеве: «Видишь ли меня, больную совсем? <...> Похорони меня, и
иди если хочешь». Язычник Святослав отвечает матери, что желает
жить не в Киеве («не любо ми есть в Киеве жити»), а в Переяславце
на Дунае, где середина земли, куда стекаются от грек ткани, золото,

вино и овощи, от чехов и угров — серебро и кони, от руси — меха,
воск, мед и челядь. Похоронив Ольгу без тризны, по-христиански,
и рассадив сыновей по княжьим столам, Святослав спешит в Бол-
гарию, но она встречает его «сечей великой». Столица болгарских
царей Преслава ожесточенно обороняется, и хотя Святославу уда-
ется «взять город копьем» со словами «сей город мой», отныне все,
что прежде было легко, дается с трудом.

Император Никифор Фока перехватил у Святослава главное
преимущество — инициативу, победоносный наступательный по-
рыв. Кроме того, за время отсутствия князя он вдохновил павших
духом болгарских царевичей, напомнив им о единстве византийско-
болгарской веры в противовес язычеству русов, и предложил за-
ключить пару междинастийных браков. Болгары тут же отыска-
ли двух девиц царского рода и отправили их в Константинополь,
прося басилевса «отвратить секиру тавров». Правда, Никифору не
удалось завершить партию, поскольку он сам оказался мишенью
очередной византийской интриги — в ночь на 11 декабря 969 г. им-
ператор был обезглавлен.2

Более подходящего момента для удара по Константинополю
быть не могло, но все то время, пока палач и наследник Никифора
Иоанн Цимисхий примерял пурпурную обувь басилевса и уговари-
вал упрямого патриарха Полиевкта увенчать его императорской диа-
демой, Святослав сидел в Киеве, а патрикий Калокир — в Преславе.
Когда до Царьграда наконец донеслось «хощу на вы ити», ромеи
были готовы и с ответной «лестной дипломатией», и с отборным
войском, включая отряд «бессмертных» и флот с угнетающим па-
мять росов «греческим огнем». И все же Константинополь был объ-
ят паникой: на надгробии убиенного императора Никифора митро-
полит Иоанн Милитинский начертал: «Ныне восстань, о владыка, и
построй пеших, конных, лучников, свое войско, фаланги, полки: на
нас устремляется росское всеоружие... Если же ты не сделаешь это-
го, тогда прими нас всех в твою могилу». Второй балканский рейд

Святослава, в отличие от первого, был полон трудностей и жесто-
костей: в изложении русского летописца, «поиде Святослав воюя к
городу, и другие городы разбивая, иже стоять пусты и до днешнего
дни»; по рассказам ромеев, росы свирепо расправлялись с объяты-
ми ужасом болгарами: так, с бою взяв Филиппополь, они всех уце-
левших жителей города посадили на кол (Лев Диакон, VI, 10).

«Бросок барса» на Константинополь не удался: Святослав увяз
в Болгарии, хотя и слал басилевсу угрозы разбить шатры у врат
Царьграда, если ромеи не выплатят дань и выкуп за захваченные
росами города и людей. Иоанн Цимисхий отвечал, что обещанную
Никифором плату за набег росы уже получили и теперь могут спо-
койно удалиться «в свои области и к Киммерийскому Боспору».

В свою очередь Святослав предлагал ромеям убраться из Европы,
«на которую они не имеют права», в Азию. Басилевс ядовито на-
поминал князю о поражении его отца Игоря, «который, презрев
клятвенный договор3, приплыл к столице нашей с огромным вой-
ском на 10 тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору [вернулся]
едва лишь с десятком лодок». В ответ Святослав обещал императо-
ру показать на деле, что росы — «не какие-нибудь ремесленники,
добывающие средства к жизни трудами рук своих, а мужи крови,
которые оружием побеждают врага» (Лев Диакон, VI, 10).

На этот раз «походку барса» демонстрирует византийский баси-
левс. Пока отяжелевший от киевских впечатлений Святослав топ-
чется у болгарских городов, Иоанн в апреле 971 г. высаживается с
кораблей в Адрианополе и, с риском преодолев горные перевалы,
обрушивается на Преславу, где сидят болгарский царь Борис и пат-
рикий Калокир. Застигнутые у стен города за «военными упражне-
ниями» росы бьются со зверским рычанием, но терпят поражение:
«некоторое время они сопротивлялись, но затем утомились и бе-
жали» (Скилица 1988:125). Двух дней хватает басилевсу для взятия
болгарской столицы, которую он тут же переименовывает в честь
себя в Иоаннополь. Царь Борис покорно ждет своей участи, а Ка-
локир бежит к Святославу в Доростол, куда, проходя сдающиеся на
милость победителя города, движется Иоанн.

Впервые Святослав вынужден не нападать, а обороняться; не
он идет «на вы», а враг — «на ны». Впервые он не сокрушает го-
род, а укрывается в нем. Земля, которую Святослав считает своей,

«руской», становится чужой и враждебной. Князь казнит «за измену» 300 родовитых болгар, но и среди росов раздаются призывы
к бегству или примирению с ромеями. Под Доростолом Святослав
произносит знаменитые слова: «Да не посрамим земли Руския, но
ляжем костьми тут, мертвые бо срама не имам». В изложении ви-
зантийского историка, князь вздыхает и с горечью восклицает: «По-
гибла слава, которая шествовала вслед за войском росов, легко по-
беждавшим соседние народы и без кровопролития порабощавшим
целые страны, если мы теперь позорно отступим перед ромеями.

Итак, проникнемся мужеством, вспомним о том, что мощь росов
до сих пор была несокрушимой, и будем ожесточенно сражаться
за свою жизнь. Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь
бег ством; либо победить и остаться в живых, либо умереть со сла-
вой, совершив подвиги доблестных мужей!» (Лев Диакон, IX, 7).

Под Доростолом «оба войска сражались с непревзойденной храб-
ростью; росы, которыми руководило их врожденное зверство и бе-
шенство, в яростном порыве устремлялись, ревя как одержимые, на
ромеев, а ромеи наступали, используя свой опыт и военное искус-
ство» (Лев Диакон, VIII, 10). После двух с лишним месяцев «сечи
великой» бои продолжались с переменным успехом; только в один
из дней, по описанию Скилицы (1988:127), перевес в сражении ко-
лебался двенадцать раз. По рассказам ромеев, в битву вступил даже
дух великомученика Феодора, поднявший на врага ураган пыли и
дождя. Басилевс предложил выявить победителя в единоборстве во-
инов, на что князь ответил ироничным рассуждением о праве импе-
ратора выбирать лучший из тысяч путь к смерти (Скилица 1988:131).
Святослава остановила только рана, после которой он отрядил пос-
лов к Иоанну, а затем сам встретился с басилевсом для перегово-
ров о мире. По соглашению, росы освободили пленных и оставили
Доростол, ромеи открыли им путь по Дунаю, не паля «жидким ог-
нем» (который даже камни обращает в пепел), снабдили в дорогу
провизией, а русским купцам, как и прежде, разрешалось приезжать
в Константинополь для торговли (Лев Диакон, IX, 10).

Встреча, на которую Иоанн Цимисхий прибыл на коне, а Свя-
тослав в ладье, дала повод византийскому историку описать наруж-
ность князя:

Он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем
не отличаясь от них... умеренного роста... с мохнатыми бровями и
светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно

длинными волосами над верхней губой. Голова у него была
совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос — при-
знак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь... В одно ухо
у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом,
обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и от-
личалось от одежды его приближенных только чистотой. Сидя в
ладье на скамье для гребцов, он поговорил немного с государем об
условиях мира и уехал. Так закончилась война ромеев со скифами
(Лев Диакон, IX, 11).

Высокие оценки отваги росов в устах ромеев и тон угрозы рус-
ской летописи (князь-де наберет новое войско и пойдет на Царьград,
если басилевс не будет дань платить) не отменяют итога войны —
поле битвы остается за византийским императором. Иоанн Цимис-
хий не только отправляет восвояси русского князя, но и снимает
с болгарского царя Бориса монаршие инсигнии (тиару, багряницу и
красные сапоги), оставляя ему лишь сан магистра. Отныне Великая
Преслава, которую болгарские цари считали своей столицей, а Свя-
тослав любовно именовал «мой город», носит имя басилевса ромеев.
Святослав, едва не сокрушив восточно-христианский мир, оставляет
Болгарию и мечту об обладании «серединой земли».

Обратный путь Святослава полон странностей и больше на-
поминает торможение, чем движение. Совсем недавно он легко
примчался в Киев спасать княгиню Ольгу от печенегов, а теперь
отказался идти с конным отрядом Свенельда и предпочел долгий
морской путь. Князь зимует и голодает в Белобережье, а по вес-
не дает себя разбить и убить у днепровских порогов печенежскому
князю Курее. Со слов Свенельда он знал, что «стоят печенеги в по-
рогах», и не тешил себя иллюзиями относительно их миролюбия.
Русский летописец обвиняет Преславу (болгар) в сговоре с печене-
гами. По словам византийского историка Скилицы, печенеги отка-
зали в просьбе ромейскому послу архиерею Евхаитскому Феофи-
лу пропустить росов и перебили войско Святослава за то, «что он
заключил с ромеями договор» (Скилица 1988:132–133): Святослав
нарушил византийско-русский договор 945 г., по которому «да не
имеют Русь власти зимовати в устьи Днепра, Белобережа». По мне-
нию ряда историков, печенежскую засаду на порогах спровоциро-
вали киевляне, не желавшие возвращения «блудного князя» (см.:
Гумилев 1989:236–238; Фроянов 1996:347–348).

Святослав погиб в 30 лет (972 г.). Чьим бы злым умыслом ни
объяснялась его смерть, повинен в ней сам князь. Печенеги не стали

храбрее и коварнее за пять лет, но прежде они предпочитали
служить в его войске, а не посягать на его череп в качестве чаши
для питья.4 Создается впечатление, что князь, если не искал гибе-
ли, то понуро плыл к ней, едва шевеля веслами. В Святославе ис-
сяк мотив движения, делавший его владыкой пространства. При
отступлении от Доростола случился разлад с дружиной (Свенельд
пошел конным путем) — миром, в котором князь вырос и которым
искренне дорожил.

Превращение князя из покорителя в жертву — результат смены
настроения, мотивации действий. Причина бедствий Святослава на
зимовке в Белобережье состоит не в кризисе феодализма, неурожае
или ухудшении климата. Его громадное деятельностное поле вдруг
сузилось до утлой ладьи; он не мог обеспечить себя продовольстви-
ем, хотя еще недавно под Доростолом, несмотря на блокаду ромеев
и вражду болгар, умудрялся собирать по окрестностям зерно и за-
хватывать вражеские обозы с провиантом.

Византийские историки не напрасно обращали внимание на
культ победы среди воинов Святослава: «Росы, стяжавшие среди
соседних народов славу постоянных победителей в боях, считали,
что их постигнет ужасное бедствие, если они потерпят постыдное
поражение от ромеев». Они «никогда не сдаются врагам даже по-
бежденные, — когда у них нет надежды на спасение, они пронзают
себе мечами внутренности и таким образом сами себя убивают»
(Лев Диакон, VIII, 10; IX, 8). Святослав не мог перенести даже по-
четного поражения, и печенеги лишь довершили драму. Возмож-
но, нечто подобное случилось и с его отцом Игорем, который после
поражения от ромеев 941 г. и неудачного реванша 944 г. стал без-
вольной жертвой древлян (тоже расставшись с большой дружиной
и воеводой Свенельдом). Возможно, «схема отца» ослабила Свято-
слава, тем более что прозорливый Иоанн Цимисхий назойливо вос-
производил ее в переговорной перепалке: «Поражение отца твоего
Ингоря, который... сам стал вестником своей беды. Не упоминаю
я уж о его жалкой судьбе, когда... он был взят... в плен, привязан
к стволам деревьев и разорван надвое. Я думаю, что и ты не вер-
нешься в свое отечество...» (Лев Диакон, VI, 10).

Русь (Rhos, Ruotsi)

Бесконечную полемику о «руси» я рискую затронуть лишь в ра-
курсе антропологии движения, с ориентацией на истоки явления, а
не термина. Столь напряженные темы, как происхождение народа и
государства, побуждают науку к избыточности толкований при ску-
дости источников. Иногда, как в случае с Повестью временных лет,
первичный текст звучит гораздо яснее, чем нагроможденные поверх
него научные концепции и идеологические конструкции. Словопре-
ния экспертов создают свою историографическую реальность, кото-
рая по мотивации и композиции имеет мало общего с летописной
историей. Во избежание подмены исторических персонажей историо-
графическими, я обращаюсь напрямую к летописи, отмечая оттенки
употребления слова русь за столетие — от Рюрика до Святослава.
При Рюрике русью назывались: (1) заморские варяги, наряду со
свеями, норманнами, готами, англами; (2) дружина Рюрика (862 г.),
рать Аскольда и Дира в походе на Царьград (866 г.); (3) земля, на-
званная по имени варягов (Ладога, Белоозеро, Изборск), при этом
киевская земля звалась Польскою; (4) безбожники, чьи корабли мо-
литвами патриарха Фотия разметала буря.

При Олеге: (1) варяги и словене, к 898 г. так прозвались от варя-
гов поляне; (2) войско «Великая Скуфь» в походе на Царьград 907 г.
с участием варягов, словен, чуди, кривичей, мери, полян, северян,
древлян, радимичей, хорватов, дулебов, тиверцев; (3) города с князья-
ми, подчиненными Олегу (Чернигов, Переяславль, Полоцк, Ростов,
Любеч и др.), а также Киев, определенный Олегом как «мати горо-
дом рускым»; (4) земля и ее жители (купцы, челядь, послы) в текс-
тах договоров с греками 907 и 912 гг.; (5) закон, по которому клялись
оружием, Перуном и Велесом; (6) род (Карлы, Инегелд, Фарлоф и
другие варяги), элита (руси паруса шелковые, а словенам полотня-
ные) во главе с великим князем русским; (7) не-христиане (не-гре-
ки) в правонарушениях типа «убьет христианин русина или русин
христианина».

При Игоре: (1) земля и ее жители («все люди Руской земли»);
(2) войско, идущее на Царьград и сжигаемое пламенем (941 г.), по-
крывшее море кораблями (944 г.); (3) часть войска, наряду с варя-
гами, полянами, словенами, кривичами и печенегами; (4) страна,
на которую нападают печенеги, послы которой ведут переговоры с
греками; (5) закон, по которому некрещеная русь клянется на щи-
тах и обнаженных мечах от имени «страны Рускыя»; (6) род (Ивор,

Вуефаст и другие) во главе с великим князем русским; (7) христиане
и не-христиане, живущие «по закону Грецкому и по закону Руско-
му», «поганыя Русь» и «христьяная Русь», совершающие разные
обряды в ходе приема послов императора Романа.

При Святославе: (1) земля, на которую совершают набег печене-
ги, где набирается войско, откуда поступают товары в другие зем-
ли; 2) сторона, ведущая переговоры, требующая дани от греков;
(3) войско, ополчающееся на врага («исполчишася русь»); (4) часть
войска (из 20 тысяч «руси 10 тысящ только»); (5) элита во главе с
великим князем русским (под которым «русь, бояре и прочии»).
В этом нехитром списке видно, как расширяется значение «Русь-
земля» с севера при Рюрике через охват полян при Олеге до рас-
пространения на «все люди Руской земли» при Игоре. В контексте
переговоров Игоря оформляется понятие Руси как стороны-стра-
ны. Очевидна эволюция «руси» от безбожной (при Рюрике) через
противопоставление христианам (при Олеге), распределение на
христиан и не-христиан при Игоре до духовного конфликта между
Ольгой и Святославом (в связи с Ольгой речь о Руси идет исключи-
тельно в контексте крещения, в связи со Святославом — вне этого
контекста). Позднее, при Владимире, коллизия достигает высшего
напряжения («осквернилась требами земля Руская») и разрешения
(обратил Бог «Рускую землю в покаяние»).

Сквозным и устойчивым значением слова русь оказывается
«рать, элита войска», используемое летописцем до XI в.: идущее в
1018 г. на Болеслава со Святополком войско Ярослава, как и во вре-
мена Олега, собирается из руси, варягов и словен.5 Во всех случаях,
прямо или косвенно, подразумевается, что русь составляет ядро вой-
ска, и в выражении «русь идет» обозначается рать-русь с князем во
главе. Военно-войсковая элитарность подчеркнута в эпизоде возвра-
щения Олега из Царьграда — шелковыми парусами руси в противо-
вес полотняным у словен, постоянных спутников руси в походах.
При этом «идущая русь» связана с кораблями и морскими рейдами,
о чем прямо говорится в рассказах об Олеге и Игоре и косвенно, за
очевидностью, в сюжете прибытия Рюрика с русью из-за моря.
В повести о деяниях Святослава летописец использует слово русь
в многозначной идентификации — персональной (князь), внут-

ривойсковой (элита), кастовой (войско), международной (страна),
пространственной (земля). Вероятно, для Святослава, как и для ле-
тописца, понятие это было удобным в разных ситуациях для обоз-
начения ценностно-иерархических доминант. (То же слово могли
применять со своими оттенками воевода Свенельд, древлянский
князь Мал или крещеный варяг.) Проекция распространялась от
князя и элиты-дружины на землю, а не наоборот; иначе говоря, не
потому князь звался русским, что владел страной- Русью, а потому
страна звалась Русью, что ею владел князь русский со своей ратью-
русью. Святослав не мыслит руси вне себя в сколь угодно далеких
походах. Отбивая в Болгарии под Доростолом атаки ромеев, он за-
щищает владения руси: «Да не посрамим земли Руския, но ляжем
костьми тут». В присвоении Болгарии он будто состязается с импе-
ратором Иоанном Цимисхием, который в свою очередь по взятии
Преславы тут же переименовывает город в Иоаннополь. В крылатой
фразе Святослава говорится о той самой «среде земли», которую он
предпочитает Киеву и Новгороду, которую «тут» защищают росы.

Отношение Святослава к отечеству, в стиле известной монаршей
мудрости, могло бы звучать: «Русь — это я» или «Русь — там, где
я». При Святославе Русь — кочующая; в запечатленном летописью
мгновении «Русь идет» читается состояние ее движения — она еще
в пути и не осела в градах и на княжьих столах.

Движение руси в некоторых эпизодах напоминает выстрел, ког-
да сила удара многократно возрастает от скорости. Так выглядят
внешне легкие и, в лаконичности хронографов, быстрые победы
Святослава: «с коня» он крушит Хазарию, «с челна» — Дунайскую
Болгарию. Дружинный мир с его культом войны и победы, идео-
логией превосходства и господства — главная ценность Святослава.
«Дружина моя сему смеятися начнет», — отмахивается он от уве-
щеваний Ольги познать христианского Бога и «радоватися». Князь
упорно творит «поганьское», поскольку убежден в силе язычества.

Представляя Святослава носителем варяго-русской традиции,
нельзя не видеть сакрального контекста его походов по Приазо-
вью и Причерноморью. Викинг-язычник относился к этой земле
так же, как христианин — к Израилю. Пренебрежение Святослава
к «попутным городам» объяснимо нацеленностью на «середину
мира». Едва ли Аскольд, Дир, Олег, Игорь и Святослав не знали о
легендарной обители богов Асгарде в Причерноморье, не слышали
саги об Инглингах и откровений Эдды, не мнили себя последова-

телями конунга Свейгдира, ходившего к Асгарду «навестить старо-
го Одина». Тот же сценарий читается в Младшей Эдде: шведский
конунг Гюльви под именем Ганглери (Усталый путник) приходит
к Асгарду, где в видении — диалоге с богами — ему открываются
тайны мироздания и священные традиции предков. Возможно, и
Святослав использует оборот «среда земли моей», находясь в эдди-
ческой ауре и вольно или невольно следуя идее поиска-воссоздания
«града богов». Нет ничего невозможного в допущении, что князь
мыслил себя наследником славы и традиции Одина: он не толь-
ко воевал на срединной земле и овладел ею, но и в какой-то мере
воскрешал устои чертога асов. Его минималистский быт и культ
воинской доблести сродни духу и устоям Вальгаллы. Как последо-
вателю-воплощению Одина Святославу вполне по духу было наме-
рение повергнуть Византию, оплот враждебной асам религии.
Кочевая дружина, сопровождавшая князя в походах, — его мир,
смысл существования. Это и есть русь, с которой и ради которой
князь побеждал врагов и покорял новые земли. «Малая родина»
Святослава — рать-дружина, во внутреннем устройстве которой
многое основывалось на началах «дружбы». Подобно тому, как ко-
манда корабля (в построениях геополитиков) была прообразом ев-
ропейской демократии, дружина-русь стала прообразом устройст ва
государства, принявшего ее название.

Это видно по Русской Правде, первоначально бывшей сводом правил в отношении дружины (после склоки варягов с новгородцами в 1015 г.), а затем выросшей в общегосударственный свод.

Обозначенные характеристики близки этимологической версии,
выводящей русь из староскандинавского круга значений ródr —
«гребной ход» (Wilson 1996:104), roßs (др.-исл.), ruß (рун.) — «вой-
ско, дружина» (Брим 1923:7–10; Ковалевский 1977:82, 106, 214;
Лебедев 1985:57; Кирпичников и др. 1986:203–204), с уточнением
«команда боевого корабля, гребцы» (Петрухин 1985:63–64). Иссле-
дователям, ищущим абсолютного соответствия, представляется, что
«ни один из предложенных до сих пор скандинавских композитов
не дает лингвистически удовлетворительной праформы» (Назарен-
ко 2001:33). Мне, напротив, видится корректным мнение Е. А. Мель-
никовой об убедительности основы *rôß(s) без уточнения конкретной
словоформы, равно как оправданной исходная локализация руси на
восточном побережье Швеции, в Рослагене, где архаичное значение
гребной дружины ruß сохранялось еще в ополчении Магнуса Эрикссона

1270 г. (см.: Лебедев 2005:180). В той же мере можно обойтись
без излишеств в выявлении финской роли в эстафете *rôß(s) (др.
сканд.) > ruotsi (фин.)6 > русь (вост.-слав.): достаточно видеть при-
балтийских финнов как соучастников механизма движения, кото-
рый реализовался в Восточном пути и феномене Ладоги. О деталях
обмена словоформами между скандинавами, финнами и славянами
в прибалтийском ареале их взаимодействия, при высокой вероят-
ности существования lingua franca, можно лишь гадать.

Летопись создает ощущение, не утверждая прямо, будто слово
русь было внесено в пространство будущей Руси заморскими варя-
гами в 862 г. Однако след росов отпечатался на Восточном пути на
полвека раньше: с 813 по 844 гг. отмечены их рейды по Черному
и Средиземному морям (Мавродин 1945:199); послы росов-шведов
гостили у ромейского императора Феофила II, а затем франкского
императора Людовика Благочестивого в 839 г. Есть и более ранние,
но менее надежные, свидетельства появления людей «рос» в поле
зрения арабов и ромеев: об участии кораблей русов в походе греков
на болгар 773 г., набеге на Царьград 626 г., сражениях с арабами на
стороне хазар в VII в. (Нидерле 2001:160, 498; Новосельцев 1965;
Херрман 1986:40).7 Название русь (рос) с давних пор закрепилось
за скандинавами в восточном междуморье, и Рюрик прибыл на
Восток с русью, как это делали его предшественники. Впрочем и
на Западе Европы Скандинавию иногда звали Росью. В «Хронике»
1201 г. Роджера из Ховедена рассказывается об Эдуарде, сыне ан-
глосаксонского короля Эдмунда II Железнобокого, бежавшем от
гнева датского короля Кнута в «землю ругов, которую мы зовем
Руссией» (вероятно, в Швецию).8 В стихотворной «Хронике герцогов Нормандских» Бенуа де Сент-Мор (ок. 1175 г.) страна Роси
отождествляется с островом Канси (Скандзой, Скандинавией):

Там есть остров, называемый Канси,
И я полагаю, что это Роси,
Огромным соленым морем
Окруженная со всех сторон (Матузова 1979:58, 242).

Существует немало версий о политических образованиях на
месте будущей Руси — от Великой Швеции (державы Инглингов)
до Русского каганата (княжества Дира). При некоторых вольнос-
тях в обращении с фактами и псевдо-эпичности ряда версий, в
целом они отражают если не реальность, то тенденцию. Несмотря
на господство со времен гуннов в пространстве Понтийского стока
степной магистральной культуры, пульс северного пути прощупы-
вался: наследниками готской традиции были свеи вендельского
периода и другие скандинавы, совершавшие по разным причи-
нам глубокие рейды по междуморью. Например, легендарный ко-
нунг Свейгдир «дал обет найти Жилище Богов и старого Одина...
Он побывал в Стране Турок и в Великой Швеции и встретил там
много родичей, и эта его поездка продолжалась пять лет» (Сага
об Инглингах XII; Стурлусон 1980:17). Речь идет о Приазовье, ни-
зовьях Дона, где скандинавская мифология помещает Асгард и
Великую Швецию, где одни исследователи находят остатки гот-
ской традиции (Хлевов 2002:176), другие — ростки викингской
(Вернадский 2001:270–271). В действительности это концы одной
нити — северогерманской Балто-Понтийской магистрали время от
времени прерывавшейся, но восстанавливавшейся. В этом ключе
теория «готского происхождения» Руси (Будилович 1897:118–119)
имеет право на существование как объяснение постоянства восточ-
ногерманских магистралей, хотя исходный импульс северогерман-
ского движения неизменно шел с севера на юг, а не наоборот, —
и во времена готов, и в свейский период, и в эпоху викингов.

Незадолго до эпохи викингов в Прикаспии и Приазовье власт-
вовали хазары — остаточная сила степной магистральной тюркской
культуры. Достигавшие их владений скандинавы по-своему адап-
тировались к нравам хазар. В одних случаях между ними случались
конфликты, в других устанавливалось партнерство. Обладавшие
высокой маневренностью, опытом интриг и сделок, мастерством
навигации и войны, русы были для хазар удобными партнерами,
особенно в совместных походах на арабов или ромеев. По сооб-

щению Масуди, русь служила в войске хазарского царя; согласно
Мирхванду, какие-то острова были подарены русам хазарским ка-
ганом. Как отмечал М. И. Артамонов, эта русь не была Русским го-
сударством, а представляла собой «норманно-славянские военные
и купеческие дружины», действовавшие и двигавшиеся по своей
воле (Артамонов 2001:515–517). Патриарх Фотий характеризовал
русов как народ «варварский, кочующий» (см.: Кузенков 2003:57).
В этом контексте историков интригует уже упоминавшийся
(см.: ч. II, гл. 1) сюжет о «хакане росов» из «Бертинских анналов».
Дознание Людовика Благочестивого в 839 г. выявило в рос (Rhos)
шведов (Sueonum), но фигура их царя по имени Chakanus осталась
загадочной. За франков ситуацию пытались прояснить историки,
задаваясь вопросом о резиденции людей Rhos и предлагая ответы:
Швеция, Ладога, Новгород, Киев, Волга, «Болото русов» (Mal-i-
Ros) в дельте Кубани. Соответственно, хаканом росов предстает то
летописный Дир, то некий доваряжский русский князь, то персо-
наж со скандинавским именем Хакон.

Г.-З. Байер считал, что «задолго до Рюрика народ русский (gentem
Rossicam) имел правителя, титул которого (хакан) на основе
греческих и арабских источников можно расценивать как равно-
значный титулам “император”, “самодержец”» (Bayer 1735:281).
Худуд ал-алам отмечал титул кагана у хазар, киргизов, жите-
лей Тибета, а также у русов (Заходер 1962:208). По этому поводу
Г. Н. Вернадский предложил сценарий превращения правителя ру-
сов в кагана: сначала, в середине VIII в., русы состояли на службе
у хазар в борьбе с арабами, затем вождь русов занял привилегиро-
ванное положение рус-тархана, который поднялся до положения
помощника кагана (айша) и, наконец, присвоил титул кагана, чем
подчеркнул «свою независимость от хазар» (2001:290, 292).

Возможно, вожди русов не присваивали себе чужих титулов, а
просто представляли собственные (конунг, ярл) на южный лад. Эта
традиция задержалась в Киеве, где митрополит Иларион именовал
каганами князей Владимира и Ярослава в «Слове о законе и благо-
дати» (Иларион 1994; Мавродин 1945:195). Поиск столицы русского
«хакана» начала IX в. дает разные результаты, поскольку таких по-
лукочевых ставок могло быть несколько на Восточном пути. Любая
русь как дружина, разбойничья банда или компания купцов могла
быть или называться людьми того или иного «хакана росов». Нет ни-
чего удивительного в том, что нумизматически редкие византийские

монеты императора Феофила II (829–842 гг.), завезенные на север
росами-шведами, найдены в Бирке ( Швеция), Гнёздове (Смоленск)
и Рюриковом Городище ( Новгород) (Кирпичников и др. 1986:224;
Носов 1990:148). Эти находки, как и гипотетические центры «рус-
ского каганата», обозначают узлы «паутины викингов», которая в
то время начинала наполняться военно-торговым движением, что
видно по бойкому обращению восточного серебра, и утяжеляться
«гардами», появлявшимися один за другим на варяжских путях.

Историки, стремящиеся централизовать историю, толкуют о еди-
ной воле народов, «выгодах хазар», «интересах Руси». Рисуемая ими
картина сплоченной политики руси, хазар, печенегов или венгров
наталкивается на другую реальность, когда отряды руси или пече-
негов одновременно служат разным государям, затевают кровавые
усобицы или частные грабительские походы. Стоит лишь укрупнить
план — сменить международную панораму на историю людей — и
главное место займут распри степных вождей или скандинавских
князей. Показателен случай с рейдом русов 943 г. через Хазарию в
Каспийское море, где они захватили город Берда на Куре, перези-
мовали в нем, потеряв погибшего в битве вождя по имени Хельгу,
а по весне прорвались к своим судам и ушли восвояси. Историки
непременно пытаются втиснуть этот сюжет в политику Русского го-
сударства и приписать его княжившему тогда Игорю. Одни счита-
ют, что Хельги (швед. ‘Святой’) — не имя, а эпитет, входивший в
титулатуру русских князей; другие полагают, что Игоря перепута-
ли с женой Ольгой; третьи допускают, что полным именем Игоря
было Хельги Ингер (Олег Младший); четвертые догадываются, что
автор известия, хазарский еврей, просто спутал Игоря с его слав-
ным предшественником Олегом (см.: Артамонов 2001:505–507).

Исследователям проще дважды решить проблему смерти князя,
под именем Хельгу в Персии и под именем Игоря в Деревах, чем
представить, что события могли происходить помимо воли велико-
го князя. В действительности престарелый Игорь мог не участво-
вать в каспийском походе русов 943 г. и лишь слышать об обычной
для викинга судьбе варяжского вождя по имени Хельгу.
Князь Святослав — в большей степени «каган росов», чем его
предшественники, поскольку он одержал верх над действительным,
хазарским, каганом. Он мог стать каганом росов и хазар, если бы
не посягнул на статус басилевса — болгарского, а то и ромей ского.
Однако напрасно историки стремятся все погромы на Дону и Вол-

ге, Азове и Каспии в 960-е гг. приписать одному Святославу.9 Если
в 965 г. князь действительно бил хазар у Саркела и касогов в При-
азовье, то в 968–969 гг. он был в Киеве или в пути между Днепром
и Дунаем. Русы, которые, по описанию Ибн-Хаукаля, в эти годы
рушили и грабили «все, что принадлежало людям хазарским, бол-
гарским и буртасским на реке Итиле», от которых «жители Итиля
искали убежища на острове Баб-ал-Абваба [Дербент]» и «в страхе
поселились на острове Сия-Кух (полуостров Мангышлак)» (Захо-
дер 1962:20), могли действовать как по воле князя, так и вопреки
ей. Поверженная Хазария стала обширным полем грабежа и маро-
дерства, и на причерноморском раздолье резвились самые разные
банды русов, печенегов и гузов.

Для историка-централизатора смысл исторического развития
состоит в укреплении центральной власти. «Схема объединителя»,
тщательно разработанная отечественной историографией, замеща-
ет реальную динамику мотива–действия статичной идеологемой
державного единства и взаимного служения вождя и народа. На
этой волне появились и прижились многие искусственные исто-
риографические конструкты, например «Киевская Русь». Первые
русские князья рисуются даже восстановителями некоего исконно-
го единства. Вероятно, Олега немало удивил бы пафос историков,
видящих его заслуги в том, что «единство русских земель было вос-
становлено» (Лебедев 2005:421), что его поход 882 г. «знаменовал
окончательное объединение Верхней Руси и Русской земли Средне-
го Поднепровья в единое Древнерусское государство» (Кирпични-
ков и др. 1986:287). Олег прокладывал, вернее, завоевывал путь к
южным морям, и если болел о единстве, то только в отношении бо-
евого духа дружины и покорности подчиненных племен. Реальные
мотивы князей, настроенных на захват чужих владений и добы-
чи, подменяются мотивацией историков, конструирующих образы
дальновидных отцов-созидателей наций. Между тем для рекон-
струкции историко-антро пологической картины древности целесо-

образно сопоставление взглядов реальных участников событий, в
том числе варягов, финнов, славян, хазар. Для последних, напри-
мер, деяния Олега выглядели вопиющим разбоем, а для днепров-
ских славян они означали смену хазарского ига варяжским. Другое
дело, что в ходе событий позиции и взгляды менялись, преобразуя
«иго» в «государство», русь — в Русь, вынужденное рабство — в вы-
годную зависимость.

Полюдье

«Русь» и «люд» — примерно так выглядело соотношение во-
енно-княжеской элиты и простого народа в Гардах эпохи ви-
кингов. Соответственно, полюдьем был объезд русью зависимых
людей — «окняжение» территории, сбор князем и его тиунами дани
с подвластных племен (см.: Тимощук 1990; Кобищанов 1995; Фроя-
нов 1996). Правда, состояние власти в Х в. больше напоминало не
систему управления, а стихию разбоев разноязыких вождей — тех,
кто приходил за данью из-за моря (варяги) или степи (хазары), и
тех, кто среди славян и финнов поднимал «род на род» и затевал
усобицы. По берегам Среднего Днепра жили люди тихого и кроткого
нрава, как о них повествует летопись, называвшие себя полянами,
а землю свою — Польскою. Они платили дань хазарам и, вероятно,
считали себя «людьми кагана» (в Киеве правителей еще долго по
привычке называли каганами). В 862 г. их подчинили явившиеся
с севера вольные варяги Аскольд и Дир, отпущенные восвояси Рю-
риком. В Польской земле вокруг Аскольда и Дира стали собираться
разбойничьи шайки варягов-руси, совершавшие набеги на Царьград.
За двадцать лет их «правления» поляне стали людьми руси, хотя не
забыли, вероятно, и хазарского подданства.10 В 882 г. их подчинил
новый варяг — Олег, который обманом умертвил Аскольда и Дира и
захватил их резиденцию Киев. Бывшие еще недавно хазарской окра-
иной, поляне неожиданно для себя оказались в центре Руси.

Совсем иначе выглядели те же события с позиции жителей По-
лесья древлян, которые в силу своей строптивости или удаленно сти
от степи дани хазарам не платили и подчинялись собственному
князю. Киевский летописец с неприязнью сообщал, что древляне

живут «зверским образом», убивают друг друга, едят все нечистое,
браков не заключают, а только «умыкают у воды девиц». Скорее
всего, правление Аскольда и Дира обошло их стороной, и они про-
должали на собственный страх и риск похищать (полянских?) девиц
у воды. Угроза подчинения нависла над древлянами лишь с появле-
нием на Днепре Олега. Взяв Киев, он уже на следующий год (883)
«поча воевати на древляны» и, «примучив» их, обложил данью (по
черной кунице) и военной повинностью — в 907 г. древляне ходили
с Олегом на Царьград. Однако по смерти Олега в 913 г. древляне
«заратишася от Игоря», и новому князю пришлось заново утверж-
дать свою власть и дань (больше Олеговой) походом 914 г.

С древлян княжение Игоря началось, у них же тридцать лет
спустя (в 945 г.) закончилось. Последнее его осеннее полюдье «в
Деревах» было заранее омрачено упреками дружины: «Отроки
Свенельдовы богаты оружием и платьем, а мы наги; пойди, князь, с
нами в дань, и ты добудешь и мы». Еще не ушла горечь поражения
от ромеев, спаливших русский флот «греческим огнем» (941 г.), и
досада на неудачный реванш (944 г.), когда вместо победы князю
достался от ромеев выкуп. Казалось, Игорь вымещал на древлянах
все накопленные обиды: взяв с них насилием одну дань, он дви-
нулся в свой город, но на полпути остановился и велел дружине:
«Идите с данью домой, а я вернусь и похожу еще». На возвращение
Игоря с малой дружиной древляне изрекли мудрость: «Аще пова-
дится волк к овцам, то выносит все стадо, аще не убьют его; так и
сей, аще не убьем его, то всех нас погубит». У Искоростеня Игорь
был убит и погребен, а своего князя Мала древляне предложили в
мужья овдовевшей Ольге.

Древлянское полюдье Игоря больше похоже на войну, чем на
сбор дани. В том же ключе развернулась и месть Ольги с казнью
послов, иссечением 5 тысяч древлян на тризне, сожжением Иско-
ростеня, истреблением и отдачей в рабство его жителей. При всей
неординарности этот эпизод представляет один из сценариев рус-
ского полюдья. Другой описан современником Игоря византий-
ским императором Константином Багрянородным в трактате «Об
управлении империей» (около 950 г.).

Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда
наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами
из Киава и отправляются в полюдия, что именуется «кружением»,
а именно — в Славинии вервианов [древлян], другувитов [дрегови-
чей], кривичей, севериев и прочих славян, которые являются пак-

тиотами [подчиненными союзниками] росов. Кормясь там в тече-
ние всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на
реке Днепр, возвращаются в Киав. Потом... взяв свои моноксилы
[ладьи], они оснащают [их] и отправляются в Романию (Константин
Багрянородный, IX, 64–75).

Слово «полюдье» употребляется не только в Повести временных
лет, но и в греческом тексте императора Константина (poludia), и
в исландских сагах (polutasvarf) (см.: Stender-Petersen 1953). Как
видно, этот промысел был известен широко, «от варяг до грек», и
иначе назывался «кружением» или «кормлением». Б. А. Рыбаков
(1982:318–329) представлял круговой маршрут полюдья киевского
князя по порядку перечисленных славянских племен ( древляне–
дреговичи– кривичи–северяне) с возвращением в Киев через Чер-
нигов и Вышгород. На этом же кольце располагались названные
Константином пять городов, откуда на лето выходили ладьи росов,
отправлявшиеся в водный путь до Византии или Болгарии.

Приходящие из внешней Росии в Константинополь моноксилы яв-
ляются одни из Немогарда [ Новгород или Старая Ладога]11, в ко-
тором сидел Сфендослав, сын Ингора, архонта Росии, а другие из
крепости Милиниски [Смоленск- Гнёздов], из Телиуцы [Любеч],
Чернигоги [Чернигов] и из Вусеграда [Вышгород]. Итак, все они
спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киоава, называемой
Самватас. Славяне же, их пактиоты, а именно: кривитеины, лендза-
нины и прочие славинии — рубят в своих горах моноксилы во вре-
мя зимы и, снарядив их, с наступлением весны, когда растает лед,
вводят в находящиеся по соседству водоемы. Так как эти [водоемы]
впадают в реку Днепр, то и они из тамошних [мест] входят в эту са-
мую реку и отправляются в Киову. Их вытаскивают для [оснастки] и
продают росам. Росы же, купив одни эти долбленки и разобрав свои
старые моноксилы, переносят с тех на эти весла, уключины и про-
чее убранство... снаряжают их. И в июне месяце, двигаясь по реке
Днепр, они спускаются к Витичеву, которая является крепостью-
пактиотом росов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока
соединятся все моноксилы, тогда отправляются в путь и спускаются
по названной реке Днепр (Константин Багрянородный, IX, 4–27).

Зимнее «кружение» и летнее плавание — образ жизни росов,
как отметил Константин Багрянородный. Не обязательно вслед за

Б. А. Рыбаковым представлять полюдье централизованным киев-
ским мероприятием: ежегодный кольцевой маршрут от Киева до
Новгорода (или даже до Старой Ладоги) по осенней слякоти и
зимним снегам мог быть настоящей пыткой. Известная практи-
ка раздачи князьями городов и волостей в кормление надежным
дружинникам (например, в 980 г. Владимир вознаградил градами
«добрых, смышленых и храбрых» варягов) предполагала их само-
стоятельные «кружения». Зависть дружины Игоря отрокам Све-
нельда происходила оттого, что воевода «кружил» успешнее, чем
князь. Однако эпизодически великий князь мог совершать «боль-
шой круг», как это делали Олег в 882 г. и Ольга в 947 г.

Годичный цикл движения руси можно представить тремя «круга-
ми»: (1) зимние конные локальные кружения дружинников; (2) зим-
ний конный объезд князем своих владений на пути «из варяг в гре-
ки»; (3) летнее княжеское плавание с дружиной и союзниками за
море в Болгарию или Византию (вариантами летней навигации мог-
ли быть походы на Каспий, поездки в Скандинавию, локальные бои с
обитателями степных и лесных поречий). Этот механизм движения-
управления состоял из трех «маховиков» разного размера — малого
(локальный дружинный), среднего (княжеский по стране) и большо-
го (заморские походы). Судя по тому, как ритмично готовился флот
и вовремя (в два-три дня) собирались ладьи со всех концов страны
в поход, летнее плавание было согласованным и торжественным со-
бытием. Отплытие руси не могло не быть будоражащим и впечат-
ляющим действом, как и совершаемые в пути ритуалы (например,
жертвоприношение на о. Хортица после прохождения порогов).

Летнее плавание руси изобиловало опасностями: у Днепров ских
порогов и проток Дуная за кораблями неустанно следили и следо-
вали печенеги, «и если море, как это часто бывает, выбросит мо-
ноксил на сушу, то все причаливают, чтобы вместе противостоять
пачинакитам» (Константин Багрянородный, IX, 57). Печенеги для
руси были не только врагами ( русь часто прибегала к их помощи),
но и достойными конкурентами в военном промысле. «Хищные
печенеги» были органичной частью окружающей среды, и схватки
с ними для руси, особенно юных воинов, представляли собой не-
что вроде корриды — опасного, но увлекательного и престижного
испытания.

Завершая обзор летнего пути руси, император Константин не
сдержал эмоций, назвав его «мучительным и страшным, невыносимым

и тяжким плаванием». Сам он был человеком книжным и
движениям тела предпочитал полет мысли, но и умозрительный
«образ жизни» руси вызвал в нем содрогание. Между тем для руси
подобные походы были не только постоянным занятием, но и ис-
точником мотивации, основой дружинности, стилем движения.
Свято слав не потому ел запеченную на костре конину и спал с сед-
лом в головах, что ему не хватало яств и теремов, а потому, что в
этом состоял стиль дружинной жизни, побед, славы и богатства.
Кстати, болгарский поход Святослава прошел именно тем путем,
который двадцатью годами раньше описал басилевс Константин.
После «невыносимого и тяжкого плавания» воины Святослава
«стремительно выпрыгнули из челнов, выставили вперед щиты,
обнажили мечи и стали направо и налево поражать» болгар под
Доростолом.

Возможно, болгарская война Святослава была спровоцирована
византийскими дипломатами, но успех руси был обеспечен мно-
голетним опытом освоения пути «из варяг в болгары». При Игоре
подобные хождения имели вид регулярной торговли, дополняемой
попутными набегами и захватом добычи (в том числе у печенегов).
И для Святослава эти дальние походы были продолжением по-
людья, только не зимой, а летом, и не по Днепру, а по Дунаю. Он
легко предпочел болгарскую Преславу Киеву и Новгороду, потому
что считал русской землей все пространство своего полюдья. В этом
измерении его взгляд на Преславу как середину русской земли ни-
чем не отличался от позиции Олега, занявшего Киев и сделавшего
его своей столицей.

Полюдье нередко считается восточной версией скандинавской
вейцлы (см.: Гуревич 1967:126–143; Хлевов 2002:93). В том же се-
зонном ритме норвежский конунг Харальд Суровый ходил в лет-
ние заморские рейды, а зимой ездил по местным вейцлам (пирам)
и тингам (вече). Одного из Инглингов в Швеции прозвали Энунд
Дорога за то, что он потратил много сил на прокладку дорог через
лесные дебри, болота и горы: «Энунд конунг построил себе усадьбы
во всех областях Швеции и ездил по всей стране по пирам» (Стур-
лусон 1980:29). На зимних сходах и пирах конунг собирал дань, вер-
шил суд, формировал войско, которое летом выступало в морской
поход. Вейцлы были для конунга не только местом сбора податей,
но и своего рода ежегодным плебисцитом. От зимнего пира зависел
исход летнего сражения, и наоборот: цикл вейцла–война с древно-

сти опирался на устойчивую мифологему — «схему Вальгаллы»12 —
и предполагал постоянное движение конунга как в физическом
измерении (объезд владений), так и в социальном (одобрение за-
мысла на вейцле и тинге).

Полюдье не могло не походить на вейцлу, поскольку Рюрик и
его преемники по-другому княжить не умели. Однако этимоло-
гические оттенки полюдья как поездки «по людей», а veizla как
«пира» не случайны. В отличие от вейцлы в Скандинавии, где за
один стол садились соплеменники, в полюдье на Днепре и Волге
встречались пришлые скандинавы- росы и местные славяне и фин-
ны. В традиции викингов было пить на дружинном пиру из одного
кубка (Стурлусон 1980:31), чем ритуально достигалось единство-
братство. В главе «Праэтничность» речь уже шла о символическом
родстве, скрепляемом различными обрядами, в том числе общими
трапезами — В. Я. Пропп не напрасно отмечал, что «общность еды
создает общность рода» (1946:296). Однако на покоренные вос-
точные племена эта общность распространялась не сразу; трудно
представить, например, чем мог бы закончиться совместный пир
Игоря и древлян. Впрочем можно не представлять, а сослаться
на летопись, повествующую о тризне, устроенной Ольгой у Иско-
ростеня в 945 г.: «яко упишася деревляне» у могилы Игоря, Ольга
отъехала прочь и велела своим отрокам сечь пирующих древлян —
«и иссекоша их 5000».

Подобная «вейцла» затрудняла родство, но облегчала рабство.
В Скандинавии отношения между «карлами и ярлами» (крестья-
нами и знатью) тоже были полны иерархических условностей и
конфликтов ( Харальд Суровый воевал с норвежскими бондами, а
Олав Святой был ими даже убит), но конунг и бонд в Скандинавии
не были разделены гранью этнической отчужденности. Во всяком
случае, на родине варягов сословные барьеры не были столь креп-
ки, как между разноязыкой знатью и чернью на Руси. На покорен-
ных землях варяжские князья строили укрепления — гарды (грады)
и погосты для облегчения сбора дани и челяди — полюдья. Русь и
славяне относились друг к другу как властно-военная элита и под-

чиненный люд. Случавшиеся бунты — изгнание варягов накануне
862 г., восстания древлян 913 и 945 гг. — лишь укрепляли и моти-
вировали этноиерархию. По свидетельству Гардизи, «постоянно по
сотне и по двести (человек) ходят они [русы] на славян, насилием
берут у них припасы, чтобы там существовать; много людей из сла-
вян отправляются туда и служат русам» (Заходер 1967:82). Даже в
совместных действиях — сборе флота, военных рейдах — они раз-
личались как рать и «пактиоты» (зависимые союзники).

После расправы Ольги над древлянским Искоростенем часть
его жителей была обращена в челядь. Судя по всему, у киевских
князей не было недостатка в опыте рабовладения. Игорь, прово-
жая послов императора Романа в 945 г., одарил их «скорою и че-
лядью и воском» (примечательно, что челядь значится в списке
между пушниной и воском). Тот же перечень с добавлением меда
назван Святославом в качестве товаров, вывозимых русами на Ду-
най. Константин Багрянородный (IX, 73) упомянул единственный
товар руси — закованных в цепи рабов, которых русы, охраняя от
атак печенегов, вели в обход четвертого днепровского порога. Русы
отправлялись в Византию или Болгарию сразу с полюдья (может
быть, «полюдье» следует понимать буквально как поход по люди,
будто по грибы по ягоды). Арабские авторы с их тонким чутьем гос-
подства и рабства уловили особенности отношений руси и славян.
По сообщению Ибн Русте, русы «храбры и мужественны, и если на-
падают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его пол-
ностью», а «побежденных истребляют и обращают в рабство»; они
«нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высажива-
ются, забирают их в плен, везут в Хозаран и Булкар и там продают.
Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из стра-
ны славян... С рабами они обращаются хорошо и заботятся об их
одежде, потому что торгуют (ими)». По сведениям Гардизи, русы
«постоянно нападают на кораблях на славян, захватывают славян,
обращают в рабов»; у русов «находится много людей из славян,
которые служат им, пока не избавятся от зависимости» (Новосель-
цев 1965:397, 402). Славяне не только попадали в неволю через
плен, но и сами отдавались в рабство, продавали за долги детей
и жен (Путешествие 1971:36–37) или прибегали к нему как к мере
наказания: если славянин обнаружит, что его невеста девственни-
ца, он «делает ее женой... если же нет, то продает ее» (Новосель-
цев 1965:390; 397–399). За красивую славянскую рабыню в Багдаде
можно было выручить солидную сумму — десять тысяч дирхемов

(см.: Губанов 2002:86). Переводчиками у купцов-работорговцев ар-
Рус на Каспии и в Багдаде были «славянские слуги-евнухи» (Ибн
Хордадбех 1986:124), что указывает, с одной стороны, на изощрен-
ность индустрии рабства, с другой — на удобство использования
евнухов-полиглотов в доставке рабынь-славянок.
На основе сообщений арабов можно составить обобщенные ха-
рактеристики славян и русов (см.: Заходер 1962:31–33).

Судя по этой краткой сводке, русы и славяне представляли раз-
ные мотивационно- деятельностные схемы: славяне осваивали ре-
сурсы природы, русы — ресурсы славян; славяне возделывали зем-
лю, разводили свиней и пчел, собирали мед; русы грабили славян и
продавали их в рабство; славяне скрывались от врага, русы атакова-
ли и всеми средствами одолевали противника; славяне отличались

честностью и послушанием, русы своенравием и вероломством.
Особенно резко они различались в стиле движения: русы охваты-
вали огромные пространства от Скандинавии до Багдада и Китая,
тогда как славяне жили оседло в землянках. Взаимодействие этих
схем живо напоминает природный диалог хищника и травоядно-
го, в этносоциальной иерархии — отношения властвующей элиты
и подчиненного аграрного населения, в движении — пересечение
магистральной и локальной культур.

В отечественной историографии звучали голоса об этноиерар-
хической природе рабства на Руси. Например, Б. Н. Чичерин го-
ворил о том, что «настоящее рабство» появилось «вместе с ва-
ряжскою дружиной и, вероятно, было принесено ей» (1858:145).

М. Н. Покровский полагал, что Русь стала результатом не «внут-
реннего местного развития», а «внешнего толчка, данного дви-
жением на юг норманнов». Скандинавы завоевывали страну в
«мягкой форме», когда побежденное племя не истреблялось, а пре-
вращалось в подданных. Норманны на Руси промышляли захватом
и продажей рабов, были «рабовладельцами и работорговцами»,
создавшими «рабовладельческую культуру, яркую и грандиозную»
(Покровский 1910; 1915; 1931). Впрочем жесткое насилие и торгов-
ля челядью — лишь часть сценария; другая его часть состояла в
эффективном взаимодействии экологически мощной локальной
(славянской и финской) культуры и политически успешной магист-
ральной (скандинавской). Локальные культуры обеспечивали хо-
зяйственное освоение и обустройство территорий, в том числе рост
городов, а магистральная увлекала за собой группы локальных
земледельцев-промысловиков, выступая «транспортом» их мигра-
ций. Своим «кружением» варяги поднимали славян, втягивали их
в миграции, иногда подневольные.

Этика средневековья представляла полюдье и рабство как судьбу
и предназначение целых народов. Право победителя воспринима-
лось как рок и закон, в международной этике той эпохи не было ни-
чего похожего на право народов на самоопределение. Вместо него
действовали жесткие схемы господина (победителя) и челядина
(проигравшего). Модель взаимодействия викинги–славяне — один
из вариантов в спектре отношений кочевники–земледельцы. И не
только славянам довелось испытать невольничью судьбу. По всей
Европе, от варяг до грек, рабство было обыденностью и даже мо-
дой. В Византии не подвергался сомнению обычай делать жителей

захваченного города рабами — такая участь выпала, например, на
долю Великой Антиохии в 969 г. (Лев Диакон, V, 4). Про Швецию
Адам Бременский писал: «Эти морские разбойники-викинги... зло-
употребляют предоставленной им свободой не только против вра-
гов, но и против своих. Не знают они верности никакой по отноше-
нию друг к другу и без сострадания продают один другого, захватив
как несвободного слугу своему другу либо варварам» (Adam, IV, 6).
На рынке можно было купить даже королевича, как случилось с ма-
лолетним Олавом Трюггвасоном: когда его пытались укрыть от пре-
следований Матери конунгов Гуннхильд, судно захватили викинги,
и будущий король был продан в рабство сначала за козла, потом за
плащ. Лишь по прошествии шести лет неволи Олав был выкуплен
на рынке Сигурдом Эйриксоном, то есть еще раз продан, но на этот
раз в хорошие руки (Стурлусон 1980:100–101).

Главными перевалочными пунктами европейской междуна-
родной работорговли IX–X вв. были Венеция, Арль и Кордовский
халифат Омейядов. Отсюда невольники поступали в мусульман-
ские страны Африки, Ближнего и Среднего Востока (см.: Verlinden
1979:153–173). Ведущую роль в международной работорговле
играли еврейские купцы (Назаренко 2001:94). О. И. Прицак пола-
гал, что еврейская торговая сеть охватывала всю Европу, включая
Хазарию и Волгу, где она существовала в виде корпорации ар-Рус
(ар-разанийа Ибн Хордадбеха); при этом слово русь произошло от
кельтской основы *Rut в последовательности Rut–Ruzz–Russ–Rus,
а носителями этого имени были еврейские торговцы, которые, сме-
шавшись с викингами, образовали на Волге политию, выросшую
в Русское государство (Pritsak 1970:241–259; 1981:25). Если поиски
(по Прицаку) хазаро-еврейских корней Руси сомнительны, то меж-
дународный размах работорговли и ее ключевая роль в Гардах оче-
видны. Для викингов промысел рабов на Восточном пути был едва
ли не ведущим мотивом движения, обустройства «угодий» и путей
к рынкам Халифата и Византии, а королевский престиж работор-
говли отражает очередной этап развития «схемы золотого тельца»
в Европе — с рабом как международной валютой.

Значительная часть рабов, поступавших на европейские рынки
в IX в., была славянского происхождения. Об этом недвусмысленно
говорит происхождение слова «раб» в западноевропейских языках:
нем. Sklave, фр. esclave < ср.-лат. sclavus «славянин, раб». В Кордо-
ве уже при халифе ал-Хакаме (796–822) был пятитысячный корпус

иноземных (вероятно, славянских) воинов-рабов (мамалик), а при
халифе Абд-ар-Рахмане III (912–961), по данным трех переписей,
в столице Омейядов насчитывалось соответственно 3 750, 6 087 и
13 750 славянских невольников. Промысел рабов в славянских зем-
лях был занятием различных разбойничьих групп, от викингов до
кочевников-венгров и торговцев-евреев. Например, ученики сла-
вянского первоучителя Мефодия были проданы политическими
противниками еврейским купцам, которые доставили их на прода-
жу в Венецию (Назаренко 2001:95–96).

Рабы представляли собой ценность, потому что были хорошим
товаром, и наоборот. В те времена жизнь без рабов была чем-то
вроде несчастья. В любой ситуации господина и госпожу сопро-
вождала челядь. Рабов по-своему любили, выращивали, разводи-
ли. Расхожее сравнение рабов со скотом имело не только уничи-
жительный смысл, но и оттенок привязанности. Героиня эпопеи
Нибелунгов Брюнхильд так любила своего мужа Сигурда, что не
захотела жить после его смерти и пронзила себя мечом; любила
она и своих слуг, с которыми тоже не в силах была расстаться, и
перед самоубий ством велела умертвить восьмерых рабов и пять
рабынь (Старшая Эдда 1963:118, 125). Рабы были ближайшим
окружением господина, жизненной ценностью, которая сама по
себе служила источником мотивации. Во многих случаях, особен-
но на долгом восточном пути, в охотнике на рабов боролись два
взгляда — работорговца и рабо владельца. Первый толкал его к
рынкам Халифата, второй тормозил на полпути и побуждал обу-
строить собственные владения.

Трогательный эпизод лирического рабовладения описал Ибн
Фадлан13, встретивший русов-работорговцев на Волге (Атиле), в Ве-
ликом Булгаре, правитель которого с каждого десятка рабов, при-
возимых для продажи русами, «одну голову» брал себе:
Они прибывают из своей страны и причаливают свои корабли на
Атиле, а это большая река, и строят на ее берегу большие дома из де-
рева, и собирается их в одном таком доме десять или двадцать, мень-
ше или больше, и у каждого из них скамья, на которой он сидит, и с
ними девушки — восторг для купцов. И вот один из них сочетается со
своей девушкой, а товарищ его смотрит на него. Иногда же соединя-
ются многие из них в таком положении один против других, и входит

купец, чтобы купить у кого-либо из них девушку, и таким образом
застает его сочетающимся с нею, и он не оставляет ее, или же удов-
летворит отчасти свою потребность (Ковалевский 1956:142).

Смешение Ибн Фадланом в одной сцене секса и коммерции
объяснимо, поскольку они были нерасторжимы в реальности. Рус-
с кая эротика настолько впечатлила видавшего виды араба, что он
даже похороны руса описал в том же ключе, пристально следя за
наложницей, добровольно вызвавшейся разделить с русом смерть:
девушка пьет и веселится, ей моют ноги две подруги-стражницы,
она ходит из юрты в юрту и отдается хозяевам юрт, ее трижды на
руках поднимают мужчины перед приготовленным к сожжению
кораблем, она отрезает голову жертвенной курице и бросает ее на
корабль, снимает с рук и ног браслеты и передает старухе-палачу,
на корабле выпивает три кубка хмельного напитка и поет песню,
старуха вталкивает ее в палатку с покойником, в этой палатке с ней
совокупляются шесть мужчин, ее укладывают рядом с мертвым хо-
зяином, старуха накидывает ей на шею петлю, мужчины растяги-
вают веревку, старуха втыкает ей меж ребер нож, мертвая девушка
сгорает на объятом пламенем корабле.

Любвеобильным у Ибн Фадлана выглядит и царь русов, ложе
которого «огромно и инкрустировано драгоценными самоцветами.
И с ним сидят на этом ложе сорок девушек для его постели. Иногда
он пользуется как наложницей одной из них в присутствии своих
сподвижников» (Ковалевский 1956:146). Смакуя интимные подроб-
ности и сгущая краски, багдадский дипломат передает атмосферу
быта русов — «походно-гаремного рая», заметно отличающегося
от облика Вальгаллы, но напоминающего похвальбу Одина о том,
как он соблазнял семь дев-сестер на острове Альгрён (Старшая
Эдда 1963:46).

У князя Владимира Святославича, помимо нескольких жен,
было 800 наложниц (по 300 в Вышгороде и Белгороде и 200 в Бе-
рестове), и маршрут зимнего полюдья князя нетрудно очертить по
местам сосредоточения его гарема. Женолюбие будущего крестите-
ля Руси заслужило обстоятельного пассажа летописца, сравнивше-
го князя с царем Соломоном и употребившего выражения «побе-
жен похотью женскою», «несыт блуда», «жены и девицы растля».
Возможно, женское изобилие существенно повлияло на мотивы и
предпочтения Владимира, отвергшего викингский кочевой стиль
отца в пользу уютных теремов.

Владимир свободно владел двумя культурами, как двумя язы-
ками. Его княжение стало периодом многогранного синтеза скан-
динавской и славянской традиций — особенно на севере, в Верхней
Руси, где Владимир набирал свою первую дружину, где связь руси и
славян ( словен) издавна больше напоминала родство, чем раб ство.
На юге, в Киеве, стык двух культур выглядел жестче и сложнее, осо-
бенно на фоне участия хазар и печенегов. Владимир настойчиво ис-
кал надэтничную идеологему, которая позволила бы ему поднять-
ся над обеими культурами, стать не полукнязем-получелядином,
а правителем варягов и славян. С помощью уя Добрыни он пред-
принял попытки обновить старое язычество, а затем решился на
«имперский» переворот — крещение. Как ни парадоксально, этот
ход мог быть подсказан не с юга, откуда шло собственно христи-
анство, а с севера, где в то время установилась «королевская мода»
на крещение: за несколько лет до Владимира от немцев принял
христианство датский конунг Харальд Синезубый, в то же время
в Англии крестился норвежский конунг Олав Трюггвасон, к хрис-
тианству склонялся и шведский конунг Эйрик Победоносный. Для
Руси христианство стало надэтничной идеологией, соподчинившей
скандинавские и славянские традиции и позволившей Владимиру
посредством новой идентичности на персональном и политическом
уровне преодолеть конфликтную русо-славянскую двойственность.
Православие потому столь прочно ассоциируется с исконной рус-
ской культурой, что оно стало объединяющей идеологией общно-
сти, которая родилась при Владимире Крестителе из смеси норман-
нов и славян.

Каприз княжны Ингигерд

Внук Святослава и сын Владимира князь Ярослав (в скандинав-
ских сагах конунг Ярицлейв) взял в жены дочь шведского короля
Олава Шётконунга. Случилось это в 1019 г. (Назаренко 2001:495;
Джаксон 2005). Отклонив попытки сватовства к Ингигерд норвеж-
ского конунга Олава Толстого (Святого), Олав Шётконунг принял
послов из Гардов и подтвердил годичной давности обещание вы-
дать Ингигерд за русского князя.

Олав конунг сказал об этом Ингигерд и заявил, что он хочет, что-
бы она вышла замуж за Ярицлейва конунга. Она отвечает: «Если
я выйду замуж за Ярицлейва конунга, то я хочу получить от него
как вено все владения ярла Альдейгьюборга и сам Альдейгьюборг».

Послы из Гардарики согласились от имени своего конунга. Тогда
Ингигерд сказала: «Если я поеду на восток в Гардарики, я возьму с
собой из Швеции человека, который мне покажется наиболее под-
ходящим для того, чтобы поехать со мной»… Тогда конунг спросил
Ингигерд, кто же этот человек, которого она хочет взять с собой.
Она отвечает: «Этот человек Рёгнвальд ярл сын Ульва, мой родич».
Конунг говорит: «Не так я думал отплатить Рёгнвальду ярлу за из-
мену своему конунгу, ведь он уехал в Норвегию с моей дочерью и
отдал ее в наложницы толстяку15, хотя знал, что он наш злейший
враг. Я его за это повешу этим же летом»… Уступая ее просьбам,
конунг сказал, что он отпускает Рёгнвальда, и пусть он уезжает из
Швеции и никогда не возвращается назад и не попадается ему на
глаза, пока он, Олав, будет конунгом (Стурлусон 1980:234–235).

В брачном сговоре шведского короля и русского князя мно-
гие исследователи видят рост международного авторитета Руси.
В действительности «норманнские браки — наименее иностранные
для русской династии норманнского корня» (Сухотин 1938:179), и
более международной была связь Святослава со славянкой Малу-
шей, чем брак Ярослава с варяжкой Ингигерд. Нередко считается,
что Альдейгьюборг, который запросила в вено шведская княжна,
был окраинным северным городком, игравшим в Гардах «служеб-
ную роль», и предсвадебный торг Ингигерд представляется скорее
девичьим капризом, чем геополитикой.

Будучи пресноводным продолжением Балтийского моря, Ла-
дожское озеро задолго до эпохи викингов входило в ареал северо-
европейской культуры: находки на Победище относятся к «кругу
культур боевых топоров» II тыс. до н. э. (Лебедев 2005:460). Не
случайно движение викингов (или «предвикингов») в первую оче-
редь достигло Ладоги. Норманны срубили городок Aldeigjuborg
(Старая Ладога) на устье Волхова в середине VIII в. — за столетие
до призвания Рюрика (862 г.) и за полвека до начала западной экс-
пансии викингов (793 г.). Раскопки Ладоги показали, что первая
судоремонтная мастерская была построена в 753 г., здесь же най-
ден склад кузнечных и слесарных инструментов из Скандинавии,
а также бронзовое навершие с изображением Одина в окружении
воронов (Рябинин 1985:161–180).

Старая Ладога возникла на перекрестке водных магистралей —
там, где морской балтийский ход смыкается с речными путями.
Этот морско-речной порт служил перевалочной базой, местом сме-
ны морских судов на речные, остановки (включая зимовку), хра-
нения, ремонта и оснащения кораблей. Раскопанный археологами
большой дом из разобранного корабельного дерева в слое рубежа
VIII–IX вв. (Лебедев 2005:482) характеризует Ладогу как город су-
довых экипажей. Согласно скандинавским сагам, в Альдейгьюборге
снаряжались большие морские суда для плавания по Балтике (Гла-
зырина, Джаксон 1987:81, 87). Роль Старой Ладоги в контроле над
навигацией определялась характером движения, предполагавшего
дипломатию на всем пространстве морских и речных коммуника-
ций, сбор и экипировку ратей, снаряжение торговых партий. Порт
был местом встреч, стратегическим штабом, от которого во многом
зависели как персональные судьбы уходящих в рейд викингов, так
и состояние всей сети путей.

Альдейгьюборг — ключ к Гардам со стороны Скандинавии не
только в географическом, но и историческом смысле, поскольку с
него и началась «Страна городов». Aldeigja — единственный город
на Восточном пути, который упоминают скандинавские скальды, и в
тех же висах впервые произносится имя Garđar (Джаксон 1991:108).
Название Aldeigjuborg встречается в скандинавских сагах значи-
тельно чаще, чем имена других русских городов. Типично сканди-
навское -borg, в отличие от более поздних и специфичных для Вос-
точного пути названий на -garđr, указывает на норманнские корни
первого русского города. Не случайно самым торным был двусто-
ронний путь в Швецию, на родину многих ладожан, проходивший
по «озеру Нево» (Ладоге), реке Неве и «морю Варяжскому». По
этому пути двигались в Гарды варяги, и Ладога развивалась как
своего рода вторичная метрополия норманнов.

Со Старой Ладогой связано первое упоминание руси в рассказе
о приходе Рюрика. В пудожском сказании сохранилось выражение
«Всю Русь-Ладогу объехал молодец» (Разумова 1980:73), убеждаю-
щее в том, что изначально «именно Ладога исключительно и была
русью» (Лебедев 2005:501). Многие исследователи считали Ладо-
гу наиболее вероятной резиденцией известного по Бертинским
анналам «хакана росов» 839 г., упомянутого в письме Людовика
Немецкого «кагана норманнов» 871 г., известного арабам «хака-
на русов» конца IX — начала Х в., живущего на лесистом острове

у озера. С Ладогой связана таинственная «русь», которая, по Лав-
рентьевской летописи (если это не ошибка переписчика), вместе с
чудью, кривичами и словенами пригласила на княжение Рюрика в
862 г. Здесь, вероятно, появлялись в середине IX в. те «варяги из-за
моря», что собирали дань с чуди, словен, кривичей, мери. В Ладо-
ге первые (из известных по именам) вожди северорусских дружин,
Рюрик и Олег, начинали свои действия на Восточном пути; воз-
можно, именно Ладога была местом, где впервые «варязи и слове-
ни и прочи прозвашася Русью» (Мачинский, Мачинская 1988:48).
Судя по многообразию и размаху связей, Альдейгьюборг сто-
ял в одном ряду с такими торгово-ремесленными центрами Скан-
добалтии, как Хедебю и Рибе в Ютландии, Каупанг в Норвегии,
Павикен на Готланде, Бирка в Швеции, Ральсвик, Волин и дру-
гие на юге Балтики (Носов 1990:207). Со времени возникновения
поселения в Старой Ладоге там занимались обработкой янтаря и
изготовлением янтарных бус. В 753–770 гг. кузнечно-ювелирная
мастерская первых ладожан была прочно связана со Скандина-
вией. Около 780 г. в Ладоге появились первые клады арабского
серебра; одновременно начали действовать судоремонтная и стек-
лодельная мастерские (Лебедев 2005:223–224). К XI в. в Гардах
(вероятно, Ладоге) сложился свой стиль оснастки морских кораб-
лей и изготовления оружия, отмеченный северными сказителями:
«Скьёльдунг, ты ступил на корабль, обшитый в клинкер гибкими
досками, и с гардской оснасткой»; «дубовый корабль казался ве-
ликолепным из-за гардского оружия; люди пугались вооруженных
воинов» (Джаксон 1991:96, 97).

Ладога была плавильным котлом этнических традиций. В раннем
ее домостроительстве славяне представлены квадратными срубами
с печью в углу, скандинавы — «большими домами» (Носов 1975:73–
74). Кроме них, жителями Ладоги были колбяги (kylfingr) — «гиб-
ридное» финно-скандинавское сообщество, известное по Русской
Правде, византийским, арабским и скандинавским источникам,
а археологически представленное «приладожской курганной куль-
турой» IX–XII вв. (Мачинский 1988:90–103). Aldeigjuborg вырос
в земле финнов, о чем говорит имя: скандинавское Aldeigja, вероят-
но, произошло от финского *Alode-jogi ‘Нижняя река’, а затем пере-
шло в русское Ладога. Предполагается, что в той же последователь-
ности (финны– норманны– славяне) происходило заселение края
(Schramm 1986:396), хотя немало аргументов приведено в пользу

славянского или скандинавского первенства на Ладоге, прежде все-
го по датировке и этнической привязке ладожских «сопок».
Несколько десятилетий назад было принято, не вдаваясь в дета-
ли, датировать появление сопок на Волхове VI в., намеренно выво-
дя их за пределы эпохи викингов. В последние годы нижние даты
VI–VII вв. из обихода вышли, и исследователи дружно остановились
на VIII–X вв. (В. Я. Конецкий, Г. С. Лебедев, Е. Н. Носов, В. П. Пет-
ренко, В. В. Седов и др.), а «первый курганный могильник с захоро-
нениями выходцев из Скандинавии близ Старой Ладоги» относят к
VIII–IX вв. (Назаренко 1970:191–201; 1979). Предполагается, что вок-
руг Ладоги в VIII в. сложилось археологическое единство, именуемое
«культурой сопок», в которой можно усмотреть скандинавские, сло-
венские и финские параллели. Эта культура вобрала в себя «замор-
ские» погребальные традиции курганов шведской Уппсалы VI в. (Ма-
чинский, Мачинская 1988), хотя есть основания полагать, что сопки
Нижнего Поволховья сооружены за относительно короткий срок во
второй половине IX — первой половине Х в. (Кузьмин 1999:97–99).

Согласно наиболее убедительным интерпретациям, сопки пред-
ставляли собой «монументальные земляные курганы-храмы»,
«центры сакрализованного пространства», утверждавшие haugodal
(право курганных времен); на их вершинах совершались жертво-
приношения, а на склонах или в основании насыпи — захоронения
по обряду сожжения (Кузьмин 1999:95; Лебедев 2005:527). Вероят-
но, ладожские сопки — архитектура власти и колонизации, воссо-
здавшая «ландшафт метрополии» (образ норманнских королевских
курганов). По аналогии со скандинавской традицией соп ки могли
быть местом сбора веча (тинга), суда конунга, а в целом служить
символами власти варягов и рабочими инструментами этой власти.

Будучи норманнской колонией, Старая Ладога оказалась очагом
распространения культуры скандинавов и их связей со словенами
и финнами. Контакт славян, финнов и норманнов в Ладоге обычно
рисуется как столкновение пришельцев и туземцев (роли меняются
в зависимости от предпочтений авторов). Исследования последних
лет, прежде всего археологии Ладоги и Рюрикова Городища, сущест-
венно изменили представления о природе и характере этих контак-
тов. Складывается впечатление, что норманны не встретились со
словенами и финнами на Волхове, а пришли вместе с ними с Балти-
ки. Ладога предстает очередным узлом их давнего взаимодействия
на обширном фенно-скандо-вендо- балтском пространстве.

Многие славянские элементы культуры, обнаруженные в Ста-
рой Ладоге (VIII в.) и на Рюриковом Городище (IX в.), находят
параллели на западе — в археологии балтийских славян. Тако-
вы наружные хлебные печи, керамика, двушипные наконечники
стрел — «прямое археологическое свидетельство культурных связей
поморских славян и населения истока р. Волхова» (Носов 1990:164,
166; см. также: Станкевич 1950:190–196; Седов 1970:71–72). Ук-
репления мысового городища Любша середины VIII в. в низовь-
ях Волхова (напротив Старой Ладоги) выстроены в свойственной
балтийским ободритам панцирной технике; в середине VIII в.
«здесь осела популяция, связанная по происхождению с западны-
ми славянами» (Рябинин, Дубашинский 2002:202–203). Лингвис-
тический анализ новгород ских берестяных грамот показал связь
по ряду изоглосс древненовгородского и западнославянских, осо-
бенно северолехитских, диалектов (Янин, Зализняк 1985:217–218).

Совпадения в новгородском и западнославянском именослове,
топонимике, составе монетных находок свидетельствуют об обра-
зовании основного массива населения русского Северо-Запада за
счет притока славян из южной Прибалтики, а не с берегов Днепра
(Янин 2004:11). Биоантропологические данные позволяют видеть
в новгородских словенах «переселенцев с южного побережья Бал-
тийского моря, впослед ствии смешавшихся уже на новой терри-
тории их обитания с финно-угорским населением Приильменья»
(Алексеева 1999:168–169). По мнению Й. Херрмана, балтийские
славяне с берегов Финского залива «расселялись на восток по
землям финно-угров, достигнув территорий Чудского, Ладожско-
го, Онежского озер, и распространились далее на северо-восток»
(Herrmann 1972:309–320; Херрман 1986:23–24). Верхнерусскую
археологическую культуру VIII–X вв., сложившуюся во взаимо-
действии балтийских славян с балтами, финнами и скандинава-
ми, можно рассматривать как часть единой «северославянской
культурно-исторической зоны» (Лебедев 1985:44–48). При этом
обособление северной группы восточных славян от южной в тече-
ние VIII–IX вв. нарастает, и верхнерусская культура обнаруживает
столь существенные связи с культурами прибалтийских славян,
что можно говорить даже не о миграции славян с берегов Балтики
в район Новгорода и Ладоги, а о «постепенном развитии и рас-
пространении общих инноваций в пределах единой, непрерывной
культурно-исторической области» (Кирпичников и др. 1986:200).

Движение на восток балтийских славян и норманнов началось
в VIII в. Трудно сказать, кто был инициатором миграций и первым
достиг Ладоги: Г. С. Лебедев допускает, что «к приходу норманнов
словене могли уже “сидеть” на Любше» (Лебедев 2005:502). Этот
сценарий заново будоражит старый спор между «норманистами и
славянистами», хотя речь можно вести уже не о пресловутом сла-
вянстве Рюрика, а о соотношении ролей в долговременном взаимо-
действии и совместном движении норманнов и северных славян.
Внешних толчков, которыми историки любят объяснять любые
перемены как будто не отмечалось: Аварский каганат уже увядал,
Франкская империя еще не расцвела; дремала и Скандинавия: до
первых западных походов викингов оставалось полвека. Импульс
экспансии на восток зародился, скорее всего, в самом балтийском
сообществе норманнов и славян, и именно сочетание культур ( де-
ятельностных схем) скандинавов и славян стало генератором этого
движения.

Славянские деятельностные схемы на севере и юге существен-
но различались мерой земледелия и, соответственно, подвижно-
сти. На юге земледельческая оседлость преобладала, тогда как на
севере комплексная экономика предполагала широту сезонных
миграций. Сохраняя экологическую цепкость и многообразие тех-
нологий адаптации, северные славяне легко перемещались, осо-
бенно в привычном природном окружении. Путь прокладывался
двумя культурами, будто двумя ногами: норманны пробивали его
войной, славяне — осваивали трудом; норманны умели побеждать,
славяне — выживать; норманны контролировали магистрали, славя-
не — локальные ниши. Две культуры шли бок о бок, и не случайно
длинные скандинавские дома и славянские печи стояли по сосед ству
в Старой Ладоге. Походы норманнов на северо-востоке Европы без
участия славян не породили бы колоний. Норманны были оружием,
славяне — орудием колонизации, одни были сильны стремительно-
стью, другие — основательностью. В Повести временных лет нераз-
лучной парой во многих походах выступали русь и словене.

Совместные рейды возглавляли варяжские конунги и ярлы, при-
влекая славян, прежде всего словен, в качестве вспомогательного
войска, как это делал, например, Олег в походах на Киев и Царь-
град. Константин Багрянородный определял статус отрядов славян
словом пактиот (подчиненный союзник). Подчиненность не все-
гда воспринималась как ущемленность, особенно в ситуациях угроз

и рисков. Как сообщают «Франкские королевские анналы», в 808 г.
датский конунг Готтрек захватил славянский город Рерик и прину-
дительно переселил оттуда купцов в Sliastorp (порт на Шлее), вырос-
ший в торговый город Хедебю (Сойер 2002:255). Вряд ли речь идет
о купцах-рабах (по роду деятельности купец — не слуга); это пересе-
ление могло быть своего рода контрактом между конунгом и торгов-
цами, заинтересованными в определенной зависимости от сильной
власти. Подобное отношение к воинам- варягам разделяли промыс-
ловики-земледельцы, для которых военная власть была фактором
безопасности, особенно при колонизации новых территорий.
Неизбежным эффектом норманно-славянского альянса, прежде
всего в колониях, было рождение полукровок, обладавших не то
промежуточным, не то сдвоенным социокультурным статусом. На
первый взгляд, персонаж «полукровка» — сомнительная фигура для
серьезной истории. В антропологическом ракурсе, напротив, носи-
тель двух культур-схем играет заметную роль, поскольку обладает
расширенным адаптивно-деятельностным диапазоном и дополни-
тельным стимулом к самоутверждению. Опыт Владимира Святосла-
вича на Руси, как и Вильгельма Завоевателя в Нормандии и Англии,
убеждает в неординарной роли полукровок на поворотах истории.

Археологи и историки, глубоко, до сочувствия, погружающие-
ся в атмосферу древности, уходят от формальных характеристик к
жизненным ситуациям, где открываются мальчишеские мечты, ин-
тимные страсти, личные переживания. Например, пытаясь понять
распространение престижа викингов на севере Европы, А. А. Хле-
вов размышляет о подражании боевым скандинавским дружинам
«жадной до воинских новшеств молодежи» из финнов, балтов и
славян (Хлевов 2002:135). Еще удобнее подражать было тем, в чьих
жилах текла смешанная кровь. Из славян наибольшей боевитостью
отличались южнобалтийские ободриты и велеты-лютичи (см.: Ни-
дерле 2001:121, 122), давние партнеры и соседи германцев, основа-
тельно связанные с ними перекрестными браками.

Г. С. Лебедев воссоздал теплую и живую сцену славяно- норманн-
ских связей по мотивам баллады «Зимний ребенок» о грустной
доле детей, рожденных в обстановке армейских зимних постоев.
Представляя Старую Ладогу VIII–IX вв. таким же зимним приста-
нищем викингов, Лебедев рассуждал о «зимних детях», росших
под славянским надзором деда-бабки и поджидавших отцов из ва-
ряжского «заморья»:

Эта юная «русь», маргинальная в местном социуме, подраставшая
со славянским языком матери, пополняла контингенты торгово-
военных дружин сначала в Ладоге, но в IX–XI вв. и во всех «трех
центрах Руси», будь то Славийа, Куйаба или Арса; «дети зимних
постоев» подрастали в сознании своего тождества «руси» конун-
гов, странствующей по морям, и легко сливались с этой «русью»
княжеских дружин. По сути таким «зимним ребенком» остался в
Ладоге Игорь, переданный Олегу; безотцовщиной вырастал осиро-
тевший Святослав Игоревич; тот же маргинальный статус удержал,
при жизни воинственного батюшки, Владимир Святославич (Лебе-
дев 2005:503).

«Зимние дети» — плод той странной реальности, которая воз-
никала вне основных событий и будто вне времени, наполняясь
скорее праздностью, чем деятельностью — у кого «влюбленно стью
от безделья», у кого пылкими и глубокими чувствами. Мерцаю-
щий огонь в печи, снегопад за окном, сладость прикосновений,
горечь прощальных слов... Какое значение все это имело для раз-
вития фео дализма и становления государства? Или, наоборот,
какое дело до феодализма было людям, мучимым нежностью и
ревностью, или их детям, играющим в «варяги-разбойники»?
Что думал о международных связях рус, когда за ним в Булгаре
подсматривал багдадский гость Ибн Фадлан? (Кстати, благодаря
этим наблюдениям становится ясно, что славяно-варяжские дети
были не только зимними, но и всесезонными.) Не исключено, что
не только в направленных действиях, но и в паузах бездействия
рождались, вместе с детьми полевых романов, новые отношения, а
сами эти дети становились деятельными фигурами, наделенными
нестандартным набором свойств и умений. Многие значимые яв-
ления возникали не во взрослых сделках и договорах, а в детских
забавах. Например, финское слово ruotsi, означавшее норманнов-
мореходов, могло в Ладожском крае быть прозвищем варяжских
мальчишек со стороны сверстников- финнов, а затем повзрослеть
вместе с ними до названия народа и страны Русь — если иметь в
виду, что именно в «ладожскую эпоху» это имя приобрело новый
и, как выяснилось позднее, знаменательный смысл.

Образ Ладоги как места, где храбрые викинги встречались с
красивыми славянками, не менее реалистичен, чем романтичен,
однако действительность, как показывает археология, и в этом
измерении была богаче. Благодаря участию в раскопках Старой
Ладоги женщин археологические реалии предстали в неожидан-

ном свете. Г. Ф. Корзухина (1971), О. И. Давидан (1971), А. Стальс-
берг (1987) путем кропотливого изучения вещевого комплекса и
погребений показали, что среди жителей Альдейгьюборга были
как скандинавы, так и скандинавки, причем соотношение муж-
ских и женских варяжских погребений на Руси и в Скандинавии
примерно одинаково (Стальсберг 1999:158–163). Этот, на первый
взгляд, ординарный факт привел к заключению о преобладании
мирных контактов между скандинавами и славянами Ладоги (Да-
видан 1971:143).

Женский взгляд позволил по-новому отнестись к старой версии
о неискоренимой агрессивности норманнов. Факт участия женщин
существенно изменил представление о характере колонизации и
облике Альдейгьюборга. Скандинавки, правда, известны и ратной
доблестью, о чем говорят, например, подвиги героинь битвы при
Бравалле и одетых в мужские доспехи женщин в сражении при
Доростоле. Однако в Ладоге найдены не доспехи, а украшения и
утварь. Присутствие женщин-скандинавок характеризует Альдей-
гьюборг как основательно обустроенную колонию. Варяжки ро-
жали маленьких варягов уже не в Скандинавии, а в Гардах, и это
было новое поколение викингов-ладожан.

По путям, шедшим в Ладогу, путешествовали в основном муж-
чины, за Ладогу сражались викинги-мужчины, но не раз, только
стихали бои, судьбу города и окрестных владений вершила жен-
ская рука. От образа ладожской долгожительницы княгини Ис-
герд веет спокойствием на фоне калейдоскопического мелькания
конунгов Хергейра, Эйстейна, Хальвдана, Сигмунда и ярла Скули.
Кроме них, в борьбе за Альдейгьюборг участвовали конунги Инг-
вар16 и Стурлауг, ярлы Франмар и Эйрик.

В то время правил Альдейгьюборгом конунг по имени Хергейр; он
был преклонного возраста. Его жену звали Исгерд; она была доче-
рью конунга Хлёдвера из Гаутланда <…> Конунг Эйстейн со своим
войском подошел теперь к Альдейгьюборгу; конунг Хергейр проти-
востоял ему малой силой (Сага о Хальвдане Эйстейнссоне, II; Гла-
зырина 1996:51–53).

Хергейр пал в бою, и конунг Эйстейн, захвативший Ладогу, сде-
лал предложение его вдове Исгерд: «Ты выйдешь за меня замуж и

отдашь все государство в мою власть». В дальнейшем сын Эйстейна
конунг Хальвдан еще раз распорядился рукой и сердцем княгини
Исгерд. На этот раз она досталась союзнику Хальвдана ярлу Скули.
Тогда сказал Хальвдан: «Теперь так сложилось, что все эти земли
подчинены мне. Поэтому я теперь разъясню вам, как я собираюсь
распорядиться. Я отдам ярлу Скули королеву Исгерд и то государ-
ство, которым она владеет здесь в Гардарики» (Сага о Хальвдане
Эйстейнссоне, XXIV; Глазырина 1996:85).

Несмотря на властный тон конунга, в его распоряжениях звучит
убежденность в том, что не он и не ярл Скули, а именно Исгерд
владеет государством в Гардах. Бродячие конунги контролирова-
ли пути, на которых лежало государство, а городом, стоявшим на
перекрестке этих путей, повелевала женщина. Не исключено, что
во многих случаях жизнью гардов ведали не князья, уходившие в
дальние рейды, а их жены: подобную роль в жизни Рюрикова Го-
родища играла Ефанда, а в судьбе Киева — Ольга.
Альдейгьюборг был не совсем обычным городом. Он служил не
местом уютной оседлости, а генератором и регулятором путей. Оши-
бочно мнение, будто всякая большая река — готовая магистраль.

В путь ее превращали люди, строившие суда, ведавшие волоки,
обуст раивавшие гавани, а главное — знавшие, зачем все это нужно
делать. Длинные пути, сходившиеся в Ладоге, предполагали дипло-
матию и даже политику контроля над всем пространством. Ладожане
были не жителями маленького городка17, а держателями огромной
паутины путей. По мнению исследователей (Янин 1956:103; Рыдзев-
ская 1978:51, 64; Носов 1990:188–190; 1999:160), в VIII–IX вв. Ладога
стала перевалочной базой викингов на перекрестке двух великих пу-
тей, Балто-Понтийского (по Днепру) и Балто-Каспийского (по Вол-
ге), причем волжский был освоен на полвека раньше днепровского.

В Ладогу вел и третий, Балто-Беломорский, путь. В эпоху викингов
через ладожский узел проходили речные дороги «из варяг» на юг «в
греки», на восток «в арабы» и на север «в бьярмы».

Вряд ли Ладога была «фамильным владением первых Рюрико-
вичей» (Кирпичников 1988:55). Вероятно, город достался Рюрику
так же, как прежде и позднее он оказывался в руках конунгов и
ярлов других скандинавских родов. Он оставался стратегическим
центром северо-востока Европы даже на фоне расцветающего Нов-

города (Hólmgarđr). Здесь и кроется разгадка чудачеств еще одной
(после Исгерд) вершительницы судьбы Ладоги — шведской коро-
левны Ингигерд, ставшей женой конунга Ярицлейва (князя Яро-
слава Мудрого). Ей удалось получить в качестве свадебного дара
то, что ее предки добывали мечом. Долгие годы Ладога служила не
только ключом к Гардам, но и трамплином политических реваншей
для целой плеяды конунгов: отсюда уходили в битвы за Норвегию
Олав Трюггвасон, Олав Толстый (Святой) и Харальд Суровый; из
Ладожской гавани отплывал на родину сын Олава Святого, воспи-
танник Ингигерд и Ярослава, юный норвежский король Магнус.
Призванный Ингигерд ладожский ярл Рёгнвальд и его сыновья
оставили заметный след в истории Северной Европы по обе стороны
скандинаво-ладожского морского хода. Один его сын, Стенкиль, стал
королем Швеции после гибели сыновей Олава Шётконунга, другой,
Ульв (в русской летописи Улеб), в то самое время, когда Ярослав
«поча городы ставити по Ръси», совершил поход на Железные Вра-
та (вероятно, к Карским Воротам) (ПСРЛ 1917:116), прокладывая на
восток Северный морской путь. Есть основания полагать, что сы-
новья Рёгнвальда стали родоначальниками «нескольких знатных
новгородских фамилий, которые затем на протяжении ряда веков
определяли самостоятельную политику Новгородской державы»
(Мусин 2002:70–71); и у летописца были основания говорить: «лю-
дье Новгородцы от рода варяжьска, преже бо беша словени».

Из варяг в арабы и греки

Историографический стереотип, опирающийся на версию дунай-
ского (южного) происхождения славян, звание Киева «мати градом
русьскым» и византийские истоки православия, настраивает на вос-
приятие общего хода становления Руси в направлении с юга на север.
Той же цели служит историографический конструкт «Киевская Русь»
(вместо «Русь») и упорное неприятие норманнского участия, вплоть
до причисления Рюрика и руси к славянам. «Антинорманизм» — яв-
ление историческое, но имеющее отношение не к древностям Руси,
а к идеологии нового времени и особенно советской эпохи. Спор
с этой доктриной априори бесплоден, поскольку она взывает не к
фактам, а к некоему психологическому или идеологическому со-
стоянию. Поэтому, минуя многие полемические сюжеты, я коснусь
лишь тех, без которых антропология движения так же немыслима,
как гидрография — без знания направления течения реки.

Принято считать, что Русь возникла на пути из варяг в греки и
что этот путь лежал между Балтийским и Черным морями. Однако
в летописи он называется не «из варяг в греки», а «из варяг в гре-
ки и из грек», и представляет собой сложную сеть водных дорог. По
Лаврентьевскому списку, путь идет от Киева вверх по Днепру, затем
волоком до Ловати, по Ловати в Ильмень озеро, по Волхову в Нево
озеро (Ладогу), по Неве в море Варяжское (Балтийское), по морю до
Рима, по морю до Царьграда, в Понт море ( Черное), в Днепр до его
истоков в Волковском лесу (на Валдае). Отсюда, с Валдая, расходятся
пути на запад и восток: по Западной Двине «на полуночье» в море
Варяжское, затем до Рима и «до племени Хамова» (южных стран);
на восток по Волге в Булгарию, Хвалисы (Хорезм), в море Хвалис-
ское (Каспийское) и «в жребий Симов» (восточные страны). Таким
образом, северным краем пути было Варяжское (Балтийское) море,
южным — Царьград и Рим, западным — морской ход вокруг Евро-
пы из Балтики в Рим (Атлантика), восточным — Каспий, Хорезм и
«жребий Симов». Центром сплетения этой сложной сети оказывает-
ся Волковский лес (Валдай), куда трижды в своем описании возвра-
щается летописец и откуда расходятся пути на все четыре стороны
по рекам, текущим с Валдая: по Днепру — на юг, по рекам Ильме-
ня — на север, по Волге — на восток, по Западной Двине — на запад.

Путь «из варяг в греки и из грек» выглядит путано (кроме трое-
кратного возвращения на Валдай, летописец дважды попадает в
Рим, на Балтику и Понт, направляется то вверх, то вниз по Днепру),
и возникает ощущение, что монах не в ладах с навигацией или на-
меренно плетет лабиринт. Это искушает историков выровнять путь
и отсечь от него «лишние детали». Даже профессионалы, осознаю-
щие, что исследуют в экспериментальном плавании лишь собствен-
но Балто-Понтийский ход, указывают его точный замер — 2 700 км,
количество дней путешествия — 90–110 (Лебедев 2005:535), чем
невольно создают впечатление целостности и завершенности этого
отрезка пути. Линейное восприятие пространства ХХ в. лишь от-
даленно напоминает сетевую схему движения Х в., в которой глав-
ным был охват «круга земного», а не линейный учет расстояния.
Некоторые исследователи, продолжая «правку», допускают
даже подмену основного направления. Например, в восприятии
Б. А. Рыбакова путь «из варяг в греки» лучше смотрится как путь
«из грек в варяги». По его мнению, «восточнославянская государ-
ственность вызревала на юге, в богатой и плодородной лесостепной

полосе Среднего Поднепровья. Темп исторического развития здесь,
на юге, был значительно более быстрым, чем на лесном и болоти-
стом севере с его тощими песчаными почвами» (Рыбаков 1982:284,
294). В последние годы позиции южноцентризма пошатнулись под
давлением новых археологических данных: «представления о нов-
городском севере как о политической периферии, изначально за-
висимой от Киева, далеки от действительности» (Макаров 2005:5).
Сегодня принято рассматривать становление древнерусского госу-
дарства как итог объединения двух государственных образований
с центрами в Приильменье и Среднем Поднепровье (Носов 2002;
Седов 1999; Янин 2004).

Ряд обстоятельств — направленность пути «из варяг», ранняя
русь на Ладоге, Валдайский узел движения — еще определеннее свя-
зывает рождение Руси с севером. Немаловажную роль в этом сце-
нарии играет факт относительно позднего включения Днепровского
пути, в том числе киевского центра, в общую сеть движения. Решаю-
щим аргументом выступает археологическая хронология, свидетель-
ствующая о том, что исходной точкой пути, главным перекрестком
и старшим гардом в пространстве будущей Руси был Альдейгьюборг
(750-е гг.). Именно через Старую Ладогу в 760-е гг. в Северную Ев-
ропу по Балто-Каспийскому пути пошел поток арабского серебра
(Кирпичников и др. 1986:200–201; Носов 1999:160). Первой восточ-
ной торговой магистралью был путь из варяг в арабы, по которому
вверх по Волге текло арабское серебро, вниз — рабы и пушнина.

К Черному морю варяги прошли, скорее всего, через Дон и
Азовское море. Донской путь признается одним из древнейших в
каспийско-азово-черноморском пространстве: наличие в Петер-
гофском кладе (805 г.)18 греческой надписи и рун, характерных
для салтовской культуры Подонья, и скандинавских рун в волж-
ских кладах (Угодичи 813 г., Элмед 821 г.) в сочетании с находками
арабских монет и салтовских вещей в ранних горизонтах Ладоги
свидетельствует об освоении ладожанами торговых путей по Дону
и Волге в Черное и Каспийское моря к началу IX в. (Мачинский,
Мачинская 1988:46). Г. Н. Вернадский (2000:270–271) полагал, что
Донской путь был первым в движении скандинавов на восток.

Страна Городов ( Гардарики) в представлении историка обычно
располагается от Новгорода до Киева. Между тем первая цепь гар-
дов возникала не на Днепре, а по Волхову и Верхней Волге: Рюри-
ково Городище (Приильменье), Городище ( Белоозеро), Сарское го-
родище (у оз. Неро), Михайловское и Тимерёво (под Ярославлем).
Вещи скандинавского происхождения и клады восточных монет
на Сарском городище датируются началом IX в., на Рюриковом
городище и в Тимерёво — в пределах IX в. (Леонтьев 1981:141–150;
1996:68–192; Дубов 1982:124–187; Носов 1990:188–189). Укрепле-
ния и селения на Балто-Каспийском пути приурочены к порогам,
волокам и другим ключевым участкам водных магистралей.

Основательность гардов и внушительность могильников сви-
детельствуют о долговременности этих резиденций руси. Высокие
курганы Михайловского, Тимерёвского, Петровского некрополей
под Ярославлем IX–Х вв. содержат скандинавские вещи, в том чис-
ле элементы «триады викингов» (мечи, весовые гирьки). Каждый
десятый погребенный в ярославских могильниках — воин с мечом
(рус)19. Как отмечает И. В. Дубов, это не какие-то «феодалы» или
«бояре», а предводители скандинавских военно-торговых отрядов;
следовательно, Михайловское и Тимерёво были полиэтническими
торгово-ремесленными протогородскими центрами на Волжском
пути (Дубов 1999:33).

Иногда верхневолжские гарды возникали на месте туземных
селений; например, Сарское городище выросло из поселка мери.
Летописная меря участвовала в призвании варягов и знала русь не
понаслышке. Археология Сарского городища показывает, что варя-
ги осваивали земли мери и до «официального призвания», причем
усиление скандинавских и финских традиций происходило одно-
временно. В погребальном обряде заметно нарастание финских
черт: деревянных «домиков мертвых» на кострищах, глиняных
лап и колец, астрагалов бобра, круглодонной керамики, копоушек,
бубенчиков (Кирпичников и др. 1986:208–210, 212, 215–216). Не
исключено, что речь может идти о совместных миграциях в По-
волжье руси и балтийских финнов.

Вместе с русью и балтийскими финнами в Ростовскую землю,
Ярославское и Костромское Поволжье в IX в. двигались новгород-
ские славяне (Седов 1977:151–154; 1982, карта 35; Дубов 1982:33–
45; Кирпичников и др. 1986:216). «Земля мери (Ростов) была, по-
видимому, покорена или колонизована словенами», — полагал
А. А. Шахматов (1904:66), указывая на наименование Ростово-Суз-
дальского края в IV Новгородской летописи «Словенской землей».
По мнению Е. Н. Носова, «балтийско-волжский путь ни в коей
мере нельзя считать лишь путем скандинавов… Теми же путями,
по которым восточное серебро доставлялось к истоку Волхова, в
обратном направлении шли группы словенских колонистов в Вол-
го-Окское междуречье» (Носов 1990:189). Как видно, колонизация
Верхнего Поволжья проходила по той же схеме русо-финно-сла-
вянского движения, что и освоение Ладоги и Ильменя из Балтии:
русь выступала военно-торговым ядром, славяне и финны — спо-
движниками, заселявшими и осваивавшими локальные ниши.

Белозерская весь также значится в числе племен, призывавших
варягов. Не случайно на Белоозере встал один из трех форпостов
братьев-варягов. Археология подтверждает появление норманнов
во второй половине IX в. на Белом озере — на городище Крутик
( гард Синеуса20) в устье Шексны. Одновременно на южном берегу
озера, в низменной местности, возникло славянское селение (Се-
дов 1999:206, 208–209). В очередной раз русо-словенский альянс
оказался механизмом колонизации. Белоозеро стало центром пуш-
нодобычи и мехоторговли: в хозяйстве белозерской веси Х в. пуш-
ная охота играла главную роль; на поселении Крутик кости бобра
составляют 70 % остеологии; «пушнина, добывавшаяся в Х в. на Бе-
лом озере, поступала на торжища, находившиеся в системе Велико-
го Волжского пути» (Макаров 1990:117). Для Белоозера появление
русов и славян означало включение в международную торговую
сеть, что подтверждают находки бус староладожского типа VIII–
Х вв., фризских гребней и булгарской круговой керамики Х в. (Го-
лубева 1973:178). Для варягов «гард Синеуса» играл роль крупной
пушной фактории, регулировавшей и мотивировавшей движение в
арабы: пушноторговля, наряду с работорговлей, стала «делом» ру-
сов на Нижней Волге и Каспии.

Расставив первые гарды по широтной линии Изборск–Ладо-
га– Белоозеро, Рюрик установил контроль над Аустрвегом (Вос-
точным путем), пренебрегая днепровским направлением, куда
двинулись на вольный промысел Аскольд и Дир. Закрепившись на
Волжском пути, русы прошли в Каспийское море, а по волго-дон-
скому волоку — в Азовское. Их вторжения в Грецию и Амстриду в
840–865 гг., морские походы в Средиземноморье, от Севильи до
Александрии (Станг 2000:34–37), могли осуществляться с «готско-
го плацдарма» — Подонья и Меотиды (Приазовья), куда викинги
добирались по Волге.

Балто-Каспийский путь был двусторонним, но контролировал-
ся с севера. Арабский географ Ибн Хаукаль сообщал, что мусуль-
манские купцы не проникали севернее Булгара, тогда как русы
углублялись далеко на юг в булгарские, хазарские и арабские зем-
ли. Иногда они оставляли свои корабли и двигались с товарами
на верблюдах в Багдад, Балх, Мавераннахр к кочевьям токузов и
в Китай (Заходер 1962:31–32; 1967:84–85). Согласно ал-Истахри
(930–933 гг.), арабы избегали визитов к русам Арты, поскольку
те «убивают всякого иноземца, вступившего на их землю. Они от-
правляются вниз по воде и ведут торг, но ничего не рассказыва-
ют про свои дела и товары и не допускают никого провожать их и
вступать в их страну. Из Арты вывозят черных соболей и свинец»
(Гаркави 1870:276–277). А. П. Новосельцев соотносил Арсу (Арту) с
Сарским городищем на оз. Неро под Ростовом или с Белоозером
(Новосельцев 1965:418–419; см. также: Дубов 1982:104–123).

Освоение Волжско-Каспийской магистрали и Волго-Доно-Азово-
Черноморского хода в первой половине IX в. подготовило откры-
тие Днепровского пути. Скорее всего, русы сначала обследовали его
южный конец, пройдя с Дона по Черному морю до устья Днепра,
а затем замкнули весь ход от Волховских порогов до Днепровских.
Открытие прямого пути «в греки» пришлось на вторую половину
IX в., когда возник варяжский форпост в Киеве. Не исключено, что
экспедиция Аскольда и Дира была не авантюрой, а продуманной
попыткой замкнуть Днепровский ход. Пока Волжская дорога была
единственной, норманны были скованы в маневрах и предпочитали
роль мирных купцов. Как только они установили контроль над всем
Каспийско-Черноморским пространством, они тут же сменили прио-
ритеты в «викингской триаде» и вместо весов достали мечи — на
вторую половину IX в. пришелся военный натиск руси на южные

моря.

Значимую роль в этой кампании сыграл форпост в Киеве. Не-
случайно соседство дат: по свидетельству патриарха Фотия, в 860 г.
русь на 200 или 360 кораблях угрожает Константинополю; в 862 г.
Аскольд и Дир занимают Киев; в 864–884 гг. русы выходят в рей-
ды по Каспию; в 866 г. Аскольд и Дир совершают поход «в греки».
В дальнейшем натиск русов на южные моря усиливается: в 907 г.
Олег на 2 000 судах громит греков и подступает к Константинополю;
в 909 г. русы нападают на каспийский порт Абаскун21 и уничтожают
его торговый флот; в 910 г. они захватывают город Сари; в 913 г. на
500 кораблях идут по Волго-Донскому ходу из Черного моря в Кас-
пийское и грабят прибрежные города и острова. Последний хазар-
ский царь Иосиф писал единоверцу в Кордову, что только хазарам
удается сдерживать русов: «Если бы я оставил их на один час, они
уничтожили бы всю страну измаильтян до Багдада». Вскоре и эта
преграда рушится — в 965 г. Хазария повержена Святославом (см.:
Гаркави 1870:130–133; Коковцов 1932:83–84, 102; Заходер 1962:24;
Артамонов 2001:492–494, 497–499).

Таким образом, первоначально русь прошла к южным морям по
Балто-Каспийскому пути, и первые гарды южнее Волхова появи-
лись на Волге. Не случайно арабские географы сообщали, что русы
живут к востоку от славян (Заходер 1962:33), а некоторые исследо-
ватели допускали возможность существования на Средней Волге
«докиев ского» норманнского государства (Смирнов 1928:223–229).
Открытие Днепровского хода ослабило значение Волжского, хотя не
раз, по зову памяти, русы возвращались на Волгу. Князь Святослав
первым делом послал свой клич «хочу на вы идти» на Оку и Вол-
гу, где «налез» на вятичей, а затем разбил хазар. Ходил на Волгу и
Владимир, но, одолев булгар, внял совету мудрого Добрыни: «Эти
все в сапогах, дани давать не будут, пойдем искать лапотников».

За три века движения руси по Восточному пути (750–1050-е гг.)
варяжские князья постоянно утверждали свою власть походами с
севера на юг:

(1) Рюрик, прибыв из-за моря, двинулся с севера (Ладоги) на
юг (Ильмень).
(2) Аскольд и Дир, отпросившись у Рюрика в Царьград, прошли
с севера на юг и овладели селением под названием Киев.

(3) Олег походом с севера на юг захватил пространство от Ла-
доги до Киева.
(4) Святослав в отрочестве княжил в Новгороде, затем отпра-
вился воевать на юг.
(5) Владимир походом с севера на юг захватил власть, одолев
братьев с помощью варягов.
(6) Ярослав с помощью варягов трижды захватывал и утверж-
дал свою власть походами с севера на юг.

На этом история создания Руси завершилась и началась история
ее распада, так называемой «феодальной раздробленности». Во всех
эпизодах Новгород «воссоединялся» с Киевом путем его военного
захвата, причем все рейды проходили по одному сценарию с участи-
ем варяжской дружины. Как видно, на пути из варяг в греки власть
шла с севера на юг: Новгород ни разу не был завоеван из Киева (если
не считать погрома, учиненного во время крещения Добрыней и Пу-
тятой). Власть рождалась не там, где хорошо росло просо, а на «то-
щих песчаных почвах» (определение северной Руси Б. А. Рыбакова).

Как подметил С. М. Соловьев, «в борьбе северных князей с южными
варяги нанимались первыми, печенеги — вторыми, следовательно,
первым помогала Европа, вторым — Азия... Печенеги ни разу не
дали победы князьям, нанимавшим их» (Соловьев 1988:223). В чис-
ле других русских князей Владимир и Ярослав стали избранниками
истории во многом благодаря опоре на Север. Показателен эпизод,
когда воля Новгорода, а не князя решила исход очередного про-
тивостояния: в 1018 г. Ярослав, разбитый Болеславом, с четырьмя
уцелевшими дружинниками бежал в Новгород и собрался было еще
дальше «за море», но был остановлен новгородцами, собравшими
деньги на варяжскую рать и порубившими княжьи ладьи со слова-
ми: «Хотим еще биться с Болеславом и Святополком».

Подобная «иерархия» севера и юга Руси перекликается с пред-
ставлениями скандинавов, для которых, судя по частоте упомина-
ний в королевских сагах, первостепенное значение в Гардах имели
два города — Ладога (Aldeigjuborg) и Новгород (Hólmgarđr). Лишь
по два раза в том же корпусе источников названы Киев (Kænugarđr),
Полоцк (Palteskia) и Суздаль (Suđrdalaríki) (Джаксон 1991:119, 145).
Для Руси этот взгляд значим, поскольку именно варяжская позиция
была определяющей на магистрали власти. Сила руси, генерируе-
мая на севере, в Ладоге и Новгороде, долгое время сплавлялась по
Волге, а затем прошла по Днепру, достигла степей и подавила мощь
Хазарии и Дунайской Болгарии.

Движение руси с севера на юг сопровождалось созданием цепи
колоний — подобий Ладоги — перевалочных баз, превращавшихся
в гарды. На южном направлении ближайшей к Ладоге колонией
стал Новгород (первоначально Рюриково Городище), отдален-
ной — Гнёздово. При сохранении исходной «ладожской схемы»
каждый гард был очередным шагом адаптации: в отличие от мор-
ского порта Альдейгьюборга, Новгород был узлом речных магист-
ралей, Гнёздово — волоков в верховьях крупных рек.

Археологический комплекс Гнёздово, включающий крупней-
ший в Восточной Европе варяжский некрополь и открытое по-
селение начала IX в. типа скандинавского вика, представляет
ключевой гард на перекрестке Ловать-Волховского, Двинского и
Днепровского путей.22 Основательность скандинавской колонии в
верховьях Днепра определяется двумя «ладожскими» признаками:
могильником с «аристократическими» курганами (сожжениями
в ладье) и значительной долей женщин-скандинавок. Сочетание
локальных (металлообработка, судостроение) и магистральных
(международная торговля, военное дело) функций, равно как ус-
тойчивый контакт пришлых скандинавов и местных кривичей,
позволяет видеть в Гнёздове крупнейшее «гнездо» руси на пути
из варяг в греки. Не случайно кривичи были участниками при-
звания Рюрика и союзниками Олега в его походе. В отличие от
Ладоги, которая изначально была скандинавским форпостом в
финской земле, Гнёздовский гард, наряду с Рюриковым городи-
щем (ранним Новгородом), стал колыбелью новой славяноязыч-
ной верхнерусской культуры, знаком которой можно считать
найденную в 1949 г. экспедицией Д. А. Авдусина (1952:320–321)
в скандинавском погребении (кургане № 13) понтийскую амфору
с кириллической надписью гороухща (горилка), которая датиру-
ется началом Х в. Неподалеку, у д. Кислая в Днепро-Двинском
междуречье, обнаружен самый ранний клад первой трети IX в.
(825–833 гг.) — свидетельство древности гнёздовского перепутья
(см.: Лебедев 2005:227, 481, 482).

По расположению и окружению Гнёздово — летняя застава и
зимнее убежище, «остров» викингов в кривичской глуши, на во-
локах, у начала дорог на север, восток, запад и юг. Гнёздово с ок-
ружающими поселениями (Каспля, Ковали, Велиж, Сураж) можно
считать средой, где в течение долгих лет (судя по представитель-
ности некрополя) скандинавы превращались из «находников» в
местных жителей, где рождалась и росла славяноязычная русь.
Здесь, в кургане № 13, был похоронен по скандинавскому обряду
воин, который, возможно, участвовал в походах Олега и Игоря и в
числе трофеев не поленился прихватить с берегов Понта амфору с
крепким напитком, пометив ее по-славянски «гороухща».

В Гнёздове традиции скандинавов и славян сплавлялись в
синтетическую культуру и рождали новые традиции. Реконстру-
ируемый по материалам больших курганов ритуал был местной
версией скандинавского погребения в ладье, до мелочей сходной с
описанием похорон руса, которые наблюдал Ибн Фадлан на Волге
в 922 г. На высокой (до 1 м) земляной платформе со специальным
входом сооружали погребальный костер, на нем устанавливали
ладью, в ней помещали тела мужчин в воинских доспехах и жен-
щин в праздничных нарядах, затем все предавали огню, останки
собирали в урны. В жертву приносили собак, а также баранов и
козлов. Мечи и копья втыкали в землю и покрывали шлемом или
щитом — это гнёздовская черта, неизвестная в Скандинавии. Ис-
следователи полагают, что «родиной этого пышного и сложного
обряда можно считать Гнёздово, а средой, которая его выработа-
ла, — дружины “русов”, в составе которых варяги утратили этни-
ческую самобытность» (Кирпичников и др. 1986:225–226). Пик
развития Гнёздова, как и волжских гардов, пришелся на Х в., а
закат — на середину XI в., когда неподалеку от него поднялся сла-
вяно-русский Смоленск (Седов 1999:209).

Гнёздовский гард старше Киевского примерно на полвека: в
верховьях Днепра варяги расположились в начале IX в., в среднем
течении — во второй его половине. Прежде, в V–VIII вв., на Горах
Киевских существовали разрозненные поселения, центральным из
которых было городище на Старокиевской горе. Во второй поло-
вине IX в., в соответствии с летописными событиями, начался рост
киевского посада на Подоле, а к концу века в Киевском некропо-
ле появились традиционные для скандинавов большие курганы
и погребения воинов с конем и оружием (Лебедев 2005:549, 561).

Два поколения (если считать поколение за четверть века) понадо-
билось варягам для продвижения от волховских порогов к днеп-
ровским, еще поколение — чтобы возвести курганы. Как резиден-
ция варягов Киев сложился значительно позже верхнерусских
(волховских, верхнеднепровских, верхневолжских) гардов и по
возрасту никак не мог быть их «матерью», как бы завораживающе
ни звучала известная метафора Олега. Киев обязан своим укрупне-
нием Игорю, которого Олег оставлял на время походов и который
был более удачлив в сидении, чем движении, а особенно Ольге,
превратившей город в семейное гнездо и очаг христианства.
Киев расцветал, когда увядали многие «верхние» гарды —
в Х–XI вв. Археология второй половины Х в. показывает рез-
кое сокращение скандинавских вещей в Ярославском Поволжье
(Кирпичников и др. 1986:212). В XI в. на Волхове и Волге по со-
седству с варяго-русскими гардами поднялись славяно-русские
грады: рядом с Рюриковым городищем вырос Новгород, рядом с
Сар ским городищем — Ростов, на противоположной от городища
Крутик стороне Белого озера — Белоозеро (Седов 1999:208–209).

Так происходило и с недавно возникшими гардами: появившийся
в середине Х в. гард на Оке (Чаадаевское городище) уже в нача-
ле XI в. опустел, а соседний Муром быстро развивался (Пушки-
на 1988:162–169). В памятниках конца XI в. скандинавских следов
почти нет, как и свидетельств международной торговли: «внешние
связи ушли на второй план, норманнский этнический компонент
утратил свои прежние роли, варяги превратились в простых наем-
ников русских князей» (Седов 1999:210).

Святослава и Ярослава разделяет поколение, но за это время
изменился ритм жизни князей, а русь остановилась и осела, пре-
вратившись в государство Русь. Ярославу не передалась легкая по-
ходка его деда. И дело не в том, что он был хромоног, а в том, что
сменил порывистость на основательность, снискавшую ему прозва-
ние «Мудрый». На Царьград Ярослав не ходил, «любил церков-
ный устав» и книги, строил города и храмы, в том числе заложил
в 1037 г. «город великий Киев» со златыми вратами и храмом Со-
фии. Завоеваниям князь предпочитал матримониальную между-
народную политику,23 обычное право заменил писаной Русской
Правдой, хотя строгий закон в Гардах, по отзывам знавших в этом

толк скандинавов, существовал и при Владимире.24 Ярослав про-
играл все сражения брату Мстиславу, и случилось это во многом
по вине наемных варягов: в 1024 г. варяжский вождь Якун насилу
унес ноги25, и выигравший сражение князь Мстислав недоумевал,
обходя поле брани и видя поровну полегших варягов и славян-се-
верян: «Кто сему не рад? Се лежит северянин, а се варяг, а своя
дружина цела». Непобедимых варягов будто подменили: новго-
родцам пришлось нанимать их отряды трижды, тогда как прежде
хватало одного визита заморской дружины. Правда, у Ярослава
дважды гостил настоящий викинг — конунг Харальд Суровый, но
он видел в русском князе по большей части хранителя сокровищ и
отца обворожительной Эллисив. Вероятно, Харальд и Ингвар Пу-
тешественник, воевавший на Каспии в 1040-е гг., были последни-
ми из викингов, легко ходившими по пути из варяг в греки.

Реки как будто продолжали течь, но пути застывали, и пер-
вым замер самый ранний — Балто-Каспийский путь «из варяг в
арабы». Исследователям видится целый набор объяснений спа-
да экспансии норманнов в XI в.: ассимиляция варягов «в составе
государственного аппарата в качестве наемной военной силы»;
переориентация торговых связей на Днепр и другие водные ма-
гистрали Руси; сокращение поступлений арабского серебра по
Волжскому пути с последних десятилетий Х в.; замещение в де-
нежном обращении арабских дирхемов западными денариями
(за счет английского серебра, поступавшего из Британии в виде
«датских денег» с 991 по 1018 гг.) (Кирпичников и др. 1986:216).

В свою очередь «серебряный кризис» объясняется истощением
рудников в начале XI в. (самая поздняя мусульманская моне-
та, найденная в России, датирована 1015 г.), разработками Рам-
мельсбергских рудников, дававших с 964 г. высококачественное

серебро для германского денария, а также ударами русов по
Булгарии и Хазарии, после которых торговые потоки были пе-
реориентированы с Волжского пути на Днепровско-Волховский
(Сойер 2002:171; Лебедев 2005:256). За упадком пути последовал
международный по тем временам финансовый кризис, вызвав-
ший крах торговых столиц севера Европы — шведской Бирки и
датского Хедебю.

В поиске причин или виновников этих потрясений часто звучит
имя Святослава, сокрушившего Хазарию, а заодно и всю волжскую
торговлю: «дружины Святослава подрубили устои “серебряного
моста”, связывавшего Север Европы с Востоком... Варяги, участ-
вовавшие в походах Святослава, можно сказать, своими руками
уничтожили основу процветания Бирки» (Лебедев 2005:574). Од-
нако дело не в том, что неразумный русский князь одним набегом
пресек двухвековую торговлю, и не в том, что у арабов кончилось
серебро26. Путь умер потому, что иссякло породившее его движе-
ние, сменились схемы мотивов–действий.

Существенную роль в смене мотивации и остановке движения
норманнов сыграло христианство (см.: ч. II, гл. 1), что хорошо ил-
люстрирует реакция изгнанного из Скандинавии норвежского ко-
нунга Олава Толстого на предложение Ярослава овладеть языче-
ской Вулгарией на краю Гардов:

Ярицлейв конунг хорошо принял Олава конунга и предложил ему
остаться у него и взять столько земли, сколько Олаву конунгу было
надо для содержания его людей. Олав конунг принял приглашение
и остался там... [Он] предавался глубоким раздумьям и размышле-
ниям о том, как ему быть дальше. Ярицлейв конунг и его жена Ин-
гигерд предлагали Олаву конунгу остаться у них и стать правителем
страны, которая называется Вульгария. Она составляет часть Гарда-
рики, и народ в ней некрещеный. Олав конунг стал обдумывать это
предложение. Но когда он рассказал о нем своим людям, те стали
его отговаривать от того, чтобы он остался в Гардарики, и убеждали
его вернуться в Норвегию в свои владения (Сага об Олаве Святом 81,
87; Стурлусон 1980:335, 340).

Олав был на распутье — принять предложение Ярослава, по-
даться в Иерусалим ко Гробу Господню или вернуться с реваншем
в Норвегию. Он отверг «викингский проект» захвата языческой

Вулгарии27 и предпочел пойти на Норвегию под знаменами христи-
анства. Олав погиб в битве с бондами и посмертно стал зваться
Святым.

На Руси сменился вектор движения: оно пошло в противо-
положную сторону, с юга на север. Его генератором стал Киев, а
мотивационно-деятельностной основой — христианство как госу-
дарственная идеология. Первые образцы этой схемы привезла из
Византии Ольга; Владимир с Добрыней доставили их из Киева в
Новгород; Ярослав возвел для них храм св. Софии. Дух язычника
Святослава был изгнан из нелюбимого им Киева, христианство
заместило собой викингскую «схему Одина» (в русском варианте
Перуна), установив церкви на капищах, а символом единения про-
возгласив своего Бога.

Распространению христианства способствовал рост славяно-рус-
ских градов, возникших по соседству с варяго-русскими гардами.
В отличие от гардов, служивших станциями на пути, грады стали
очагами оседлости. Так называемая феодальная раздробленность,
приписываемая не то дурному нраву знати, не то законам всемир-
но-исторического развития, была следствием остановки движения:
варяги осели, и замер путь «из варяг» — динамичная прежде Русь
распалась на статичные локальные княжества. Русским князьям
оставалось строить в своих уделах церкви, возводить крепостные
стены и с опаской следить за передвижениями степных кочевни-
ков, будто ожидая пришествия новой магистральной культуры.

***

Момент социокультурного триумфа «Киевской Руси» Яро слава
Мудрого принято связывать с благотворным воздействием хрис-
тиан ства и централизованной политики. На самом деле величие
это было создано трехвековым движением руси и северных славян
по балто-понто-каспийским магистралям. Южная религия про-
шла по путям, проложенным и построенным северными язычни-
ками, а когда единение в северном пути заменилось единением
в южном боге, Русь начала распадаться. Княжества, охваченные
киевским влиянием, стремительно мельчали; например, Влади-
миро-Суздальская земля после смерти Всеволода Большое Гнездо
разделилась на 5 удельных княжеств, при его внуках — на 12, при
праправнуках — на 100. Единственным очагом, сохранявшим и
развивавшим магистральность, была Новгородская земля, которая
не только не утратила целостности, но и расширила свои пределы
за счет военно-торговой колонизации: к XIII в. новгородские вла-
дения простирались от Ботнии на западе до Урала на востоке и от
Арктики на севере до Верхней Волги на юге.

Это обстоятельство обычно замалчивается историками, коря-
щими новгородцев за сепаратизм, а их бояр — за своекорыстие.
В действительности до появления монголов на Руси только нов-
городская (верхнерусская, северорусская) культура, наследница
варяго-русской культуры, обладала магистральностью. Альянс
русо-скандинавов и славян ( словен и кривичей) сложился в дли-
тельном взаимодействии, начавшемся с совместного движения
от Балтики к Волхову в VIII в. и продолжавшемся до последних
варяжских походов XI в. Это взаимодействие, сопровождавшееся
смешанными браками и обоюдными заимствованиями мотиваци-
онно- деятельностных схем, породило качественно новую культуру,
вобравшую в себя скандинавскую магистральность и славянскую
локальность. Переход Рюрика через Волховские пороги из Ладоги
в Новгород (Городище) имел эпохальные последствия, поскольку
привел к возникновению речной магистральной славяно-русской
культуры на основе морской скандинавской и лесной славянской.
Механизм социальных мим- адаптаций преобразил скандинавский
тинг в русское вече, норманнский лангскип — в новгородский уш-
куй, длинный варяжский дом — в северорусские хоромы, торговую
хватку викингов — в купеческий стиль новгородцев. Сходным обра-
зом славянские традиции в языке, промыслах, ремесле, искусстве,

экологических знаниях, преобразовавшись, стали достоянием верх-
нерусской культуры. Переплетению скандинавской вольности и
славянского антикняжеского протеста новгородская культура обя-
зана особой схемой регулирования власти: на юге князь был госпо-
дином города, на севере он служил городу по призыву и найму; на
юге князь владел землей, на севере он был безземельным.

Новгородские ушкуйники унаследовали военно-разбойный
стиль викингов, но перенесли его с моря на реку: северорусская
культура принадлежала уже не морским, а речным людям (хотя по-
моры сохранили морские привязанности норманнов). Если Ладога
была восточной гаванью «морских кочевников», то Новгород стал
столицей «речных кочевников». Расцвет Новгорода и северорусской
культуры был обусловлен динамикой нордизма, ярко проявившей-
ся в разбоях ушкуйников, путешествиях купцов и создании сети ко-
лоний на пространствах Севера, Урала и Сибири. Преобразованные
викингские мотивы, став новгородскими, приобрели вид культа бо-
гатства (Садко), добычи женщин (Хотен Блудович), дружинных по-
ходов и разбойного буйства (Василий Буслаев). Позднее норд-рус-
ский стиль движения выразился в деятельностной схеме поморов с
их вечевым нравом и тягой к охвату больших пространств, торгово-
промысловой предприимчивостью и поразительной адаптивностью
(сочетание роскошных хором и походных веж), протяженными и
длительными плаваниями по Северному морскому пути от Атлан-
тики до Пацифики.

Примечания:

1 - Иногда в угоду сегодняшней дипломатии вносятся поправки в древнюю.
Например, А. Н. Сахаров полагает, что «ни о каком завоевании Русью Болга-
рии не могло быть и речи, и мы присоединяемся к точке зрения тех историков,
которые считали, что целью первого балканского похода Святослава являлось
овладение лишь территорией нынешней Добруджи, дунайскими гирлами с
центром в городе Переяславце» (Сахаров 1982:129).

2 - «Христианнейший император» Никифор II Фока и сам любил играть от-
рубленными головами. В бытность стратигом при осаде критского города он
приказал отрезать головы погибшим врагам и копьеметалками запускать че-
рез крепостные стены. Критян, увидевших летящие головы родственников и
знакомых, «охватил ужас и безумие»; в довершение успешной осады стратиг
определил всех горожан в рабство. Убийцы Никифора тоже не отличались ще-
петильностью: обезглавленный труп императора «целый день валялся на снегу
под открытым небом» (Лев Диакон, I, 8; V, 9).

3 - Имеются в виду договоры князя Олега с Византией 907 и 911 гг.; для Свя-
тослава подобной «клятвенной» силой обладал договор с ромеями князя Иго-
ря 944 г.

4 - Кубки из черепов поверженных врагов известны в Причерноморье, по
меньшей мере, со скифских времен (Геродот IV, 65). В IX в. они еще не вышли
из моды: например, болгарский хан Крум любил пить из чаши, сделанной из
черепа византийского императора Никифора I (811 г.).

5 - В Русской Правде русин — это «гридин [от шведского grid ‘дружина’],
любо коупчина, любо ябетник, любо мечник», то есть представитель дружины,
купечества, боярско-княжеской администрации (Кирпичников и др. 1986:203;
см. также: Мельникова 1984:62–69).

6 - Ruotsi — финское название шведов. При чтении лекций в университетах
Финляндии я не раз попадал в этнонимическую ловушку: слово Русь прочно
ассоциируется со Швецией, а не с Россией, которую финны называют Venäjä.
«Руссией» называется Швеция и в других балто-финских языках. На этом ос-
новании со времен В. Томсена за финнами усматривается роль посредников в
трансляции слова русь из Северной Европы в Восточную.

7 - Многие исследователи полагают, что упоминания имен-подобий «рос» в
арабо-персидских и византийских источниках VI–VIII вв. не следует воспри-
нимать как достоверные. «Ни само имя (ерос, хрос, хрус), ни расположение,
ни тем более исторический контекст самих источников не подходят для рекон-
струкции предыстории русов» (Петрухин 2001:128).

8 - В изложении Флоренция Вустерского и Вильяма Мальмсберийского, принц
Эдуард вместе с братом был отправлен к королю шведов (Назаренко 2001:500).

9 - Эксперты по истории Хазарии обычно связывали все походы руси того
времени со Святославом, в том числе победоносные рейды по Волжской Булга-
рии, Прикаспию, Приазовью, Причерноморью. При этом, например, М. И. Ар-
тамонов в одном случае допускал присутствие в Хазарии различных дружин
руси, в другом — решительно отвергал: «Русь была только одна — киевская,
никакой иной Руси никогда не существовало. Что же касается расхождения
в датах, то оно легко объясняется ошибкою одного из источников, а именно
арабского автора» (Артамонов 2001:584; ср. 517).

10 - Не исключено, что приводимое Константином Багрянородным назва-
ние Киева «Самватас» восходит к еврейскому «Субботний» и связано с жив-
шей в Киеве в первой половине Х в. еврейско-хазарской общиной (см.: Архи-
пов 1984:224–240).

11 - Обычно Немогард соотносится с Новгородом. А. Н. Кирпичников
(1988:55), приняв за основу название Ладожского озера «Нево», предложил
толкование Немогарда как «города на озере Нево» — Старой Ладоги.

12 - В Вальгалле, раю воинов-героев, души-эйнхерии при блеске-свете мечей
предаются поочередно двум занятиям: «Эйнхерии все / рубятся вечно / в чер-
тоге у Одина; / в схватки вступают, / а кончив сраженье, / мирно пируют». На
пиру они пьют мед, стекающий из сосцов козы Хейдрун, и едят мясо вепря
Сэхримнира — «каждый день его варят, а к вечеру он снова цел» (Младшая
Эдда 1970:36–38).

13 - Ахмад Ибн Фадлан посетил Булгар в составе багдадского посольства в
921–922 гг. (Заходер 1962:53–59).

14 - Исследователи неоднократно отмечали более «домашний» стиль кня-
жения Владимира в сравнении с предшественниками, например: «С Влади-
мира Св. самый характер княжеской власти изменяется: князь-дружинник
осаживается, начинает все свое внимание обращать на управление» (Довнар-
Запольский б/г:254; см. также: Фроянов 1996:194–201).

15 - Дочь Олава Шётконунга Астрид (от вендки-наложницы) вопреки воле
отца стала женой норвежского конунга Олава Толстого. «Брак уводом» с Аст-
рид стал для Олава Толстого слабым утешением после оскорбительного отказа
Олава Шётконунга выдать за него любимую дочь Ингигерд.

16 - Конунга Ингвара иногда соотносят с князем Игорем Рюриковичем, хотя,
согласно саге, Ингвар погиб в бою с конунгом Стурлаугом, а не c древлянами
(Сага о Стурлауге Трудолюбивом; Глазырина 1996:171).

17 - Численность населения Старой Ладоги в Х в. достигала 2 тысяч (Лебе-
дев 2005:484).

18 - «Петергофский клад» (809–825 гг.), найденный на южном берегу Фин-
ского залива, может служить своего рода запечатленным мгновением этой
международной торговли. На монетах сохранились граффити, где наряду со
скандинавскими рунами представлены руны тюркские (хазарские) и даже гре-
ческий «автограф» византийского купца (Лебедев 2005:226, 425).

19 - На основании подборки исторических свидетельств (Тацит, Саксон Грам-
матик, Прокопий Кесарийский, Маврикий Стратег, Ибн-Русте, Ал-Гардизи и
др.) И. В. Дубов показал, что основу боевого арсенала финнов составляли луки
и стрелы, славян — луки и стрелы, копья, дротики и щиты, русов-скандина-
вов — мечи (Дубов 1999:26, 33).

20 - Летописец Кирилло-Белозерского монастыря XVI в. приводит заимство-
ванное из белозерских преданий свидетельство о том, что Синеус поселился
на северном берегу Белого озера: «Синеус сиде у нас на Киснеме» (Шахма-
тов 1904:53).

21 - Порт Абаскун, игравший значительную роль в восточноевропейских свя-
зях, находился на восточной стороне Каспия. Он был «местом торга всех, кто
ведет торговлю по Хазарскому морю», «самым известным портом на Хазар-
ском море» (Заходер 1962:13–15).

22 - Верховья Ловати и ее притока Куньи системой коротких волоков связа-
ны с Усвятскими озерами; речка Усвяча соединяет озера с Западной Двиной
(Даугавой) выше Витебска и Полоцка, а напротив Усвячи в Двину впадает реч-
ка Каспля. Верховья Каспли двумя волоками связаны с мелкими притоками
Днепра, впадающими в него у Гнёздова (в 12 км ниже Смоленска). От Гнёздова
начинается непрерывный речной путь по Днепру мимо Киева к Черному морю
(Лебедев 2005:538).

23 - Ярослав Мудрый вызывает восхищение историков обширностью между-
народных брачных связей своего дома (см.: Джаксон 2005).

24 - Скандинавы известны пристрастием к закону — по шведской максиме
međ logom skall land byggja — «на праве страна строится» (Лебедев 2005:504).
Тем примечательнее интонации саги об Олаве Трюггвасоне: «В Хольмгарде гос-
подствовал такой нерушимый мир, что, согласно закону, всякий, кто убил че-
ловека, не объявленного вне закона, должен быть убит» (Стурлусон 1980:100–
101). Речь идет о княжении Владимира задолго до создания Русской Правды.

25 - Летописец оттенил неожиданное поражение странным портретом: «Акун
слеп, и луда у него златом истыкана». М. Ларссон видит в Якуне шведского ви-
кинга Хокуна, о котором упоминает текст U16 на руническом камне Уппланда
(Larsson 1990:118).

26 - По свидетельству Ибн Хаукаля, после походов росов «прилив торговли»
не уменьшился (см.: Заходер 1962:168).

27 - Вулгариа (Vúlgáríá, Valgaria, Vvlgaria, Wlgar/i/a) обычно отождествляется
с Волжской Булгарией (Metzenthin 1941:121; Hollander 1964:483). Правда, в рос-
сийской историографии со времен Н. М. Карамзина на это принято возражать,
что в 1029 г. Булгария не была частью Руси, и Ярослав не мог предлагать Олаву
чужие владения; возможно, дополняет Т. Н. Джаксон, речь идет о средневолж-
ских буртасах, находившихся в зависимости от Руси вплоть до монгольского
нашествия (Джаксон 1991:119; 1994:200). Вероятно, Ярослав предлагал Олаву
не Волжскую Булгарию (которая к тому времени была уже страной ислама),
а пограничное с ней верхневолжское пространство, где он основал город Яро-
славль. Впрочем в «проектном мышлении» варяжских князей любая соседняя
страна могла рассматриваться как ожидающая захвата добыча. Поскольку
Ярослав был должником норманнов, трижды утверждавших его на княжении
в склоке с братьями, дружеская услуга норвежскому королю-изгою выглядела
достойным отдарком (если не стремлением избавиться от беспокойного гостя,
бывшего некогда женихом Ингигерд).