Человек из Подольска или Подольск в человеке: где автор, а где мы?
Приходя в музей или театр, смотря фильм или перформанс, каждый зритель задумывается о смысле того произведения, на которое он смотрит. И тут, кажется, не нужны никакие опросы, чтобы подтвердить это утверждение, ведь если бы у зрителя не было желания разобраться в происходящем, то не было бы и бесчисленных искусствоведов, критиков, блогеров, анализирующих искусство во всех его проявлениях. У каждого человека свой подход к познанию, и есть ощущение, что бесконечность возможных интерпретаций каждого художественного творения говорит о невозможности какого-то условно верного понимания этого творения. Однако, многие стремятся познать истину и, сталкиваясь с чем-то иррациональным, в чём одна истина априори невозможна – берут за истину то, что по их мнению больше всего на неё похоже, нечто, что было с предметом иррационального с самого начала. В случае искусства это нечто – автор. И, естественно, встаёт вопрос о том, а так ли на самом деле важен автор и если важен, то насколько его смысловая нагрузка первична над тем, что вкладывает в его детище зритель? А главный вопрос – как меняется само произведение и его трактовки со временем и насколько, не вкладываемый изначально художником, но найденный зрителем, смысл способен изменить изначальное творение?
Подобные вопросы требуют тщательного анализа и, как может подметить сведущий читатель, неоднократно поднимались, а вопрос о том, как понимать искусство существует ровно столько же, сколько и само искусство. Я же тягаться с величайшими умами не смею, но собираюсь проанализировать и рассмотреть как “живёт” произведение и как у него меняются интерпретации. Конечно, рассматривая “жизнь”, я буду ссылаться на различные творения, но сконцентрироваться хотелось бы на, как мне кажется, наиболее доступном (в плане затраченного времени) и актуальном “Человеке из Подольска” Дмитрия Данилова. Под “жизнью” я имею ввиду скорее не просто смыслы вокруг отдельно взятой пьесы, но и различные её итерации, а именно: саму пьесу, спектакль (2018, реж. Андрей Сидельников) и фильм (2020, реж. Семён Серзин).
По мнению Ролана Барта, написавшего текст “Смерть автора”, который считается одним из важнейших для современного подхода к искусству, автор не должен включаться в интерпретацию произведения:
“Присвоить тексту Автора - это значит как бы застопорить текст, наделить его окончательным значением, замкнуть письмо”
Но почему же тогда зритель раз за разом возвращается к его мнению, почему журналисты берут у авторов интервью, а зрители читают предисловия художников к выставкам? Исключение автора полностью из интерпретации кажется невозможным и разумнее было бы не изолировать его мнение, а скорее пересмотреть то, насколько оно первично и следует ли на него ориентироваться. Ведь виденье зрителя складывается на основе всего опыта, связанного с произведением, будь то аннотации, критические статьи, аналитические работы или просто обсуждение с другими зрителями. И именно в такой концепции, как представляется, следует рассматривать позицию создателя – просто как одно из мнений в дискурсе, но никак не то, что этот дискурс определяет. Да, автор умирает, когда ставит точку, но может затем он перерождается в зрителя равного другим? И в новой роли он способен не только наблюдать за жизнью своего творения, но может, став участником обсуждений, поменять своё мнение.
Другой вопрос – что делать с контекстом создания произведений. С одной стороны роль контекста схожа с ролью автора, следовательно исключение одного ведёт за собой и исключение другого. С контекстом возникают трудности, потому что если отсекать контекст создания, то остаётся только контекст в котором существует зритель, но тогда многие ныне великие произведения будут казаться банальностью или же просто вызывать непонимание, ведь они были созданы в ответ на важные исторические события, будь то “Свобода, ведущая народ” Делакруа, “Музыка машин” Масолова или уже всем надоевший, но оттого не менее значимый, “Чёрный супрематический квадрат” Малевича, который без контекста буквально ничего не значит. Другой крайностью видится полное отрешение от современного контекста, как бы следуя заветам Гадамера:
“Толкователь и не подозревает о том, что он привносит в истолкование себя самого и свои собственные понятия”
Зрителю, согласно такой концепции, следует забыть о своём опыте и попытаться максимально понять изначальную идею и особенности появления предмета интерпретирования. Для более верного понимания вопроса разделим контекст и автора. Рассматривать их следует не как равные части, а как зависимые: временной контекст создаёт автора, который в свою очередь описывает своё виденье этого контекста и вкладывает его в картину. Полноценное восприятие тогда возможно и без учитывания позиции художника – как минимум взгляды на исторические события у зрителя могут быть отличны – но с с пониманием в каких условиях он творил.
“Человек из Подольска”, будь он в виде пьесы, спектакля или фильма, интересен во многих аспектах, но самый важный для нас – сложность точной интерпретации происходящего. На первый взгляд всё понятно: человек либеральных взглядов увидит тонкую сатиру на правоохранительные органы, консервативных же – трагедию неопределившегося человека, не ценящего то, что имеет и не знающего как поменяться.
“Когда я задумывал пьесу, я меньше всего думал о полицейском насилии, о путинском режиме и о патриотизме”
В интервью Дмитрий Данилов, автор пьесы, напрямую говорит, что ни о какой поддержке или критике власти речи не идёт. Полицейский участок выступает просто декорациями к происходящему:
“...главная тема этой пьесы – то, как человек воспринимает окружающую его реальность, что в ней замечает или не замечает, стереотипы восприятия. Ну и, конечно, насилие. Потому что в пьесе происходит тяжелое психологическое насилие над человеком”
Писатель, как он сам говорит, не очень хочет привязываться к какой-то конкретной трактовке, они просто могут быть ему близки или не близки.
“Мне кажется, что зрителю интереснее разгадывать загадку пьесы самому и самому создавать собственную версию происходящего. Поэтому я сам стараюсь уходить от однозначных идей, чтобы не заниматься их трансляцией”
Конечно, может казаться противоречием то, что режиссёр в одном интервью твёрдо заявляет о своей позиции, а в другом говорит о свободе интерпретации, но с другой стороны – он тоже человек и имеет полное право на переосмысление взглядов. Подобное непостоянство, свойственное всем людям, также играет в пользу того, что не стоит концентрироваться на изначальной задумке автора и уж тем более воспринимать её как непреложную истину.
Постановка Андрея Сидельникова больше про самоанализ зрителя: “Пришедший в театр зритель начнёт вместе с героями спектакля — думать. О своём предназначении в мире, о свободе, о любви к Родине”. “И обязательно понадобится большое чувство юмора, потому что это просто необходимо — суметь открыто посмотреть вокруг, на себя, улыбнуться и в то же время задуматься” – юмор, о котором Данилов упоминал лишь вскользь, здесь особенно подчёркивается и выставлен определяющим параметром понимания произведения. Спектакль, в отличие от первоисточника, явный представитель постмодернизма – в нём активно используются узнаваемые элементы мировой и отечественной культуры: начинается постановка с молчания главного героя, которое длиться ровно 4 минуты 33 секунды (сзади таймер ведёт обратный отсчёт), для “зомбирования” главного героя используют шлемы группы Daft Punk, одним из характерных участников пейзажа России представлена Пятёрочка. Подобные элементы помогают зрителю лучше сблизиться с постановкой, дарят радость узнавания, но кажется, что присутствуют там не для этого. Такая концентрация привычных, но при этом несвязанных, образов придаёт сюрреалистичности, которая и заставляет задуматься о происходящем, превращая обычный допрос в нераспутываемый клубок.
Наконец, фильм Семёна Серзина (более театральный, кстати, нежели постановка) заявляет – “Все мы немного человек из Подольска”. “Точно ли он [герой] находится в полицейском участке, кто эти требовательные интеллектуалы в погонах и откуда им всё про него известно?” – гласит описание фильма. Здесь явно видно создание параллельного мира, а не заигрывание с настоящим. Герой попадает, как Алиса в сказочный мир со своими правилами и распорядком. Всё пространство полицейского участка становится лабиринтом из которого главному герою (и зрителю) предстоит выйти. Если постановка всё больше запутывает зрителя, то фильм будто бы даёт всё больше ключей к разгадке. Всё происходящее представляется здесь как “смешной и страшный аттракцион”, что, кажется, совсем далеко от изначального текста, на котором основано произведение. В этом и кроется вся суть самостоятельной жизни произведений – они могут очень далеко уйти от первоисточника и распространиться во множестве интерпретаций. Любая постановка, фильм, всё, что основано на каком-то тексте, так или иначе пересматривает его и привносит что-то новое. И чем дальше от момента появления произведения, тем больше смыслов оно обретает.
Рассмотренные воплощения одного произведения сильно отличаются, как мы увидели, друг от друга не только формой, но и смыслами. Тут стоит отметить, что постановок у “Человека из Подольска” очень много – пьеса стала крайне удобным материалом для реализации на сцене и снискала популярность. С момента написания текста прошло уже 6 лет и контекст существования сильно изменился, что не поставило крест на произведении, которое в новых условиях наверняка станет ещё более многогранным.
Произведение искусства начинает свою собственную жизнь после того, как автор «ставит точку», но это не значит, что он становится не важен – его смыслы, наравне со смыслами зрителя дают жизнь произведению. Более того, к мысли автора могут приложить руку и другие его коллеги, не просто давая всё новые и новые “жизни” старому творению, но и до неузнаваемости меняя его, создавая новые мысли на обломках старых или инкорпорируя их. Вопрос же восприятия зрителем остаётся на его усмотрение – странно использовать в искусстве научный метод и стараться изобретать для него какие-то правила, подчиняющие себе весь процесс. Любое разделение на правильно и неправильно будет посягательством на свободу зрителя и свободу художника. Ведь кто может уверенно сказать, например, про что “Купание красного коня” Петрова-Водкина: про купание коня, про попытку переосмысления традиции иконописи или про зарождение революции? Меняется сама этика и вопросы, задаваемые обществом: рассуждения исходят из текущей социокультурной ситуации. Зритель не может основываться на первоначальном мнении автора, которое склонно к непостоянности, но и отбрасывать его не может – каждое произведение помимо создания новых смыслов, также много говорит и той эпохе, когда оно было создано. Поиск чего-то нового в старых произведениях дарует им бессмертие. Все постановки классики выглядят как “соревнование” авторов в создании своих смыслов и интерпретаций. Ничего правильного или неправильного в этом нет. Любой найденный смысл имеет право быть релевантным, несмотря на то сколько времени прошло с момента появления изначального произведения. Автор жив, но и зритель не дремлет…