In memoriam - Murabitun

Шейх и его дело. Начало пути… в тупик. На пути к развязке. Точка невозврата. Canceled. Последний шанс. Осмысляя произошедшее. Вопрос без ответа. Камо грядеши?

С Именем Аллаха, Милостивого, Милосердного. Мир, милость и лучшие благословения да пребудут с Пророком Мухаммадом, его семьей и всеми последовавшими за ним до Судного дня.

Хотя то, что произошло 1 августа 2021 года, должно было случиться рано или поздно, написание этого текста не было в моих планах, и взяться за него меня побудила смерть шейха Абдулькадыра ас-Суфи. Больше того, я до конца надеялся на то, что произойдет чудо и перед своей смертью он исправит то положение, о котором пойдет речь ниже, но которое теперь придется осмыслить нам, в том числе и мне.

Текст этот тем не менее пишется мной для узкого круга людей, которым Шейх и его дело были небезразличны, и которых вследствие этого я считаю имеющих право знать о том, о чем в нем повествуется. Поэтому я прошу их не предавать его широкой огласке, а доступ к нему иным лицам предоставлять либо с моего согласия, либо тем, чья адекватность не будет вызывать у рекомендателя никаких сомнений.

Шейх и его дело

Чтобы оценить изложенное ниже, надо понять суть проблемы. А она заключается в том, что шейха Абдулькадыра ас-Суфи я рассматриваю не просто как одного из суфийских шейхов, наставников, мудрецов, аулия. В моем понимании это человек масштаба и потенциала обновителя веры своего времени, и проблема заключается именно в этом.

Трудно представить себе соединение в одном лице качеств настоящего исламского шейха, настоящего западного интеллектуала, патриарха исламских общин у новых народов, борца за обновление всей Исламской уммы, духовного наставника и политического провидца, инспиратора, организатора и воспитателя. Такие люди действительно появляются крайне редко и нам посчастливилось быть современниками именно такого человека, а некоторым из нас — причастными к его мудрости, благодати и делу.

Почему же я считаю его не просто человеком, объединившим эти ипостасти, а обладателем потенциала обновителя веры глобального масштаба? Потому что он стал точкой, в которой сошлись две осевые траектории человечества — цивилизаций Ислама и Запада, и сошлись не просто интеллектуально, как у многих, но интегрально, антропологически. Именно в этом схождении появилось или, уточняя в контексте всего повествования, зародилось Новое Начало, воплощением которого стал он — не только индивидуально, но и в лице воспитанных им людей.

Лично для меня двумя духовными родителями в Исламе были и навсегда останутся Гейдар Джемаль и Шейх. Уход каждого из них стал для меня глубокой личной потерей, особенно учитывая непростые отношения между нами, предшествующие этому. Однако именно поэтому, для людей, которым так же дорог Гейдар Джемаль и которые понимают и ценят масштаб его личности, но не вполне понимают масштаб и характер личности Шейха, хочу пояснить, о чем идет речь. Шейх не просто сочетал в себе качества европейского интеллектуала и органического носителя исламской духовной традиции, в которую он был посвящен, но и обладал колоссальным ресурсом, порожденным этим сочетанием. Я имею в виду то, что несмотря на наличие немалого числа ценителей его интеллекта, количество непосредственных соратников Гейдара Джемаля было весьма ограничено даже на постсоветском пространстве, что я знаю как один из них. В то же время у Шейха были не только сотни преданных последователей по всему миру, но и полноценные общины и самая разная инфраструктура, начиная от мечетей и исламских центров, заканчивая журналами, газетами, колледжом, проектами чеканки и дистрибуции золотого динара. И это резко выделяет его движение по сравнению не только с кругами отдельных европейских интеллектуалов, принявших Ислам, но и европейских или неевропейских исламских движений и тарикатов, никто из которых не обладал таким сочетанием.

Этим явлением было всемирное исламское движение «Мурабитун». Которое в силу охвата можно поставить в один ряд с другими аналогичными движениями, такими как «Братья-Мусульмане», «Хизб ут-Тахрир», «Таблиг». Справедливости ради, по численности и влиянию, а также тому, о чем пойдет речь далее, все они превосходили «Мурабитун». Но все они уступали ему вторичностью и цивилизационным аутсайдерством своего видения и своей повестки, тогда как «Мурабитун» благодаря указанным качествам Шейха был на пике двух глобальных исторических и цивилизационных линий. У «Мурабитуна» было и еще одно важнейшее качество, отсутствовавшее у этих исламских движений — мистическое основание его социальной доктрины и деятельности, не только интеллектуальный, но и интегральный суфийский гнозис, воплощенный в реальности тариката (хакиката). Таким образом по своей сути он был ближе к ордену — не просто духовному (тарикат), но и социальному, политическому (футувват), причем, современного типа. Отчасти в этом его можно сравнить с гюленовским «Хизметом», но разница в том, что у последнего не было такой мистической составляющей и он все же был ограничен преимущественно тюркоязычной аудиторией, в то время как «Мурабитун» пытался охватить помимо Европы и черную Африку, и Индостан, и Нусантару. Хотя, бесспорно, надо признать, что «Хизмет» был в разы более успешной организацией в социальном отношении, что имеет прямое отношение к теме этого разговора.

Будучи по сути орденом, «Мурабитун», однако, не отделял себя от Уммы и не противопоставлял себя ей, а мыслил себя как ее авангард, хотя, возможно, не все в нем приняли бы это сравнение. Идея его отношения к Умме и Дину была описана в «Корнях Исламского Образования» Шейха, которые по сути стали апологией Новой Мединской Общины и динамического суфийского салафизма. Причем, если на этапе становления общин «Мурабитун» «на земле» его направленность была мазхабно-супремасистской, то в зрелый период такой эксклюзивизм внутри «Мурабитун» прекрасно сочетался с инклюзивным по отношению ко всем мазхабам исламским традиционализмом при этом открытым для взаимодействия с умеренными салафитами (с прицелом на их мягкое перевоспитание). И эта аналогия с Мединской общиной была не просто умозрительной — подобно другим подобным обновителям веры вроде Шеху Усмана дан Фодио или имама Шамиля (а Аллах знает лучше) Шейх ощущался фактически как наместник Пророка, мир ему, а его ученики — как новые Сахабы. Конечно, это надо понимать не в смысле принесения нового Шариата, а в смысле возрождения пути Мухаммада, мир ему, в восстановлении его содержания и реконструкции его формы.

Многие суфийские ордена или даже возрожденческие джамааты вроде «Нурджулар» пытаются заниматься тем же. Но — еще раз — помимо становления «на земле» (Британия, Испания, Германия, ЮАР, Мексика) и попыток такового (в ряде мест) «Мурабитун» пытался охватить своим визионом всю Умму, в частности, через проект возрождения Динара и Муамалята. Все это делало его абсолютно уникальным для своего времени явлением.

Начало пути… в тупик

Я оказался в эмиграции в 2009 году, на пике своей веры в «Мурабитун». При этом через его близкого помощника и нашего конфидента, объяснив ему свое положение, я предварительно пытался получить совет Шейха в отношении своей эмиграции и ее направления. По правде сказать, я надеялся, что меня пригласят переехать в Кейптаун к Шейху, как это было с рядом его учеников. В моем случае такой переезд требовал бы прямого одобрения и некоторой поддержки, так как ЮАР была для меня темным лесом в смысле страны переезда. Но так как Шейх оставил на мое усмотрение вопрос эмиграции и ее направления, а поток эмиграции в Турцию еще не начался, я уехал в ту страну, с которой имела давние связи моя семья — в Чехию, где она потом ко мне и присоединилась, существенно поддержав меня в этом переезде.

Оказавшись в эмиграции, я имел намерение теснейшим образом сойтись с европейскими общинами «Мурабитун», с представителями которых мы уже были хорошо знакомы к тому времени (у нас в Москве гостили как имам немецкой общины, так и амир испанской). В силу и географической, и ментальной близости наиболее близкие отношения у меня сложились с немецкой общиной, два центра которой в тот момент располагались один под Берлином, в 5 часах езды от меня, а другой под Кельном, в 8 часах езды. И это было как нельзя кстати, потому что именно лидер немецкой общины — Абу Бакр Ригер на тот момент был и политическим лидером «Мурабитун» или, как он тогда назывался, Раисом. Кроме того, он возглавлял Европейский Мусульманский Союз — зонтичную организацию европейских (в широком смысле) мусульман, созданную вокруг двух центров и их симбиоза: «Мурабитун» и кругов, близких к турецкой AKP, представленных профессором Невджетом Ялчинкташем. К слову, именно Шейх и именно через него инспирировал нас, русских нормовцев-мурабитуновцев, в тему неоосманизма — но это уже другая история…

Однако уже первый разговор с Раисом вывел меня на путь, который не только привел меня к изоляции от «Мурабитун» - это было бы полбеды — но в ходе которого выяснилось, что «Мурабитун» прекратил свое существование. Но разговор этот был как раз о противоположном, и его итогом тогда стал не конфликт между нами, а полное как казалось взаимопонимание, и невероятное воодушевление.

В беседе в его исламском центре под Кельном, в котором в тот момент не осталось никого кроме нас, Ригер поделился со мной озабоченностью состоянием «Мурабитун», планами по его возрождению и получил в этом мою полную поддержку. Шейху тогда оставалось жить еще долгих 11 лет, но никто не мог бы тогда поручиться, что он их проживет, и накануне его 80-летия естественным образом вставал вопрос о том, что произойдет с его детищем, если/когда он уйдет. И вопрос этот стоял настолько остро, насколько было очевидно — общины и последователей Шейха по всему миру держит вместе именно он, в том числе его личные воля и инструкции, без которых они демонстрируют тенденцию к обособлению и капсулированию в своих проблемах, причем, тем большую, чем более многочисленной и успешной является община.

Именно об этом вызове общинного сепаратизма и центробежных настроений амиров, делающих его полномочия номинальными, говорил тогда Ригер, прощупывая, может ли он рассчитывать на мою поддержку в деле мобилизации всех общин и ресурсов «Мурабитун» ради его общего дела. Тут даже не о чем было говорить — общаясь с амирами разных общин, которые были безразличны к тому, что выходит за рамки их компетенции (в частности к нашим проблемам), я к тому моменту пришел к схожим выводам, и поддержал Ригера со всей решительностью. Зачем он тогда добивался моей поддержки — это вопрос, к которому я потом возвращался неоднократно, учитывая, что она ему оказалась не нужна, и более того, что по тем или иным причинам, о которых пойдет речь далее, он фактически стал саботировать соответствующие инициативы с моей стороны. Конспиролог на моем месте решил бы, что он на упреждение хотел выявить мой настрой, чтобы его потом нейтрализовать — но не очень понятно, зачем, если в итоге своих действий (или бездействия) он сам лишился своего положения Раиса. Так что, скорее, причину этого исхода стоит искать в другом…

Помимо фактического общинного сепаратизма в «Мурабитун» была еще одна проблема — полная независимость в одном из ключевых для него направлений ближайшего соратника Шейха и первого Раиса «Мурабитун» - Умара Паши Вадильо, главного подвижника в деле возрождения Динара и Муамалята. Так как именно эта тема помимо тарикатской духовной связи была главной объединяющей общины «Мурабитун», а Вадильо в ней был полностью самостоятельным, слушаясь лишь Шейха, получалось, что статус Ригера как Раиса был сугубо номинальным. К слову, так его и воспринимали многие, особенно южане (пакистанцы, испанцы), продолжавшие ориентироваться на импульсивного баска Вадильо и не воспринимая всерьез склонного к осторожности и рефлексиям Ригера. Мне же как германофилу он был органически близок, но не это было главным, а понимание того, что движению нужен политический лидер или, точнее, политическое лидерство, руководство. Решения же о назначении Раиса, конечно, принимал Шейх, а сама эта должность была учреждена еще в 90-е годы, видимо, с целью подготовки к, как сейчас модно говорить, «транзиту» внутри «Мурабитун».

На пути к развязке

Хоть я и был достаточно молодым на фоне всех ветеранов «Мурабитун» человеком, но немалого политического и организационного опыта, который у меня к том времени был, мне хватало, чтобы понять, что реальное единство движения такого уровня предполагает институционализированное руководство. Собственно, именно таким был мой вопрос на стадии, когда мы в России решали, присоединяться ли нам к «Мурабитун» - «а можно изучить ваш устав?» - вопрос, над которым мы потом сами смеялись, но который при всей своей неуместности в такой форме, был отнюдь не смешон по содержанию…

В целом, надо сказать, что на рубеже/в начале десятых Ригер пытался объединить «Мурабитун», превратив его в движение, способное существовать для воплощения идей Шейха, но без его непосредственного руководства, которое рано или поздно должно было исчезнуть.

Тогда социальные сети еще не получили такого развития, и он попытался создать закрытый сайт, доступ в который получали бы видные члены общин «Мурабитун», и где они могли бы общаться между собой, обсуждать новости, проекты и т. д. Но он не вызвал особого интереса ине получил развития, благо, бум социальных сетей в скором времени сделал эту идею анахроничной.

Куда более серьезной попыткой подобного рода стали две его институциональные инициативы. Первая — создание Офиса Раиса, куда он пригласил работать к себе одного из ветеранов испанского «Мурабитун». Вторая — регулярное проведение Собраний Амиров, на которых должны были утверждаться планы развития как общин, так и «Мурабитун» в целом, а также представляться отчеты об этом.

Увы, именно это не получило практического развития. С одной стороны, из-за формального отношения амиров, которые ограничивались краткой констатацией их положения и не были настроены что-то кардинально менять. С другой стороны, потому что это в принципе устраивало и Ригера, а если и не устраивало, то он не предпринимал никаких волевых усилий, чтобы переломить этот саботаж. Никаких амбициозных целей развития не ставилось ни амирам и их общинам, ни для движения в целом. Да это и было понятно — у Раиса не было полномочий менять амиров джамаатов, что мог делать только Шейх, а никаких над-общинных органов и структур по продвижению проектов общемурабитуновского масштаба не существовало, если не считать таковым эфемерный Офис Раиса.

В конце концов это забалтывание проблем привело к конфликту между мной и Ригером, когда я отклонил приглашение на очередное Собрание Амиров, объяснив это тем, что предусмотренный для него регламент даже не предполагает возможности серьезной постановки проблем, уже не говоря об их обсуждении. На то, что всерьез стоило бы обсуждать несколько дней, было выделено всего два часа, что выглядело крайне абсурдно, учитывая, что люди съезжались на эту встречу из разных стран.

Постепенно становилась очевидной разница в наших подходах. Я фактически предлагал создать Совет и Правительство «Мурабитун», на которых обсуждались бы и утверждались планы как для конкретных общин, так и для движения в целом, назначались бы ответственные за это, выделялись бы соответствующие ресурсы. Важным мне казалось также объединение наших шариатских знатоков и студентов в единый пул. С этой проблемой мы столкнулись тогда, когда поняли, что для полноценного функционирования мурабитуновских общин нам нужны имамы, мыслящие в соответствии с пониманием Шейха и «Мурабитун», но обнаружили, что нам некуда послать людей для получения шариатского образования, в то время как все конкурирующие течения, начиная с салафитов, заканчивая шиитами, предлагали желающим отправку в свои учебные заведения. Кроме того, мы постоянно сталкивались не только с критикой тех или иных взглядов Шейха с шариатских позиций, но и с тем, что люди часто дают поводы для нее. Зная, что в 80-е годы у «Мурабитун» был свой «Дар уль-Ифта» (то есть, была попытка создать такой), я предлагал объединить и это направление в рамках всего движения.

Не споря со мной напрямую, Ригер, однако, не оказывал поддержки таким предложениям. Как-то, еще в самом начале нашего знакомства, еще до всех этих обсуждений, мы с ним стояли у морского причала в Кейптауне и стали свидетелями красивой сцены — как летело несколько стай перелетных птиц, они летели в противоположные стороны, но при этом было очевидно, что каким-то парадоксальным образом все они двигаются вместе. «Это Мурабитун», - сказал тогда Ригер. И это звучало красиво и мудро - на словах. Но в реальной жизни приводило к торжеству тех тенденций, которых опасался он сам в разговоре со мной в 2009 году.

В конце концов в откровенных разговорах ученики Шейха, причем, из ветеранов, уже прямо говорили, что «Мурабитун» больше нет, а есть только отдельные общины. В конце 2011 года у нас с Ригером состоялся напряженный, конфликтный, хотя и в корректной форме, разговор в Кельне, где мы оказались оба по приглашению одного исламского медийного проекта. Я уже в тот момент не пытался ничего инициировать, но Ригер настоял на личной встрече в его номере отеля в присутствии его секретаря, уважаемого мной, в возрасте человека. Разговор имел целью поставить меня на место и мне предъявлялся в вину подрыв его авторитета среди других амиров и распространение дезорганизующих слухов и настроений. На самом же деле я лишь констатировал реальное положение дел, предлагая его либо принять, либо всерьез менять. Там же я озвучил эту мысль известного ему ветерана, что «Мурабитун» больше нет, с чем он категорически не согласился, сформулировав те вещи, которые его объединяют: 1) тарикат; 2) проекты Золотого динара и Муамалята; 3) Европейский Мусульманский Союз. Разговор шел часа два, весьма эмоционально и закончился примирительно, на том, что надо сохранять единство, ставить новые задачи и т. п.

Следующий, 2012 год стал кульминационным в наших отношениях. Под его конец, точнее, в начале 2013 года Ригер организовал в новой локации своей общины — в северонемецком балтийском Штральзунде масштабный сбор и коллективный зикр мюридов главным образом из североевропейских стран: Германии, Швеции, Голландии, Швейцарии, Англии, России. На зикр, примечательный тем, что он проходил у острова Рюген, считающегося ставкой Рюрика, приехала организованная, заметная группа русских мюридов. А сам зикр вел британец норманнского происхождения — шейх Абдальхакк Бьели.

Это было потрясающее, атмосферное мероприятие, своего рода триумф «Северного Ислама», но, к сожалению, последнее для русской общины в «Мурабитун»...

Точка невозврата

2011 — 2012 годы стали кульминационными и для самой русской общины.

В 2009 году я принял решение уезжать, понимая, что ситуация в России меняется в такую сторону, что продолжение моей деятельности будет невозможно, и накануне этого сочувствующий мне офицер ФСБ из района, в котором располагался созданный нами Исламский центр, прямо предупредил меня, что центральный департамент их организации считает меня врагом и собирается арестовывать. Следующие 2 года моего нахождения в эмиграции в каком-то смысле стали передышкой для наших людей в России, но это было только затишьем перед бурей.

Если первые годы деятельности нашего джамаата, еще до его присоединения к «Мурабитун» мы избегали оппозиционной активности, то по мере расширения гонений на всю независимую исламскую деятельность становилось понятно, что долго так продолжаться не будет. Менялись характер власти, менялись настроения в обществе, и места для нейтральности, которой мы придерживались раньше, уже не оставалось — ты или должен был идти на службу власти, или быть против нее.

Вместе с тем, близкие к Шейху люди говорили нам, что Шейх не одобряет открытого противостояния власти, так как оно может повредить общине. Зная это, мы искали возможности избежать противостояния, продолжив нашу деятельность. И одной из таких возможностей мог быть организованный переезд наших наиболее активных людей в место за пределами России, где вдали от репрессий могла бы возникнуть русская община. Окрепнув, в будущем она могла бы стать центром, куда бы переезжали или приезжали с визитами из России другие русские мусульмане. Такую общину, такой центр могли бы создать для начала 2-3 семьи и несколько человек, но для этого им была нужна поддержка и в первую очередь с визами и разрешением на проживание, особенно, если речь идет о Европе.

К сожалению, мы не нашли такой поддержки у «Мурабитун», хотя это могло бы быть не только выходом для нас в той ситуации, но и неплохим укреплением его рядов. В частности, мы не раз обсуждали с Ригером возможность и необходимость освоения «Мурабитуном» Восточной Европы. Ведь ни одна из старых общин «Мурабитун» на Западе — в Британии, Испании, Германии и Швейцарии не возникла сама по себе. Все они были продуктами деятельности как самого Шейха, активно путешествовавшего в 80-90-е годы по Европе, так и его соратников, которых он посылал в новые общины в качестве имамов, учителей и т. д. Мы же, русские, в свое время сами вышли на Шейха, сами организовали его джамаат. И больше того, имея связи с мусульманами-конвертитами других славянских народов мы были готовы расширить нашу деятельность за пределы наших национальных границ. Все, что было нужно для этого — оказать нам поддержку в становлении нового центра в тот момент, когда мы находились на развилке. Этой помощи оказано не было — Шейх находился в Южной Африке и не мог решать проблемы европейских общин; ни одна из этих общин не захотела оказать поддержку нам, а какого-то объединенного европейского проекта у «Мурабитун» не было.

В конце 2011 года, когда в России начались массовые протесты против избрания Путина президентом в третий раз, мы к ним присоединились. Считаю, что это не только было правильно для нас, но и соответствовало сути политики Шейха, который поддержал Арабскую весну. Тем более, что в 2014 году он написал крайне резкую статью про Путина, а позже, в 2016 году написал статью в поддержку Навального, еще тогда, когда тот не приобрел такой известности. Однако именно это стало причиной для обвинения меня и моих людей в том, что мы своим экстремизмом спровоцировали репрессии против себя, когда они последовали за нашей оппозиционной активностью.

Зикр в Штральзунде с нашим участием состоялся в январе 2013 года, а репрессии против нас начались в августе 2013 года. Тогда был арестован амир общины Санкт-Петербурга Салман Север и проведены задержания ее членов, незадолго до этого стали поступать угрозы о расправе моей семье в Европе, а чуть позже, осенью 2013 года в Сочи подбросили тротиловую шашку нашему человеку и подвергли его аресту. Европейский Мусульманский Союз, выступавший до этого с многочисленными ритуальными заявлениями, не выступил с публичной поддержкой ни одного из них, несмотря на то, что наша организация была его коллективным членом, а все эти люди приезжали на зикр к Ригеру.

Получающие угрозы от спецслужб или объявленные в международный розыск мы превратились в токсичные фигуры для многих мурабитуновцев, хотя следует отметить, что некоторые люди в этот момент оказывали нам искреннюю моральную поддержку, хотя и не имея возможности помочь нам практически. И тем не менее, даже несмотря на это, я не рвал связей с Ригером. Формальная переписка между нами продолжилась до 2015 года, точнее, до этого времени я находился в рассылке информационных сообщений Офиса Раиса амирам. А в 2014 году я ему помог организовать мероприятие с украинским профессором Михаилом Якубовичем, посвященное событиям в Украине, что соответствовало позиции, выраженной в статье Шейха.

Canceled

В этот период стремительно меняется или точнее сказать отменяется и сам «Мурабитун».

В 2014 году в своей ошеломившей многих статье, Шейх заявляет о своем отмежевании от проектов динара и дирхама. Тому были свои причины, но следствием этого решения стало исчезновение одной из двух нитей, связывавших в единое движение — или претензию на таковое — разные общины.

Не менее драматические метаморфозы претерпевает и вторая — тарикат. Шейх последовательно дал иджазы, то есть, посвящение в тарикатские шейхи двум своим соратникам — Абдульхакку Бьели и Умару Вадильо. Однако потом он внезапно объявил своим преемником молодого марокканского шейха Муртаду. Его в этом качестве стали воспринимать многие мюриды Шейха, а Ригер организовал его турне по Европе для знакомства с европейскими общинами. И в конце концов, многие мюриды отправились на Мауссем к нему в Марокко, как ранее отправлялись на Мауссем в Кейптаун. В свою очередь свой Мауссем провел в Индонезии шейх Умар Вадильо.

Потом, однако, стало известно, что Шейх объявил, что шейх Муртада не понимает его учения. И это было неудивительно, ведь тарикат Шейха был основан на интенсивном общении с мюридами, а языком этого общения был английский, которого шейх Муртада не знал. На самом деле, в тот момент я увидел в передаче тариката шейху-арабу даже возможность отделить тарикат от харакята и духовное от политического, ноша единства которых, к сожалению, увы, к огромному сожалению, оказалась для нас неподъемной. Но никакой политической мобилизации, отдельной от тариката, не произошло, зато появилась путаница в вопросе тариката. Мюриды разделились между тремя шейхами, следы Офиса Раиса и Собраний амиров потерялись в истории, на нет сошла деятельность Европейского Мусульманского Союза, вместо которого бессмысленные конференции от имени европейских мусульман стали организовывать уже те, кто не имеют отношения к «Мурабитуну».

Последний шанс

Последним всплеском активности Шейха стал его переезд в Париж в 2017 году. И этот переезд готовился долго, и еще я застал эту подготовку. Более того, в последний раз я лично виделся с Шейхом не в Кейптауне на Мауссеме, как до этого, а в ходе его визита в Швейцарию в 2011 году, когда это обсуждалось.

Возможность переезда Шейха в Европу была тем, с чем я связывал планы на возрождение «Мурабитун» наряду с намерениями Раиса. Амиры и мюриды шейха долго искали ему дом, место, где он мог бы осесть, потому что в его возрасте это ко многому обязывало, учитывая, что в Кейптауне была прекрасно обустроенная община со своей атмосферной мечетью и даже колледжем, который мыслился как кузница мусульманской элитной молодежи.

В этом смысле у меня эта перспектива рождала противоречивые чувства. С одной стороны, я хотел, чтобы Шейх переехал в Европу и перенес в нее центр своей деятельности. Ведь, во-первых, это дало бы нам возможность видеться с ним чаще, ибо каждая такая встреча воспринималась как неимоверная роскошь. Во-вторых, становилось уже очевидно, что без него никакого перезапуска «Мурабитун» в Европе не будет. Плохо ли это или хорошо, но все общины «Мурабитун» (кроме нашей) в Европе были созданы именно Шейхом и оставались связаны с ним пуповиной, которую и не могли, и не хотели разрывать.

С другой стороны, я любил Кейптаун и его общину, и был убежден, что для Шейха в его возрасте это лучшее место. Тем более, что Европа погружалась в исламофобию, и в случае переезда в нее со сложностями, обременительными для его возраста, мог бы столкнуться сам Шейх (и европейские общины, но об этом позже). А Шейх в своем возрасте и в своем статусе привык чувствовать себя достаточно свободно и раскованно, и ЮАР с ее крупным мусульманским сообществом, с сильными позициями, развитой исламской инфраструктурой, была для него оптимальным местом, сочетающим преимущества западной и почти мусульманской страны.

Так или иначе, но Шейх переехал в Европу, правда, уже тогда, когда многие этого перестали ждать, и когда это уже ничего не могло изменить — в 2017 году. Его новой локацией был избран Париж. На мой взгляд, наиболее неудачное место, если планировать основание в нем нового центра «Мурабитун», учитывая как растущую французскую исламофобию, так и отсутствие французской общины мюридов шейха. Но очевидно, что пребывание Шейха в Париже уже не мыслилось так. Шейх по-своему любил Францию и, видимо, держал в голове какой-то новый формат деятельности, для чего присматривался к новым людям, которых приглашал в свою резиденцию для собеседований.

Однако в итоге примерно через год он вернулся обратно, и думаю, уже осознанно насовсем… И я его выбор прекрасно понимаю — умереть в окружении многочисленных учеников, быть без промедления похороненным по Шариату, да еще и во дворе построенной тобой мечети, такие блага начинаешь ценить, когда живешь в немусульманском обществе, подчиняющем своему биополитическому диктату не только жизнь, но и смерть своих винтиков. Кейптаун же — это земля не только с сотнями мечетей, но и с множеством захоронений аулия или караматов, как их называют местные мусульмане. И закончить свою жизнь там, так и в такой обстановке — огромное благо.

Но, конечно, его возвращение обратно означало уже выход на финишную прямую, учитывая и его возраст, и перенесенные им сердечно-сосудистые удары. Собственно, умом я это тогда понимал, но в глубине души не переставал надеяться и просить Аллаха, чтобы произошло чудо, и чтобы Шейх перед уходом сумел воскресить свое дело и придать ему новый импульс.

Увы, последнего чуда не произошло.

Осмысляя произошедшее

Из моего повествования могло сложиться впечатление, что виновником исчезновения «Мурабитуна» я считаю Абу Бакра Ригера. На самом же деле, этому человеку не повезло оказаться в таких обстоятельствах, когда он ничего не мог изменить. Да, может быть, он недостаточно настойчиво пытался. С другой стороны, я пытался достаточно настойчиво, чтобы меня в итоге отлучили от общения с Шейхом, а русских мурабитуновцев стали воспринимать как токсичных. Ригер в этом смысле поступил практичнее — он не стал идти напролом и сохранил для себя возможность быть с Шейхом до конца, но ценой этого было то, что он стал последним Раисом «Мурабитун», подобно правителю, при котором государство прекратило существование.

Но, конечно, надо признать, что в конце концов это была воля самого Шейха, который был и настоящим правителем, и создателем этого «государства». И вопрос о том, почему он фактически решил его распустить под конец своей жизни — это вопрос, который меня долго мучал, и который нуждается в осмыслении.

Как и каждый политик — в своей ипостасти политика — Шейх нередко ошибался. Но при этом в духовном смысле это, безусловно, был человек Аллаха, обладавший видением и провидением в глобальных общественно-политических вопросах. И нередко бывало так, что его умозаключения о таких проблемах, казавшиеся ошибочными или даже абсурдными в момент их произнесения, оказывались провидческими многие годы спустя. Таких случаев было немало, и с одной стороны, они подпитывали веру мюридов в Шейха, с другой стороны, в политическом отношении были чреваты фанатизмом, причем, легковесным и безответственным.

Тем не менее, решение Шейха о фактической ликвидации «Мурабитун» соответствовало духу времени по многим причинам. Изменились время, изменились обстоятельства и изменились люди по сравнению с момента его создания.

Как и другие исламские движения старой школы «Мурабитун» возник в конце Холодной войны, когда главным врагом для Запада был коммунизм, а Ислам был ситуационным союзником, особенно после начала войны в Афганистане. И это стало золотым временем для исламских движений и исламского призыва на Западе, которым воспользовался и «Мурабитун», попав в это окно возможностей. Переход от борьбы с коммунизмом к борьбе с сперва с «международным исламским терроризмом», а потом и вовсе с «исламизмом» драматически изменил обстоятельства деятельности исламских движений. Многие из них, считавшиеся ранее приемлемыми, стали рассматриваться как экстремистские и оказались либо запрещены, либо на грани запрета.

Не менее важно, что изменились люди. Точнее, появились новые. Еще точнее — новые поколения. К моменту нашего прихода в «Мурабитун» там уже росло 2-3 поколения людей, потому что у старых мурабитуновцев подрастали дети, а иногда и внуки. И разница в мировосприятии между «бумерами» и «миллениалами» давала о себе знать, хотелось бы этого кому-то или нет. Многие из первых, ветеранов «Мурабитун» производили впечатления почти сахабов — своей заряженностью, серьезностью и преданностью Учителю и его делу. Им посчастливилось застать достаточно вольготные, благоприятные для самой смелой деятельности времена, это правда. Но правда и в том, что многие из них были готовы к рискам, опасности и лишениям, связанным с такой деятельностью, и не раз это доказывали. А вот их дети выросли в условиях, в которых деятельность в прежнем формате гарантировано вела к разгрому. И чтобы защитить их от него отцы, но и сам Шейх стали менять свои подходы. При этом дети росли с настроем уже не на борьбу, а на самосохранение — как личное, так и общинное. Не всегда и не везде, но речь об общей тенденции.

Если возвращаться к Ригеру, то я поэтому могу понять его выбор, хотя мне и сложно его принять. На заре своей исламской активности Ригер позволил себе выступление на съезде турецкой организации «Государство Халифат», которая потом была запрещена, а ее лидер отправлен в Турцию и осужден на пожизненное заключение. Но хуже того, что его выступление было действительно до предела экстремистско-антисемитским, хоть и иносказательным по форме, а в Германии это клеймо на всю жизнь, без права на исправление и помилование. Это, а также многие высказывания и целые труды Шейха, рассматриваемые по современным меркам как экстремистские, наряду с очевидной связью с ним его немецкой общины во главе с Ригером, делали их в глазах немецкого мейнстрима и истеблишмента нерукопожатыми.

К моменту моего переезда в Европу и первого визита в немецкую общину Веймарский институт, под эгидой которого она действовала, из года в год включался Министерством юстиции Германии в перечень организаций, представляющих опасность для конституционного строя. Практически, по российским меркам жить им это никак не мешало — ни арестам, ни рейдам не подвергались ни они, ни их центры, спокойно себе могли арендовать помещения, десятками переезжать со всей страны жить в какие-то маленькие города, не встречая в этом противодействия силовых структур. Но это по российским, где возможность такой деятельности воспринимается как чудо. А в Германии быть экстремистом — это клеймо, от которого Ригер пытался избавиться к моменту нашего знакомства и пытается избавиться до сих пор.

Прибытие в этот момент «на подмогу» нового экстремиста из России было для него в этой ситуации совсем некстати. Особенно такого, который не стремился от этого клейма избавиться любой ценой — хотя стоит признать, что со временем я существенно изменил свои подходы в этой сфере, в том числе под воздействием общения с Ригером, за что ему благодарен. Ну а когда он увидел, что его просят о публичной солидарности и поддержке люди, которых на родине арестовывают, обвиняют в терроризме и объявляют в международный розыск, его это должно было повергнуть в шок. Причем, я понимаю, что боялся он не столько за себя, сколько за дело своей жизни — за свою общину. То есть, в конечном счете, Ригер выбрал свою благополучную общину, имеющую завию в Потсдаме и центр в Штральзунде и выпускающую главную немецкую мусульманскую газету «Исламише Цайтунг». Желавший поймать в свое время журавля в небе в виде оживления «Мурабитун» под его руководством, когда он в силу многих причин понял, что придется ради этого ставить под угрозу синицу в руке, которую уже держали он и амиры других состоявшихся общин, он в конце концов предпочел ее.

Это был, конечно, выбор и Шейха, и выбор в том числе поколенческий. Он решил не ломать молодежь, а сделать ставку на нее, и новое время. В этой открытости переменам и способности их понять и почувствовать бесспорно виден особый карамат — в возрасте 80 лет он в этом смысле был гибче и в каком-то смысле моложе меня и моих соратников — тридцати- и двадцати- летних. Ведь нашей драмой было не только то, что мы жили или уже к тому времени были вынуждены бежать из страны, в которой уже невозможна была не только та деятельность, которую они вели в 80-90-е годы прошлого века, но и та, куда более осторожная, которую они вели в начале этого. Мы и ментально были людьми «старой школы», «бумерами», в то время, как Шейх уже решил сделать ставку на новые поколения.

Тема соотношения этих поколений и их ценностей, конечно, крайне непроста и нуждается в отдельном осмыслении и обсуждении. Если же говорить о драме «Мурабитун», его взлета и падения, возвращаясь к тому, с чего я начинал это повествование, она заключалась для меня в непроговоренности ряда вещей, которые Шейх словно бы оставил нам как домашнее задание, как загадку, нуждающуюся в разгадке уже после его смерти и без его помощи, хотя возможно и благодаря тому, чему он нас научил.

Речь о том, что своим ранним ученикам Шейх задал максимально высокую планку ожиданий и осознания своей миссии, и мы, русские бумеры-мурабитуновцы, шли именно на нее и эмоционально вложились в нее по полной программе. Это была планка обновителей веры своего времени, которые должны подготовить триумф Ислама — триумф, который Шейх нам предсказывал и морально готовил нас к нему. Триумф не только в виде духовного возрождения, но и возрождения Халифата и Даруль-Ислама, а также Муамалята как матрицы Исламской цивилизации. Это то, о чем он нам говорил с очень большой высоты духовного полета, то, к чему он нас готовил.

Но между десятыми — двадцатыми годами этого столетия все это было не только разбито физически, но и глубоко скомпроментировано теми, кто поднял примерно те же лозунги на щит и попытался их реализовать. Не имея для этого данных, это правда, но правда и в том, что те, кто имел их в гораздо большей степени, кто мог бы, если не возглавить этот процесс, то влиять на него, устранился от этого… Поэтому все эти события в мире подвели черту под использование «Мурабитун» этой риторики и фактически покончили с ним как с движением, которое десятилетиями пропагандировало эти идеи и ставило их в центр своего социального и политического активизма. Тема Джихада стал табу уже после событий 11 сентября и того, что за ними последовало — хотя в предшествующие годы Шейхом были написаны «Книга меча» и «План Джихада», исторически пришедшиеся на эпоху развитие идей Абдуллаха Азама, когда нас посещали в курс дел «Мурабитуна», нам уже говорили, что их распространять нельзя и этих тем стоит всячески сторониться. А после краха Арабской весны, появления и разгрома ИГ, пришел черед и отказа от тем возрождения Халифата и Золотого динара.

Ригер и его соратник Сулейман Уилмс, главный редактор газеты «Исламише цайтунг», на ура восприняли книгу Ваэля Халляка «Невозможное государство», посвященную невозможности построения Исламского государства в наши дни и проблемности самого этого концепта. Все это очевидно было переходом уже к пост-Мурабитун, вполне соответствующим духу пост-современного мира с его многочисленными пост-дискурсами: пост-модернизмом, пост-марксизмом, пост-фашизмом, пост-ихванизмом и т. д. И это можно было бы принять, но все это на мой взгляд требовало искренности и открытых обсуждений - «осознанности», если употреблять это модное слово. Отсутствие этих дискуссий, выявления разных точек зрения с целью их, если не привода к единому знаменателю, то определения модуса их сосуществования, похоронили единое концептуальное пространство «Мурабитун», которое больше не могло базироваться на старой основе, не соответствующей ни духу времени, ни возможностям и настрою его членов. И эта боязнь открытых и острых дискуссий в своей среде, и восприятие концептуальной критики как личных атак — это, пожалуй, моя главная претензия к Ригеру как к Раису, то, из-за чего мы перестали общаться с ним, и то, из-за чего меня отсекли от общения с Шейхом, несмотря на большие надежды, которые он изначально возлагал на русскую общину. А может быть, и из-за них, вызывавших у кого-то ревность…

Сама же трансформация «Мурабитун» в пост-Мурабитун явочным порядком, следовала из вышеописанных действий Шейха. Показательно в этом смысле его послание по итогам одного из последних его Мауссемов в середине десятых, когда он рекомендовал своим американским сторонникам следовать за шейхом Хамзой Юсуфом. Ведь когда-то последний начинал свой путь как ученик Шейха, был очень близок к нему, и Шейх был даже женат на его родной сестре. Потом Хамза Юсуф разорвал с «Мурабитун» и сохранив верность маликитскому мазхабу и магрибинской юридической и духовной традиции, избрал принципиально иной курс — отказа от радикальной политизации, от афиллированности с тарикатами и их шейхами, от создания джамаатов с иерархической структурой. При этом уже давно Хамза Юсуф критически оценивал идеи Исламского государства и Халифата, призывая западных мусульман работать в рамках своих государств и обществ, продвигая соответствующую линию вместе с шейхом Абдуллахом Бин Байей. Призыв американским мусульманам следовать за Хамзой Юсуфом в этом смысле означал фактическое признание его правоты в его конфликте с «Мурабитун», провозглашавшим совсем другие подходы (тарикат с шейхом, джамааты с амирами, стремление к воссозданию Халифата и Даруль-Ислама вместо национальных государств, противостояние системе узурократии и даджалократии). И такой подход полностью соответствовал настрою Ригера и Уильмса, но самое интересное, что он по всем параметрам отвергался американской общиной реальных сторонников Шейха — афроамериканцев старой школы, с которой никто не пытался обсуждать ее потребностей, и которая оказалась внутри «Мурабитун» или пост-Мурабитун в положении, наиболее схожим с нашим. Кстати, в этом смысле в США снова повторилась история, которая один раз уже произошла годами ранее с афро-американскими последователями Шейха. Их тогдашний амир, известный Мухаммад Шариф отказался принять второго по счету (после Вадильо) Раиса — европейца (то есть Ригера), и в итоге со своими соратниками пришел к выводу, что африканским мусульманам на Западе нужно следовать аутентичной для них линии джамаата Шеху Усмана дан Фодио, а за Шейхом лучше следовать европейцам. Впрочем, даже в этом вопросе реалии позднего «Мурабитун» или пост-Мурабитун были куда более неоднозначными, что тоже становилось причиной различных недопониманий, но это уже отдельная история.

Так или иначе, трансформация «Мурабитун» в пост-Мурабитун фактически означала отказ от претензий на роль духовно-политического авангарда как Уммы в целом, так и ее западной части, и ассимиляцию его членов в горизонтальных структурах и реалиях западного исламского пространства (отдельная история — Вадильо и его соратники в странах Юго-Восточной Азии).

Вопрос без ответа

Схожую трансформацию вынужденно проходили и мы, русские экс-мурабитуновцы. С той лишь разницей, что проходить ее нам приходилось в реалиях страны, в которой десяткам новообращенных мусульман нельзя было съехаться в один город, чтобы жить там общиной со своими центром или мечетью и проводя открытые рынки и миссионерские мероприятия, а страны, где попытки делать это со временем стали приводить к арестам, убийству, изгнанию или в лучшем случае запугиванию людей, вынуждая их отказаться от всего этого.

Поэтому нам тоже пришлось принять новые реалии, интегрируясь в национальные или наднациональные сетевые структуры, и у многих из нас это получилось и получается не хуже, чем у наших западных собратьев. В чем наша ситуация драматически хуже, чем у них, точнее, тех из них, кто живут в локальных пост-мурабитуновских общинах — это утрата таких общин нами, которые фактически были разгромлены в России, и так и не сумели возникнуть/восстановиться в эмиграции. В этом смысле, когда Ригер в одной из переписок-перепалок между нами в 2011 году на мои претензии-предложения ответил в стиле «кто ты такой?» риторическим вопросом: «Где твоя община — в интернете?», он был прав и он бил по реально больному месту (хотя в 2011 году община у нас еще была).

Действительно, не в нашей ситуации было требовать глобальных перемен от обладавших хотя бы теми достижениями, которых не было (уже) у нас. В итоге все они хотя бы стоят на своих ногах, в то время как мы являемся обездоленными изгнанниками в чужих странах или внутренними в своей. С другой стороны, ведь и эти мои настойчивые требования и призывы тогда прямо следовали как из духа самого учения Шейха и его слов на тот момент, так и из инициативы самого Раиса, озвученной им мне в том разговоре между нами. А кроме того, они, конечно, преследовали цель решить и проблемы нашей русской общины при поддержке «Мурабитун», который, как оказалось, тогда уже вступал в стадию распада.

Как бы я поступил тогда, зная, как оно сложится наперед? Это тяжелый для меня вопрос… Со своим первым учителем Гейдаром Джемалем я успел по-человечески примириться перед его смертью, несмотря на куда большие мировоззренческие расхождения, и считаю это большим благом для себя. С шейхом Абдулькадыром у нас не было конфликта — мы расстались по-английски, то есть, общение между нами просто прекратилось, хотя я продолжал считать его шейхом своего сердца, а он публично не изгонял меня, не пытался меня заменить другим амиром для своих русских мюридов и запрещать им со мной общаться, как иногда бывало в аналогичных случаях с другими джамаатами и амирами. То есть, нас просто предоставили себе. Моя попытка попасть на прием к Шейху в Париже в 2017 году не увенчалась успехом, и с одной стороны это, конечно, была опала, но с другой стороны мы привыкли к такому изначальному статусу, который позволял нам попадать к Шейху, когда нам было нужно, а хотя многие люди иногда этого ждали годами, настойчиво добивались и т.д. Но в нашей ситуации это было уже невозможно — Шейх был уже совсем не в том состоянии и возрасте, и можно было лишь надеяться на чудо, которого не произошло. Поэтому, да, я лишил себя благодати общения с Шейхом в его последние годы своим максимализмом, и не только себя. С другой стороны, это произошло из-за того, что я пытался быть искренним в следовании его же учению и в стремлении возродить его дело. Нужно ли было это? У меня нет однозначного ответа на этот вопрос…

Камо грядеши?

Прощание с Шейхом ознаменовалось его принятием и признанием Уммой и ее западной частью, включая и тех ее видных представителей, с которыми в годы своей активности «Мурабитун» или его члены находились в идейных конфликтах.

Западная Умма приняла шейха Абдулькадыра ас-Суфи как часть своей истории, а его воспитанников как растворившуюся в ней или существующую не выделяясь часть себя. Наследие Шейха таким образом перешло к (западной) Умме. Но «Мурабитун» как проект Великого Обновления и Нового Начала в точке соприкосновения двух глобальных цивилизаций остался в прошлом.

Может быть, потому что обратного были недостойны мы? Может быть, потому что этого недостойна нынешняя Умма? Может быть, потому что таков исторический замысел Всевышнего, который больше не предполагает Нового Начала, а лишь вхождение в Последние времена?

Или может быть это Новое Начало еще придет через кого-то, в чьем сердце дадут всходы зерна призыва Шейха?