Падаль
Из обломка цивилизации росло дерево. По нему спускался зверь.
В тенях листьев и плюща он прятал себя. Замирал и боялся. Когда лапы коснулись лужи, зверь убежал обратно наверх, но вскоре он нашел храбрости спуститься.
Создание без кожного покрова, чьи тонкие мышцы скрывались за костями-пряжками цвета топленого масла. Огромный, куда больше других хищников. У него было четыре конечности. Две массивные задние лапы, и две других, подобные пышным крыльям из острых спиц. На конце фаланг сжимались когти. Внутри черепа, повисшего на шее, болтались маленькие, с ягоду, глаза. Сквозь них он видел мрак, но иногда и свет.
Сжав пасть, длинную как сабля, его клыки впились друг в друга. За ними дергался витиеватый язык. Между костями туловища скомкались органы, и ребра падальщика кололи их при каждом шаге. Голод был опаснее мучений, что он испытывал.
А как падальщик искал свою добычу?
Посреди бетонной чащи лежало создание иного рода. Жертва. С мелкими руками и ногами. Морду ее закрывали черные пряди. Шурша листвой, слегка боясь, медленно полз Падальщик вперед, приподнимая крылья. Он вытянул пасть, почти коснувшись тела своей жертвы. Из груди стекали рыжие капли. Кисло-сладкие ручейки.
Этот сок – его пища и его концентрат.
Скрип костей разбудил жертву. Она открыла глаза и вздрогнула. Но было слишком поздно. Падальщик уже сидел на ней. Задними лапами он давил жертве живот, чтобы сок тек из раны быстрее. Она хотела жить, пыталась подняться. Напряглась, чтоб дать отпор. Но падальщик как сеть накинулся на жертву и прижал ее к земле.
А трапеза тем временем продолжалась. Холод темноты вместе с когтями на шее, смирили жертву.
Это продлилось недолго. Он услышал шорох за округой. Близилась опасность. Слизав остатки с шерсти, падальщик бросил бездыханное тело лежать там же. Издал крик, который везде было слышно.
И кто бы его ни уловил, тот сошел с ума от ужаса.
Падальщик мчался дальше, собирая грязь по пути. Обмазался ей так, что стал неотъемлемой частью руин.
В бесконечном лабиринте из туннелей и скверного воздуха он путался в проводах, растущих из стен как плетистые розы. Кричал и замолкал. Чуть слышал что – бежал, не понимая что сам эти звуки и издает, топча крошки стекла под собой.
Долго он бродил в поисках света.
Выбравшись наружу, падальщик прополз через высокие кусты, где обласкали его листья. Серые облака закрыли солнце над бетонным колодцем. Он встал посреди него, и маша крыльями, прыгнул. Ветки вокруг колыхнулись. На секунду его тяжелое тело оторвалось от земли, но не более. Никакой легкости и никакого полета.
Падальщик бежал дальше. Пока не увидел в окружении дикой пшеницы скользкую тропу, что вела к обездвиженному телу цвета дегтя. Оно лежало на спине. Пухлое, как шар. Вверх торчало восемь конечностей в хитине, каждое – сломано пополам.
Над телом надругались. А после разбросали его мех по колоскам вокруг.
Но зверь не спешил приближаться. Он не чуял оттуда запаха дурмана, что вынуждал его охотиться.
Вдруг тело перед ним подпрыгнуло, выпятив наружу морду, что пряталась у живота. Без носа и без глаз, одна лишь пасть. С жирными губами, которые выросли из сукровицы. В испуге падальщик бросился назад к кустам, прикрывая голову крыльями, и когда казалось, что опасность миновала, боль внутри схватила его.
Он рухнул ничком в грязь. Пытаясь вытащить боль наружу, или хотя бы то, что болит, падальщик рвался сквозь ребра, колющие его изнутри. Кость билась об кость, рвало от вопля его пасть. Жертва и хищник смешались в одном.
Через минуту, излив все то, что жизнью было, тело рухнуло на спину. Восемь конечностей сжались, как кулак, слегка дрожа. А после тишина. Она всегда пугает. Особенно после.
Падальщик сидел в кустах, пока не учуял сладкий запах жертвы. Неумолимо пропал и страх. Он провел зубами по земле, собирая первые капли. Будто с радостью сок катился ему на язык по мертвому телу. Мех неловко щекотал. Вкус горчил, непривычно было. Но все равно – падальщик испил тело досуха, не оставив возможности другим.
Голод следовал за падальщиком, куда бы он ни бежал дальше.
К ночи вдоль горизонта вспыхнули огни. Там собирались живые. Сильные, с оружием в руках и желанием жить. Падальщик всегда держался от них подальше, распускаясь в подвалах и заброшенных домах. На своей территории, где безопасно. Где живых не надо бояться.
Он вскарабкался по дереву на разбитую веранду. Ободранную, как плешь, в следах когтей. За каменным завалом был проход. Падальщик полз по бетону, между серых стен и ржавых пятен. Вслушивался в каждый шорох. Куда ни глянь, его встречала зелень: кусты с шипами, сорняки или подушки мха в темных углах.
Падальщик замер перед открытой шахтой лифта. Ее край был исцарапан в попытке жить. На дне лежали кучей мертвые тела.
Он схватился за железо. Лез наверх, упираясь лапами в торчащие из стен балки. Одна под весом зверя, упала, пронзив трупы внизу как шампур.
Представляя свою гордость на показ, Падальщик неторопливо шел по последним этажам, держась за арматуры вдоль колонн и смотрел на горизонт живых, как они греются порознь у множества костров. Нет бы одним мир спалить... Видел он макушки деревьев и руины дорог. Как трясло на ветру фонари, закутанные в дикие растения.
Что служило раньше, теперь правило, и в господстве его милости нигде не сыщешь.
Отблески огня переливались в плитке на полу, пока падальщик не раздавил ее. Он повернулся к темноте. Лапы боялись оступиться, ведь он был так высоко. Куда выше других безлетных.
По коридорам ползла его бездонная тень.
Оказавшись на крыше, падальщик увидел небо, затравленное яркими звездами. Все в точках, неизлечимо больное. Другие небоскребы стояли вокруг дикой зелени, как надзиратели. Один рушился на глазах. С криком улетали оттуда птицы, а те, кто не успел были съедены тучами из пыли.
Рычала катастрофа на свежесть ночи. Но недолго.
Рядом с листом железа полз его собрат – Другой. Встретив падальщика, он поднял голову, лишенную кожи. Выставил вперед грудь, будто она его щит. У Другого были такие же пышные крылья, но жизнь еще не успела содрать с них мясо. Вместо одной из задних лап дергался прижженный обрубок. От зверя пахло тем самым соком, неповторимым влечением к жизни.
Падальщик смотрел на себе подобного и не видел у него ран.
Оба напряглись и сделали круг по крыше. Не спуская глаз. Прижав к телу конечности, падальщик готовился к атаке. Когда Другой оказался близко, он взмахнул крылом, но тот сразу же отпрыгнул. Чтобы сохранить равновесие, Другой уперся на одно из крыльев. Между клыков его зловеще поглядывал язык, весь в соке.
От этого вида сердце падальщика забилось. С каждым ударом оно приближалось к острию ребра.
Другой сплюнул перед собой и отошел в сторону. Рыжая лужа блестела под звездным светом. Падальщик уставился на нее и задрожал. Быстро чернел бетон, впитывая драгоценную жидкость. Смотреть, как она исчезает, было ему невыносимо. Падальщик рванул вперед и упал мордой в сок, пытаясь языком собрать всё.
Тогда Другой решил воспользовался моментом. Он поднял когти и прицелился в шею падальщика.
Из темноты к ним приближалась стая. Черные создания, покрытые жесткой шерстью. У них не было глаз, не было голов – одни лишь пасти, четко выраженные. Как у собак, но куда безумнее. Они рычали, смыкая свои ряды.
И пока падальщик вылизывал бетон, Другой отступил, предложив им сородича на растерзание.
Но вовремя к нему вернулся разум. Подняв с земли пасть, падальщик нашел себя в окружении. Он взмахнул крыльями, и твари разбрелись по крыше. Одна из них сразу же рухнула, с окровавленной шеей. Такая участь не остановила стаю, а наоборот, еще сильнее возбудила. В ярости и голодные, они перешагнули через мертвое тело.
Со всех сторон к падальщикам подступали, и не было у них иного пути, как назад, к краю крыши. Они держали крылья вверх, чтобы напугать хищников размером, но это было бесполезно. Те продолжали напирать, вытащив из десен клыки.
Тогда Другой повернулся к горизонту. Он храбро распустил крылья и сделал шаг вперед к пустоте.
Однако не успел он оттолкнуться, как падальщик вцепился в него. Схватился за ребристую грудину, пронзив насквозь тонкое мясо. От ужаса и боли Другой завыл, но все равно продолжал махать. Вдвоем они повисли в воздухе, напротив замершей стаи. Но не всем тварям повезло – парочка не успела затормозить и сорвалась.
Пугливый вой слился с ночной глубиной.
Один из хищников все-таки решил испытать удачу – прыгнул на падальщиков в полете. Заточенные о камни зубы пронзили крыло зверя. Махать стало невыносимо, и они начали падать. Увидев мучения Другого, падальщик ударил по черной твари когтями. Ее рассекло пополам. Часть с зубами осталась висеть на ошметках крыла, пока вторая летела вниз, оставляя за собой в воздухе кровавый след.
Страх вынудил Другого бороться, и два тела понесло вместе с ветром. Летело то, что лететь не может. Над досадой, что была когда-то триумфом. Через мечты и надежды, о коих забыли. Весь мир потемнел в тени крыльев.
Этот полет не мог продолжаться долго.
В крыле Другого все еще качалась половина тела хищника. Они снижались. Туда, где по памяти солнечного дня росла зелень. Падальщик чувствовал приближение земли. Он выпустил лапы, и оба тела рухнули на твердую поверхность.
У него не было времени вздохнуть. Ребра пронзили ему сердце. Падальщик обнял сам себя, и ничего не поменялось. Скулил, вертясь в траве, и плакал, так что лунный свет через слезы ослепил его. В это время, под грудой мусора, к которой вел след падения, лежал Другой. Замурованный, его шею сжали железяки и куски разбитой стены. Множество порезов искромсали крылья. Вряд ли он когда-нибудь снова полетит.
Все эти муки были безразличны падальщику.
Ведь от Другого пахло соком. Он выпучил глаза и пасть. Подкрался к нему, держа над собой крылья.
Но вдруг он замер. И услышал голос зверя. Пытаясь достать шею из груды железа, Другой просил о помощи. Все в этом маленьком и бессмысленном мире ополчилось против него: и горизонт живых, окруженный прошлым; и фауна, чья жестокость не сравнится с солнцем и собратом его луной. Все, без исключения, даже сам падальщик, ему подобный, были против него.
Кто у них остался, кроме голода? Кто поддержит, как ни органы, работающие по привычке?
Запах становился сильнее. Приблизившись, падальщик оглядел тело и не мог понять, откуда так тянет. Провел черепом по Другому, обнюхал крылья. Лапами он тер его грудину, пытаясь достать до внутренностей.
На последнем дыхании Другой открыл пасть и бросил на клыки язык.
Падальщик застыл. Вот и все. Перед ним лежала добыча. Готовенькая. И беспомощная перед его голодом. Осталось только понять откуда соком несет. Но даже на тарелочке из обреченности, это был такой же падальщик, как и он, что, может и меньше пережил, раз мясо с костей не сошло, и летать тот мог, и…
Дальше все произошло естественно.
Падальщик наклонился и выпятил грудь, где ребро уткнулось в сердце. Сжался, чтобы оно зашло поглубже. Мучительно, но надо. Терпкая боль скользила по телу. Кривясь и охая, зверь перешел на крик, пока несколько сгустков сока не упало на язык Другого.
Всосав их в себя, он смог освободить шею. Сбросил груду камней с тела и выпрямился в полный рост, куда больше падальщика.
Они уставились друг на друга. Расслабили крылья. Падальщика слегка шатало, и, если бы не крыло Другого под боком, он бы скис без сознания.
Вдвоем они вышли из травы, к высоким сорнякам и праху растений. Метались звери по кустам в отбросах. Пережитки из бетона окружали их. То тут, то там, трещало железо, и не было от него проку. Они спустились вниз, к знакомым до тошноты туннелям, что вывели падальщиков к блестящей воде. У берега, где края давно расплылись в безысходности, они напились и уснули. Спали крепко, пахло гарью. Поутру падальщики продолжили свой путь.
Одно болото сменяло другое. Низины из камней, торфяные ямы. Бурые, чуждые холмы. Сушило землю от ударов солнечных лучей. Падальщики грызли чужие кости в надежде, что внутри найдется сок.
День оказался равнодушным к ним. Добычи никакой. А вечером напомнил о себе голод.
Снова зажглись огни живого, привлекая внимание падальщиков. Маленькие группы шли из лагерей, бросали мешки с трупами и уходили. Туда же, где вчера они оставили других. На дне глубокой ямы.
В ней были только кости. И следы плотоядных стай.
Спуск с холма занял у падальщиков много времени. Среди сушеной травы и сажи тропа вела их неуклонно вниз. Силы были на исходе. Падальщик посмотрел на свои крылья. Раньше они переливались в цветах, как богатый рассвет, но это было давно, а теперь с них сыпалась костяная крошка.
Судьба любого – накормить собою землю.
Увидев смущение падальщика, Другой встал на его пути и открыл пасть. Оттуда вытек сок.
Падальщик тут же свалился перед ним. Слизывая капли, он почувствовал, как когти Другого скребутся между его ребер. Хотел отстраниться, но запах сока овладел им, не выпускал и не давал сопротивляться. Когда Другой прикоснулся к его сердцу, оттуда под давлением мышцы вылилось содержимое.
Так, они свернулись в друг друга, попивая сок – самое дорогое, что у них было. Приторный у основания, и кислый до конца. Смесь, способная вывести к иному состоянию. В общем – чуждому, а в частностях – блаженному. Им было так хорошо, как казалось никогда больше не будет. Все из себя сосали, и пускали это по кругу, лежа в листьях папоротника.
Ветер щекотал падальщикам крылья. По костям бегали разные букашки, не признавая их за живых. Закрыл небо дым отдаленных костров, а с ним и звезды потеряли былую значимость. Никого и ничего не было для них.
В падальщике появилась храбрость приблизиться к горизонту. Там, где больше шансов найти полное, еще живое создание, а не остатки; где по глупости забыли сок, и кормились им неблагодарные твари. А может, и не туда, а за пределы этого никчемного барьера, на земли за бетоном. Хватит только выживать да мучиться. Можно одному, можно с Другим.
Они могли лежать целую вечность, напиваясь друг другом.
Вокруг были кости и куски мешковины. Обрубки конечностей и тухлое мясо. Кожа, другой расходный материал, что не доели из спешки. И тишина. Цвели в ночи сорняки, красивее которых не бывает на границе с миром живых, как вдруг лепестки закрылись, оставив только желтый шарик, будто глаз, посмотреть, что дальше будет.
Сквозь темноту навстречу свету выползли хищные твари, что прижали их на крыше. Падальщик был не в том состоянии, чтобы почувствовать опасность. А Другой, глаза открыв, заметил, как близко они подошли. Еще злее, чем раньше. В ранах, побитые, готовы были драться насмерть.
Как в петлю они взяли падальщиков.
Другой тянул время. Блаженный сок того стоил. Когда же твари оказались близко, так что дыхание учуять можно, самый храбрый из них прыгнул в атаку. Другой жахнул его крылом, а после – в пару движений – вырвал кусок сердца у падальщика. Не было крика, один лишь стон. Глухой и не понимающий: почему? От сущей боли падальщик вскочил и сразу же упал навзничь.
Другой бежал. Перед кустами он вскинул крылья и полетел, бросая тень на стаю. Воздух нес его силуэт и скоро он исчез в небе.
Не способный тварям дать отпор.
К следующей ночи он смог видеть, хоть и одним глазом.
Его бросили в кустах жаворняка, где над поникшим телом цвел ядрено-синий цветок. Окруженный спицами своего же крыла, будто маяками в кошмарном сне. Но не горели они.
Половина ребер пропала. Стая унесла их с собой в пустоту вместе с мясом. Чем-то побрезговали, отчего воняло гнилью. Язык его, как деликатес, жадно искусали. Через дырки свет и сок сочились. Он попробовал подняться, но тело не слушалось падальщика. Вообще никак.
Груда костей лежала под луной. Как подношение тотальному краху.
Сквозь трещину на его макушке плавно стекала рыжая капля. Ее услышали издалека. Во мраке зашуршало. Раздвинув ветки деревьев, оттуда появилось создание больших страданий. С голым черепом, крыльями и безумным от голода взглядом.