Колонизация Родины: рецепт с добавлением мёда
Это Вероника Далецкая и Дмитрий Шарапенко, жена и муж. Счастливые родители двоих детей, хозяева одной овчарки, четырех кошек и миллионов пчел.
Коренные москвичи, они выстроили огромный дом в глухой деревне под Тверью и перенесли туда свою жизнь.
Вслед за их появлением ожила и преобразилась сама деревня.
Им удалось создать прекрасный образчик новейшего русского дома: это касается и его облика, и его содержания, и самого подхода к строительству и обустройству жилища.
Их история — это история семейного счастья, которое, оказывается, вполне возможно в нашей современной деревне.
Мы побывали у Ники и Димы в гостях и попытались понять, как это атипичное счастье устроено.
Невидимые границы
Деревня на 35 дворов в Старицком районе Тверской области.
Примерно 50 км от Твери, 230 км от Москвы.
Границы в этом мире очень часто невидимые, хотя вполне ощутимые. В отличие от подмосковных дач, огороженных глухими заборами выше человеческого роста, в Апухлицах ограды либо чисто символические, либо вовсе отсутствуют.
Летом дом и улица стремятся к слиянию, взаимопроникновению друг в друга: граница между ними становится зыбкой, трепещущей, как занавеска на постоянно открытой двери на террасу.
Попадая через окно, солнечный свет как будто уходит прямо в эту дверь. По встречному направлению, с улицы, летят насекомые.
Рисунки на стенах — разлетающиеся одуванчики — и икеевские занавески с принтом в виде гербария подчеркивают связь между вне и внутри.
Многочисленные домашние звери тоже свободно гуляют по участку и по дому, не замечая каменных стен. Куда важнее для них — незримые стены внутри жилища.
Жизнь на природе обнажает ее, природы, суть, а суть заключается в постоянном выстраивании иерархии и борьбе за территорию.
Если в ограниченности квартиры звери вынуждены ютиться более-менее на одной жилплощади, то, оказавшись в большом доме, кошки поделили пространство на несколько зон и не смеют из них выходить.
Главная звезда этого дома, овчарка по кличке Хайп,
тоже участвует в сложной иерархической системе: у него свое место в животной табели о рангах. По старшинству среди зверей огромный пес располагается на ступень ниже нежной, но властной кошки Нюси.
Что касается отношений с людьми, то Хайп безусловно подчиняется хозяевам, но это состояние требует регулярного подтверждения. Например, Дима говорит, что, показывая силу, иногда поднимает 45-килограммового “теленка” на руки:
И все-таки собака подозревает свое физическое превосходство и не упускает случая его показать. На прогулке Хайп берет палку и подносит ее человеку, как бы предлагая взять. Когда пытаешься схватить “подарок”, пес неуловимым движением огромной башки отводит палку в сторону — получается небольшое унижение. Той же палкой Хайп любит технично бить под колено впереди идущего.
Та же необидная, но тем не менее в своих рамках серьезная игра происходит и с визитерами: гостей встречает стремительно мчащийся навстречу огромный пес. Он не укусит и даже скорее всего не облает, зато — испытает: в зависимости от реакции на вызов определяется твое место в невидимом ранжире живых существ.
Сами хозяева (отношения которых представляются несомненно идиллическими), кажется, тоже выстраивают иерархию и проводят границы, постоянно тестируя их: обеденный стол на треть отдан под рабочее пространство Димы, но единицы этого нелинейного порядка (например, технические приспособления) норовят то и дело вторгнуться в запретные пределы царства тарелок и салатниц — Ника бдит и добивается интернирования чуждых элементов обратно.
Эта маленькая деталь намекает: семейная гармония предстает в виде договора двух уважающих себя и друг друга единиц, умеющих разумно и органично распределить границы и сферы деятельности, когда ни один не жертвует своей жизнью ради второго.
Вся жизнь в этом доме на краю деревни — как будто на краю человеческой цивилизации вообще — обращена к природе, дикой почти до степени первозданности.
Как в сказке Киплинга про кошку, которая гуляла сама по себе, все живые существа здесь заключают друг с другом вечный договор и ревностно следят за его исполнением.
Медовый период
Общее место в рефлексиях неудачника — вопрос: “В каком месте я свернул не туда?” Если допустить, что действительно существует момент, когда выбор дорожки определяет дальнейший жизненный успех или неудачу, то наши герои явно однажды свернули туда. С тех пор всё, что бы ни происходило во Вселенной, оказывается благом для них и частичками паззла складывается в картину длящегося счастья — по крайней мере, такое впечатление остается, если смотреть со стороны.
Хотя, как и, наверное, всякая семья, эта тоже могла бы многое рассказать о серьезных испытаниях и тяжелых кризисах.
Дима и Ника встретились и поженились 25 лет назад, когда сами были еще фактически детьми.
Довольно рано нарожали двоих своих, так что к моменту окончательного переезда в апухлицкий дом те уже успели стать взрослыми.
Дима и Ника вместе учились на историческом. Материнство не помешало Нике защитить кандидатскую, сделать успешную карьеру в медиа, причем в самой приятной части этой отрасли: путешествия, научпоп, развлечения.
Ее муж тоже большую часть сознательной жизни отдал журналистике, но не сделал ее службой и вверх по службе, соответственно, не пошел. Ника любит говорить, что Дима во многом талантливее ее и тоже запросто мог бы построить блестящую карьеру, но никогда не любил подчиняться дурацким формальностям и соблюдать не менее дурацкие условности, неизбежно сопровождающие работу в коллективе и движение по карьерной лестнице.
Однажды, на заре знакомства, но еще до всего, Дима заявил, что в 40 лет будет жить в деревне — Ника посмеивалась.
Их семьи уже давным-давно, поколениями, жили в Москве. Предки Ники переехали в Москву из волжской глубинки более 110 лет назад. Ни у нее, ни у Димы никого в деревнях не осталось. У семьи были дачи — шесть соток — но этот формат не подходил из-за тесноты ("Чихнешь, а соседи говорят: "Будь здоров").
Наверно, супруги так бы и продолжали счастливо жить и в Москве, если бы не страсть к собиранию грибов.
Именно грибы заманили их сюда, в тверское междуречье Вязьмы и Тьмаки. Потом кто-то из их друзей купил здесь деревенский дом со всеми прелестями вроде бани и русской печи. Наши герои подумали: почему бы и нам не? Тем более, когда узнали цены: в обезлюдевшей деревне деньги за дома и участки просили чисто символические.
Это был самый мрачный период в жизни Апухлиц: годами ранее закрылся колхоз, коров под рыдания доярок увели на убой, мужская часть населения (не уехавшая) спивалась и растаскивала дома тех, кто уехал. Незадолго до приезда Димы и Ники по деревне прокатился мор из-за паленой водки, так что даже алкоголиков здесь почти не осталось.
Тьма сгустилась до предела, а потом начала рассеиваться.
Первые 80 соток семья купила здесь в 2009 году за невероятные 70 тысяч рублей. Свой дом строили пять лет, за это время успели пожить в брошенной деревянной избе-пятистенке, потом купили опустевший колхозный барак на четыре семьи. Преображенный горожанами со вкусом, барак изнутри и снаружи визуально стал мало отличим от идиллической открытки из скандинавской глубинки:
Потом, наконец, построили собственный двухэтажный каменный особняк:
Помимо прочего, создание этого дома представляет собой интересный кейс взаимодействия с локальностью. Подробнее об этом см. ниже.
Снаружи особняк напоминает отчасти альпийское шале, отчасти увеличенную северную избу с лаконичными белыми наличниками, а изнутри — средиземноморскую виллу. Функционально же дом представляет собой скорее фазенду — не в ироничном постсоветско-деревенском смысле, а в изначальном, латиноамериканском — то есть резиденцию плантатора, базу колонизатора.
Впрочем, поначалу новые апухличане не собирались ничего колонизировать. Дом и огромная прилегающая территория должны были стать местом приятного, уединенного времяпрепровождения в формате "шезлонг на газоне". Но так не получилось: само по себе поддержание приусадебного участка в опрятном виде требовало больших усилий, и тогда супруги, будучи людьми энергичными, решили, что раз уж без существенных трудозатрат тут не обойтись, нужно получать с этого какие-то дивиденды. Так появился огород с овощами и ягодами. Затем возникла идея разводить пчел (не для себя, а так, чтобы в ближайшей перспективе на это жить). К 80 соткам добавились 80 с лишним гектаров, для объезда своих земель был приобретен автомобиль "Нива", а для хозяйственных нужд — трактор "Беларус". Напомним, все это происходило с коренными москвичами из творческой интеллигенции.
Несколько лет семья жила на два дома — московский и деревенский. Тем временем апухлицкие дела требовали все больше внимания, особенно от Димы. Но Никино начальство обязывало ее ежедневно присутствовать в офисе. В какой-то момент впереди замаячил выбор: дом или работа? Как Ника не смогла бы каждый день ездить туда и обратно за 200 верст, так и Дима не смог бы в одиночку управляться с огромным хозяйством, не сходя при этом с ума.
Устройство мира не позволяло сохранить гармонию, ничего не ломая, — но тут как раз в нужное время и в нужной степени сломался сам мир. Началась пандемия, и семья оказалась счастливо запертой с детьми в недавно отстроенном доме в Апухлицах. Центр жизни окончательно сместился туда, и супруги всерьез занялись налаживанием медового бизнеса.
Пока же роли распределяются так: ее основная зона ответственности — работа (оттуда поступает основной доход семьи), его — пасека и прочие дела по хозяйству. Конечно, Ника тоже занимается домашним хозяйством, а Дима (иногда) журналистикой, но оба только в той степени, в которой это их не обременяет и не вредит основной деятельности.
Переезд в деревню для них — отнюдь не пенсионерская история. Они опять свободны, полны энергии и по-прежнему влюблены друг в друга.
Похоже, эти двое свернули туда в тот момент, когда решили прожить всю жизнь вместе.
Дикие Твари и Дикий Лес
Невероятно, сколько земли может принадлежать одному домохозяйству: можно физически устать, пока просто обходишь ее из конца в конец. В окрестностях есть леса, зарастающие поля, болота с ягодами и даже древние курганы.
Вместе с владельцами тверского почти-Саттон-Ху мы идем по проселочной или по лесной дороге сквозь высокие заросли разнотравья. Травы, кусты, молодые деревья заслоняют обзор. Для городского визитера каждый квадрат пространства выглядит почти одинаково — среднерусские джунгли. Колонисты же подмечают малейшее изменение, читают природу, как следопыты из книг про индейцев. Здесь примята трава — кто-то из людей прошел необычным маршрутом, подозрительно. Тут летают оленьи кровососки — значит, мы попали на лосиную тропу.
Дима объясняет, показывая куда-то в непролазные заросли: “Еще 20 лет назад здесь повсюду стояли колхозные трактора и грузовики”.
За густыми вертикалями — пиками и знаменами растительного воинства — чернеют горизонтальные массивы, словно туши мертвых животных. Это разрушающиеся деревянные строения — дома или колхозные административные здания, из которых вынесли все что можно.
“Близость к природе означает, что природа тебя жрет ежесекундно, со всех сторон”, — говорит Дима (источник).
Природа стремительно отвоевала своё. Совсем недавно здесь были возделываемые тяжелой техникой поля. Теперь, как солдат из окопа, дождавшийся ухода танков, поднимает голову лес.
Над пригорком кружит канюк. Из дальнего перелеска вышла и настороженно застыла, глядя на нас, чета лосей. В высокой траве прячутся гадюки. Егерь говорит, что на днях в окрестностях был замечен медведь. В фотоловушку попадаются лисы, енотовидные собаки, косули.
На грядках кошки ловят и убивают зайцев.
Степень одичания природы такова, что колонистов в их просторной, светлой “пещере” можно принять за первых мужчину и женщину из сказки Киплинга про кошку, которая гуляет сама по себе. Собака на месте, сыновья есть, хотя уже выросли, кошек даже слишком много, разве что вместо Коня — “Нива” и синий трактор, а вместо Коровы — пчелы.
Гостям отводят спальню на втором этаже. Душный день сменяется ночным дождем. Легко представить, как там, в темноте, «собрались в Мокром и Диком Лесу все Дикие Звери; сбились в одно стадо и, глядя на свет огня, не знали, что это такое».
Свобода — это обязанности
“Сегодня я знаю, где на моем участке растет гигантская ольха, где проходят звериные тропы, на каких опушках растут грибы и ягоды, где в высоких травах спят лоси и где они сбрасывают рога. Но так было не всегда.
Когда у нас появилось 85 га земли, мне сначала было сложно их осмыслить. Не умещались они у меня в голове и в сердце. А потом Дима прокосил дорогу по кругу. 7500 шагов. И я стала гулять по периметру”, — пишет Ника в своем блоге.
Во время одной из прогулок супруги в произвольном месте воткнули палку и сказали: здесь будет сад. Сад превратился в новую важную историю: Ника столкнулась с тем, чего никак не могла ожидать.
Хозяйка дома в Апухлицах значительную часть своей жизни посвятила воспитанию: детей, творческих подчиненных (иные талантливые люди, как известно, всегда как дети), сонма домашних животных. Но теперь жизнь в деревне воспитывает ее саму:
в работе на земле “есть масса "но", которые не позволяют просто пользоваться готовой схемой. Все время требуется делать допуски, переиначивать старые традиционные подходы на новые, технологичные. А еще приходится ждать и все время сдвигать даты и менять планы. Дима смеется и говорит, что в сельском хозяйстве всегда так и я со своей любовью к четкости и планированию просто прохожу практику смирения”.
Насколько человек окультуривает природу, настолько же та “объестествляет” культурного героя:
“Я прислушиваюсь к себе, рефлексирую и осознаю, что явно нахожусь в санатории по лечению всех моих синдромов, стараюсь перестать вибрировать сомнениями и самомнением и просто поймать природный циркадный ритм”.
Сложности для колонистов — не повод для демотивирующего страха или, наоборот, как это тоже часто у нас бывает, идиотского самоуспокоения в духе “само рассосется”.
Взять хотя бы главное постсоветское сельскохозяйственное проклятие — борщевик. Дима, “счастливый” владелец пары гектаров этого растительного монстра, не причитает “все пропало”, как многие, но и не повторяет благодушно-идиотских мантр типа “ерунда, мы из него трубочки в детстве делали”. Дима выражается в духе: да, его много, он очень вредный, но с ним можно бороться.
И борется. Во время прогулки по своим обширным землям он показывает и стройные ряды оккупанта, до которых не дошли руки, и нежное луговое многотравье в том месте, где когда-то торчали толстые фаллоподобные стебли с зонтиками размером с пальму. Можно собственными глазами убедиться: если выжечь гада химикатами, он больше никогда не вырастет.
Вообще в хозяине апухлицкой усадьбы подкупает невероятное чувство контроля над происходящим. Кажется, он знает, как устроено примерно все, что есть в земле, на земле и над землей, в главном и во многих частностях: химический состав, юридический статус, историческую подоплеку и перспективы на ближайшие несколько лет. Иногда его суждения кажутся спорными, но всегда — свободными и независимыми.
Cвобода и независимость. Жизнь на своей земле вдали от формальностей и условностей слишком большого человеческого общежития дает ощущение и того, и другого. И это несмотря на то, что земледелец на самом деле меньше, чем кто бы то ни было, свободен в перемещениях, да к тому же зависим от многих вещей, главным образом от погоды, которая в этих краях переменчива. Но — по сравнении с офисным — иго природы оказывается благом, и бремя его легко.
Так же и с людьми: в деревне ты не можешь быть столь же автономным, как в городе, поскольку сильно зависишь от соседей.
«Разница в том, что в Москве ты можешь даже не знать в лицо жителей своего подъезда, и ничего тебе за это не будет. А здесь, поскольку людей мало, все мы так или иначе друг от друга зависим: например, сломалась машина, ты пойдешь по соседям, чтобы кто-нибудь тебя довез. Соответственно, ты вынужден общаться со всеми соседями — неважно, нравятся они тебе, не нравятся. Со всеми должны быть хорошие отношения, ровные, никого нельзя обижать, ни с кем нельзя ругаться. Потому что тебе же хуже будет в итоге. Неважно, кто у тебя сосед — даже если он, в основном, занимается тем, что пьет, какие-то общие дела у вас будут: упадет дерево, порвет провода, или пробьет у тебя трубу, будет фонтан — это ж надо быстро устранить, потому что вся деревня без воды сидит, тут уже все вместе за лопаты берутся. Это в Москве ты наушники воткнул, из квартиры вышел, и потом только на работе наушники снял, начал с людьми разговаривать. А здесь ты со всеми должен остановиться, переговорить, хотя бы погоду обсудить», — говорит Дима (источник).
Вырвавшись на оперативный простор своих 85 гектаров, новые колонисты попали в систему, которая, как лианами, опутала их обязанностями по рукам и ногам. И тем не менее, в этой системе они до неприличия счастливы.
Хюгге по-апухлицки
Счастье — это гармония с собой. Как ее достичь человеку, живущему в стране, которая перманентно колонизирует саму себя, когда ты то агент цивилизации, то субалтерн, а часто — и то, и другое одновременно, то есть когда некий душевный раздрай заложен в самом твоем дизайне?
На наш взгляд, секрет русского хюгге заключен где-то здесь — в гармонии внутренних субъекта и объекта колонизации: «колонизатора» и «индейца», «культурного героя» и «дикаря», наконец, «городского» и «деревенщины». Оба начала хотя бы в силу происхождения есть у большинства из нас, так что залог счастья — в правильном распределении того и другого в нашей жизни. Резиденты усадьбы в Апухлицах, кажется, нашли такой баланс.
Так, вся бытовая и техническая часть жизни организована в соответствии с последними достижениями человеческой цивилизации.
Оказавшись в деревне, коренные горожане постарались обеспечить себе максимально «городской» комфорт: провели канализацию, сделали себе теплый сортир, душ, поставили теплые окна. Крыша была укрыта современными, непротекающими материалами (и так далее).
Жизнь на природе для них — отнюдь не «опрощение». Современный колонист не луддит, но гик: борьба с пожирающей человека стихией ведется самыми современными приблудами из доступных.
«Мне нравится мысль, что я могу жить вдали от всех, но в короткий срок оказаться в больнице, если вдруг надо. У меня в доме есть посудомоечная и стиральная машины, робот-пылесос и даже робот-мойщик окон. Диких животных для меня снимают фотоловушки», — пишет Ника.
Дима выявляет метастазы борщевика на своей латифундии с помощью беспилотника и всерьез задумывается над приобретением экзоскелета, который может существенно облегчить физические нагрузки.
Пчеловодство и садоводство для этой семьи — тоже наукоемкий процесс, основанный в том числе на консультациях со специалистами с научными степенями. Здесь нет места блажи вроде следования «народному календарю» или дедовским (читай — антинаучным) традициям ведения хозяйства.
Мы говорили о русском хюгге как о балансе — но где же здесь, в царстве тотального колонизаторского рационализма, «индейская» составляющая? Она, безусловно, есть и занимает важное место: внутренний «индеец» ярко проявляет себя в том, что касается красоты жизни, её поэзии, но — и только.
Дионисийскому началу нет места в тех сферах существования, которые касаются здоровья, безопасности, деловых решений. То есть во всех областях жизни, где нужно быть взрослым.
Быть «индейцем» — в данном случае, апухлицким крестьянином — классно. Почему? Во-первых, это красиво. Ты чувствуешь особую связь с местом, его природой и историей. Знаешь звериные тропы, места произрастания тайных растений, жуткие легенды и волнующие секреты тех, кто жил здесь когда-то или живет сейчас.
Ты слушаешь древние сказки, лежа на русской печке, пока метель завывает за окном.
Особенно классно быть «апухлицким крестьянином», когда у тебя есть теплый сортир, современный кроссовер (на котором за два часа можешь домчать до центра Москвы), а жилплощадь твоей избушки – не 20, а 200 квадратов. Когда ты получаешь хорошую столичную зарплату, а образование и жизненные установки не позволят тебе насмерть отравиться паленкой или учинить какое-то другое разрушительное безумие.
Можно сказать, что хюгге по-апухлицки — это создание таких условий, при которых ничто не мешает упоению внутреннего «индейца» быть собой. Упоению тем, что ты живешь на своей земле, в своем доме, и вся эта прекрасная природа и волнующая история этого места принадлежат и тебе тоже, а ты принадлежишь им.
Исходя из такой концепции, ты строишь себе современный дом в соответствии с потребностями и представлениями о комфорте современного человека, — но так, чтобы дом выглядел продолжением традиций местного зодчества.
Ты не просто делаешь свой дом теплым — ты организуешь печь, сложенную по образу и подобию местных печей, да еще и такую, чтобы она представала логичным их развитием с учетом современных реалий.
Ты не просто налаживаешь здесь бизнес и создаешь бренд — ты развиваешь локальную идентичность, фактически создаешь ее заново, но так, чтобы она казалась продолжением большой местной истории.
Вилла средней полосы
У большинства русских независимо от статуса, образования, вкусов нет четкого образа идеального дома. Тот образ, что им достался от родителей, обычно в качестве идеала не подходит по тем или иным причинам. И вот, получая возможность выстроить свой собственный дом, такой, какой они бы хотели, русские оказываются в растерянности. Образ жилища берется из заграничных фильмов (если не мультфильмов), иногда — из собственных фантазий. В результате часто получается совсем плохо, реже — не совсем, но даже если удается сделать небезвкусно, то все равно будет беспомощно.
Концепция дома в Апухлицах дает представление о том, каким может быть выход из этой ситуации.
Особняк получился, наверное, не идеальным, но вполне достойным вариантом подхода к созданию частного русского дома.
Проект разработала мама Димы — архитектор Мария Николаевна Моторкина. В основу архитектурного решения легло здание Старицкого краеведческого музея: белый каменный низ и темный деревянный верх (у дома Ники и Димы второй этаж тоже каменный, а обшивка декоративна).
Вот музей в Старице для сравнения:
Материал дома в Апухлицах тоже подчеркивает уважение к локальности: белый камень добывали в Старице начиная с глубокого средневековья.
Уже сама по себе идея благородна, но и исполнение не подкачало: дом выглядит сдержанно-элегантным, возвышается над Апухлицами спокойной, строгой доминантой (и тут мы опять возвращаемся к теме иерархии).
Внутри — светлые стены и много места, воздуха и света. В пространстве первого этажа, где нет перегородок между столовой, гостиной и кухней, центральное место занимает печь с лежанкой на уровне подоконника (об этом см. ниже).
Лучше всего о своем доме рассказывает сама хозяйка:
"Я бы сказала, что наш дом большой, не бестолково огромный, но рассчитанный на прием гостей — у нас большой стол, большая лежанка, всего в избытке.
Еще наш дом непринужденный, у нем нет идеального порядка, он всегда как будто только что отвлекся от важных дел, обтер руки о фартук и улыбнулся пришедшим.
А еще он живой, я бы даже сказала хвостатый. В нем мяукают, гавкают, жужжат. В нем ничто не застыло, все движется, дышит, смеется".
Второй этаж, заставленный книжными полками, выглядел бы уютно, если бы не оставлял ощущение необжитости: он пустует в отсутствии гостей или детей (то есть, большую часть времени: сами хозяева им не пользуются). Нехватка традиции строительства русского частного дома сказалась и здесь: второй этаж ощущается владельцами как явно лишний, так что, по их признанию, теперь бы они построили дом совсем по-другому.
Переосмысление печи
У большинства современных русских нет традиции жизни в своем собственном доме, нет умения и понимания того, как это делается. Ярким символом этой беспомощности является карго-культ камина. У русских нет традиции использования каминов, но поскольку в голливудских фильмах камин выглядит уютно, в своих домах наши тоже пытаются что-то такое изобразить, не понимая важнейших нюансов функционирования этой штуки, без которых теряется весь ее смысл.
Ника и Дима не стали повторять этой ошибки. Их дом, оставаясь современным, делает алаверды локальности не только в экстерьере, но и внутри: в главной комнате сложена печь, являющаяся переосмыслением русской печи. Главное новшество — улучшенная лежанка: если у русской печи она высокая, то в новой апухлицкой усадьбе лежанка вынесена в сторону, занижена так, чтобы с нее можно было смотреть в окно, и снабжена отдельной топкой.
Если в лютый мороз, придя с улицы, устроиться на этой лежанке с чаем в руках или с книжкой, окажешься в эпицентре русского хюгге.
Ника говорит, что отлежаться на печи помогает во время простуды. Никакого «чудодействия» — просто столь приятные условия, вероятно, не могут не стимулировать работу иммунитета.
"Кстати, после нас такую сделал и печник в соседней деревне — идея прижилась", — говорит Ника.
Ну и возвращаясь к камину: хозяева усадьбы смогли добиться эффекта огня в доме, сделав у печи прозрачные дверцы.
Родина начинается с мерча
Одна из характеристик уютного дома — его протяженность во времени: с одной стороны — долгая история, а с другой — претензия на вечность.
Обретение дома предполагает и обретение прошлого. Двое историков восполняют недостаток прошлого у своего дома самостоятельными историческими изысканиями, включающими в себя и «полевые исследования», и работу с источниками.
По понятным причинам они больше, чем местные, жадны до локального наследия и стремятся всячески подчеркнуть связь своего дома с этой землей. Характерная деталь: одну из комнат украшает настоящий старинный расписной сундук — в таком кто-то из местных хранил приданое.
А на этикетке апухлицкого меда нарисован зверь — пардус или лев — с монеты средневекового тверского князя.
Ника трогательно пишет о посиделках в соседнем селе, на котором старожилы вспоминали былое, а новые жители Апухлиц внимательно слушали:
«Я хочу зафиксировать то, что осталось, поэтому во время нашей встречи каждое слово, каждое название я сохраняла как драгоценность, которую, надеюсь, в будущем будет кому передать».
Открывать для себя смыслы, которые дом, как привилегии, получает по праву рождения здесь, в этом месте, — тоже приятный труд, придающий твоему существованию чувство гармонии. Захватывающие приключения в духе Индианы Джонса, которые можно получить буквально у себя дома, не сходя с места, становятся важной составляющей локального хюгге.
Но история и предания — это еще не все: дом как здание требует опор и несущих стен, а дом как явление требует традиций. И Ника постоянно создает традиции — чисто семейные или для более широкого круга друзей и знакомых. Это традиции-новоделы, но все традиции когда-то были новоделом. Потом многие из них прижились и составляют стержень нашей жизни. Может быть, приживутся и эти?
Развивая новую идентичность места, хозяева апухлицкой усадьбы выпустили собственный мерч — одежду и посуду с изображением апухлицких реалий в духе супрематизма.
“Через трещины прошлого пробилась новая жизнь, новые планы, пришли новые люди. Мы те самые самые пришельцы, начинающие писать историю заново среди курганов и захоронений 11-13 веков, руин церкви века девятнадцатого, фрагментов асфальта и бетона времен построения коммунизма”, — пишет Ника (источник).
“Возможно Родина — это не столько то, где ты фактически родился, но то, с чем по-настоящему сроднился. Или нужно придумать для этого какое-то другое слово?», — говорит она в другом месте.
Мы добавим: Родина — это еще и то, что создается твоими усилиями.
Круги по воде
Разумеется, этот опыт при всей его привлекательности остается уникальным и практически не масштабируется: не у всех есть такие же, как у резидентов апухлицкой усадьбы, великолепные личностные качества, материальное благополучие, бескрайняя энергия, достаточное здоровье, идеально сложившиеся условия в семье и ряд других сопутствующих факторов вплоть до необъяснимого везения.
И тем не менее, кое-какие принципы, примененные в Апухлицах, могут быть универсальными для всех новых «колонизаторов», решивших переехать «на природу»:
- научный и технологичный подход к обустройству быта и ведению дел;
- уважение и даже чуткость по отношению к местному сообществу, его культуре, локальной истории;
- то же — по отношению к местной природе;
- настрой на сотрудничество с локальным сообществом, на активное участие в его делах, а не на эскапизм;
- и в то же время умение провести правильные внутренние и внешние рамки: не дать себя «сожрать» ни природе, ни среде, ни любой другой внешней силе.
Влияние своей семьи на Апухлицы Ника сравнивает с кругами, расходящимися по воде от брошенного камня. Глядя на то, как обустраиваются новые колонизаторы, «местные сначала удивлялись, а потом тоже начали чинить свои дома, вводить в них воду и канализацию, ставить душевые кабины и менять окна с крышами. И много всякого хорошего было потом еще сделано».
Но это не все: вслед за Никой и Димой дома в деревне приобрели их друзья, знакомые и знакомые знакомых. У них есть даже, как они говорят, «профессиональные соседи»: семья, с которой они соседствуют в московском подъезде (и более ничего, кроме этого соседства, их не объединяет), тоже перебралась в Апухлицы.
В результате умиравшая было деревня воскресла, теперь люди там живут, а не доживают, и каждое лето в Апухлицах снова полным-полно детей.
Мы верим, что импульс таких примеров будет все сильнее влиять на всю Россию, оживляя ее гигантские обезлюдевшие пространства и наполняя их новыми смыслами.
Этот текст получился большим, но в него не поместилось и половины того, о чем хотелось и, возможно, действительно стоило бы сказать. К счастью, колонисты сами охотно говорят о своем опыте публично. Ника ведет блог с характерным описанием «ДЕРЕВНЯ 🔸МËД 🔸СЧАСТЬЕ», в котором откровенно и местами трогательно повествует о жизни в Апухлицах.
А на этом видео Ника и Дима говорят о жизни в Апухлицах своими словами (бонус: отличные съемки местных природных красот).