Две встречи
Сумерки ползли по туманным склонам гор, спускаясь в неглубокое ущелье, и я понял, что ночевать придётся прямо здесь, на небольшом пологом участке склона, рядом с большим камнем, который явно издревле использовался кем-то толи как стол, толи как коновязь.
Пара попыток подняться на машине на следующий подъём условной горной дороги потерпели неудачу – подмытый глиняный склон не держал протектор колёс, машину разворачивало боком и грозило перевернуть.
Место для ночёвки выглядело вполне нормальным – достаточно глухое, чтобы не быть потревоженным случайным прохожим, да и откуда им взяться тут среди ночи, в полукилометре от мертвой осетинской деревушки?
Двумя часами раньше, проезжая по заросшей колее пересекающей деревню, я с сомнением рассматривал покосившиеся строения – если ли тут жители или нет? Но глухая тишина висела над провалившимися крышами, и ни огонька за затянутыми обрывками полиэтилена чёрными дырами окон.
Скорее всего, здесь давно никого нет – как и во многих горных селениях, навсегда покинутых жителями, бегущими от войны и дикого запустения, ставшего следствием недавнего конфликта.
Почти стемнело, и я спокойно начал готовить к ночёвке свой импровизированный лагерь – на маленькой газовой плитке закипел чайник, на плоском камне разложены «деликатесы», неожиданно пополнившие мой походный рацион после неожиданного знакомства на грузинском кладбище – варёное мясо, домашний сыр, зелень, помидоры и самодельный хлеб... Свидетельство трогательной заботы людей, по всем законам обязанных ненавидеть меня как настоящего врага.
Эта история из предыдущего дня продолжала волновать меня.
Накануне я планировал исследовать руины древнего замка, клыками полуразрушенных башен скалившегося на треугольник пасмурного неба в горловине ущелья. Мощная крепость защищала древнюю дорогу – об этом красноречиво говорило само расположение развалин – на мощной скале, которая, как нос корабля врезалась в неширокое в этом месте ущелье.
С венцов величественных, в прошлом, башен как на ладони просматривалась и простреливалась дорога, ведущая к богатым верхним селениям, для охраны которых и была сооружена эта мрачная конструкция. Легко можно себе представить серьёзность угрозы с юга, если для обороны потребовалось строить такую громадину.
По сетке переплетающихся овечьих троп я поднялся по склону к небольшой седловине – тут даже при беглом осмотре просматривались остатки древней дороги, ведущей к руинам замка.
Но, поднявшись на этот небольшой перевал, я обнаружил кое-что ещё – невидимую снизу, заботливо спрятанную за перегибом склона старинную грузинскую церковь в окружении мощных замшелых деревьев.
Осмотр церкви вполне укладывался в мою экскурсионную программу и, отложив не некоторое врем планы исследовать замок, я отправился к церкви.
Подойдя ближе к древней церкви, возраст которой явно перевалил за тысячелетие, чувством обострённой интуиции я заметил, что за мной наблюдают.
Осмотревшись внимательно, я понял две вещи. Первая – это то, что я явно нахожусь на кладбище. И вторая – то, что из кустов, которыми в изобилии поросли могилы, меня с интересом изучают несколько пар глаз. Удивлённый этим открытием, я присел на скамеечку рядом с покосившейся оградой и стал ждать, что будет дальше.
Прячущиеся за могилами люди тоже, видимо были удивлены моим появлением, и некоторое время ушло на молчаливое взаимное рассматривание. Однако, не увидев с моей стороны никакой угрожающей активности, один за другим, из-за могил стали появляться вполне живые люди. Подойдя ко мне, старший поздоровался по-грузински.
Я ответил на том же языке, и это явно очень успокоило незнакомцев, которые заулыбались и заговорили со мной уже всей компанией. Но тут вышла заминка – мои познания в грузинском не особенно выходили за пределы формального набора приветствий. Затруднение было не долгим, и один из моих новых знакомых продолжил разговор на вполне понятном русском, не забывая переводить на грузинский мои ответы своим товарищам.
Грузин явно смущала моя армейская экипировка - самый удобный вариант одежды для лазания по диким горам и древним развалинам, но совершенно непригодный наряд для установления дипломатических отношений в зоне недавнего военного противостояния.
- Ты военный, генацвале? В какой бригаде служишь?
Это стандартный вопрос, в этих горах я слышал его буквально при каждом знакомстве. Тут не знают, что такое туризм. В лучшем случае примут за охотника – это понятно и нормально.
Или за военного, тоже понятно – российские военные части тут расположены по всей границе с Грузией. А вот то, что человек приехал из России, чтобы изучать историю этой земли или просто ходить по удивительной красоты горам – это сложно для объяснения и невозможно для понимания.
- Нет, не военный. Просто гуляю – не особо хотелось вдаваться в подробности. И вообще я чувствовал себя весьма неловко. Неловкость была в том, что одетый в военную форму, я стоял рядом с грузинскими могилами, на земле, которая совсем недавно была Грузией.
И разговаривал с людьми, которых с этой земли выгнали российские солдаты, одетые так же, как и я сейчас. Ситуация довольно деликатная, особенно из-за того, что на туриста я действительно был похож не очень. Но разговор продолжался.
- Мы сами из Тбилиси, пропуск получили чтобы могилы свои навестить. Раньше большое грузинское село здесь было внизу – пожилой грузин махнул в сторону заброшенного посёлка со взорванными домами.
Теперь получается, что мы в другой стране живём, а к своим отцу с матерью я по бумаге только могу приходить. Вздох и грустный взгляд себе под ноги. Старик, как бы ушёл в себя, задумался.
- Раньше все вместе жили, не ссорились… У меня при Союзе КамАЗ был – везде ездил, груз возил… Из Ахалгори сам. А потом война началась – дома жгли, людей убили… Кто успел, тот уехал. КамАЗ вот мой тоже сожгли – а я на нём полсоюза объездил. А я ведь не воевал, зла никому не делал.
- Хорошо хоть на могилы разрешили приходить – подвёл старик итог своим воспоминаниям.
Понимая деликатность ситуации и предчувствуя подвох, я вертел ушами во все стороны, но всё же никак не слышал прямого упрёка в этих словах, но что мне было ответить? Кто знает истинные причины война? Понятно, что они подлые в любом случае, какими бы они не были.
Тот, кто разжёг эту войну, натравил друг на друга живущих в мире людей – подлец, не имеющий ни совести, ни национальности. Можно понять чувства людей, получивших возможность по пропуску посещать свои могилы, оказавшиеся вдруг на территории другой страны. Что это за победа, над кем, и во имя чего?
Какова личная мера вины каждого из нас в том, что произошло? – эта молекула подлости, вирус вранья, которым больны все без исключения, сколько этого во мне? За что тут мне должно быть стыдно? А мне было.
Именно такое чувство я испытывал во время короткого разговора на заросшем старом кладбище. Полчаса постояли, помянули покойников, старики вспомнили прошлое, выпили вина, прослезились. Потом стали собираться – нужно было успеть на маршрутку до пункта пропуска.
- Праздник у нас сегодня, генацвале, родных навестили – начал прощаться со мной старший грузин, протягивая увесистый пакет…
– А это тебе от нас, покушай в дороге, от души угощаем.
Они ушли вниз – пятеро опрятно одетых усатых грузинов, тяжело спускались по тропе бочком, по-стариковски, заботливо поддерживая друг друга. А я остался стоять на кладбище с подаренным пакетом и дурацким чувством, от которого чесались глаза. Что-то только что произошло, чего я не понял, но что-то очень важное и редкое.
Какая-то пронзительная доброта и открытость, даже святость людей, имеющих полное и законное право если не ненавидеть (что было бы понятно), но хотя бы не любить и избегать человека, по всем признакам похожего на тех людей, которые выгоняли этих людей из их домов, сжигали и взрывали уютные и добротные жилища для того, чтобы грузины не возвращались на эту землю.
Спасибо, что могилы не тронули. И церковь уцелела. Какое же у них должно быть сердце, если я стою сейчас здесь – новый «хозяин» этой земли, одетый в полевую российскую военную форму, и держу в руках грузинский хлеб и вино, сыр, варёное мясо, виноград и свежие фрукты – подарок?
Это была история предыдущего дня – задевшая очень странные чувства, и не дававшая мне покоя весь следующий день. И вот уже вечер, вчерашний подарок оценен по достоинству, замок на горе обследован от подножия до верхушки – со всеми переходами, изгибами стен и лабиринтами внутренних коридоров. Грузинский замок, 11 век, защита от угрозы персов с юга. Бывшая территория Грузии, а с 2006 года - территория Автономной Южной Осетии при военном содействии России.
Почти стемнело, и в разрывах облаков заиграли первые звёзды. Свет я не зажигал – глаза, привыкшие к сумеркам, легко различали все подробности окружающей обстановки.
Ночь ползла с востока и накрывала зелёные хребты Южного Кавказа, а на юге небо светилось огнями недалекого города Гори, каких-то 15 километров. Туда во время войны ездили российские БТРы и сыпались наши бомбы.
А сейчас, как это ни удивительно, но нет признаков логичной, казалось бы, ненависти ни к русским, ни к России – я это знал и раньше, но ещё одним неопровержимым доказательством - стояли на моём импровизированном столе простые дары чьей-то апостольской доброты.
Шаги я услышал не сразу – они как бы выплыли из звона ночной горной тишины, сотканной из стрёкота сверчков, журчания ручья и лёгкого шелеста травы. Силой привычки и обострённых одиночеством чувств, я даже не услышал, а скорее почувствовал кожей медленные ритмичные приближающиеся звуки.
Эти встречи в горах всегда добавляют остроты в ощущение жизни – никогда не знаешь, что случится в следующую секунду – друг или враг, человек или зверь выйдет к тебе из ночного мрака. Я не боюсь таких встреч, но всё же, сердце начинает стучать чуть быстрее – животный инстинкт, ничего не поделаешь – как в первобытные времена тело готовится к возможному нападению.
Когда из сумрака появился силуэт одинокого человека, я уже знал, что опасности нет – тот же инстинкт, который никогда не ошибается, не выявил признаков угрозы. Я перевёл дыхание и плавно, без щелчка поставил на предохранитель прикрытый бушлатом автомат – (бережёного бог бережёт), и полез в багажник за бутылкой вина – горный закон гостеприимства требует с миром встречать незваных гостей. Из темноты ко мне двигалась одинокая, тяжело опирающаяся на палку фигура – медленно, как бы колеблясь, к машине подходил старик.
- Салама, доброй ночи – типичная форма осетинского приветствия.
Немного поколебавшись, но, видимо, благоприятно оценив обстановку, старик присел на край моего камня-стола, и опустил заросший бородой подбородок на посох. Тёмное, худое и морщинистое лицо, корявые руки крестьянина. Из-под бесформенной шапки пристально смотрят острые глаза. Оглядев разложенное на столе угощение, старик молча принял стакан с вином.
- Военный что ли, из какой бригады? – опять та же песня…
- Да нет, турист я, просто отдыхаю…
Недоверчивая пауза, испытывающий взгляд на машину, мои армейские штаны и берцы...
- Ну не хочешь - не говори. Ты только не убивай нас.
- Почему говоришь так, отец? Зачем мне вас убивать?
Снова этот взгляд, недоверчивый, но без ненависти и злобы. Взгляд человека, покорно безразличного судьбе.
- Раньше так было. Приезжали на джипах, убивали тех, кто не успел спрятаться в лесу. Давно уже не было, а сегодня, когда твою машину увидели, все из деревни спрятались… А я старый, мне умирать не страшно – убей меня если хочешь, только женщин не трогай.
Я знал, о чём он говорил. Эти встречи с людьми в пустынных горах, где едва в каждой десятой деревушке теплилась жизнь, всегда переходил на разговор про войну. Почти сразу. Две-три общих фразы и дальше разговор уже о войне. А ведь уже больше, чем 10 лет прошло…
Но также, как стены домов в покинутых селеньях покрыты выбоинами от пуль и снарядов, так же ранены и люди, просто выбоины на них не так заметны. И что самое страшное – у людей это не лечится. Все, кто мог – уехали, бросив всё. А те, кто остались – остались в одиночестве, наедине с расстрелянными домами, осквернёнными церквями и кладбищами.
Старик принял угощение, и слово за слово, началась странная ночная беседа, в которой два человека из разных миров нашли общие слова.
- Огородом, пара свиней есть. Охотимся, зверя развелось в лесу. Как-то живём. Раньше колхоз был. Во время Союза огромные стада пасли, по несколько тысяч голов. Овцы, коровы. Потом распалось всё. А после войны совсем худо стало – Россия пенсию платит пять тысяч рублей, только что тут купишь. Всё своё. Людей нет почти. В деревнях по два три человека остались, и те старики.
- А что не уезжаете? Всё в городе то легче будет?
- Куда нам… Старые все. Да и кладбище тут наверху, куда от своих могил уедешь? - Почему здесь ночуешь? Давай спустимся в дом, стол накроем. Ты не волк, и мы тоже люди – хоть в кровати поспишь.
Я улыбаюсь. Я знаю — это от чистого сердца. Знаю, что раз поверив совершенно чужому человеку, эти люди поставят на стол всё то немногое, что у них есть. Не из корысти, не по необходимости пустить пыль в глаза – просто из глубины души.
В таких местах не знают, что фальшивым гостеприимством можно заработать деньги. Не лукавят, предлагая стол и кров – просто так здесь было всегда. Суровые горы и безжалостная природа всегда требовала от людей человечности и сплоченности. И ни войны, не предательства политиков не отняли этого у людей.
- Нет, отец. Я буду ночевать под небом. Ступай с миром. Мне ничего не надо.
Молча, понимающе кивнул. Ещё пара глотков черного терпкого напитка и старик растворяется в плотной темноте опустившейся ночи. Только звёздочка его маленького фонарика несколько раз мелькнула среди деревьев. Ушёл спокойный, зная, что я не принесу беды этим и без того покалеченным людям.
Хотя, и добра я им принести не смогу – ведь мир, в который я вернусь через несколько дней – он безжалостен к любым проявлениям искренней доброты и человечности. Из этого мира сюда пришла страшная война, порвавшая все связи и отношения, разрушившая многовековой уклад жизни. Разорившая семейные очаги.
Вот я сидел и думал... Что люди, пережившие страшное несчастье – войну, всё равно остались людьми больше, чем те, кто, вряд ли даже слышали про эту войну, но тем не менее, в открытом человеке видят только мишень для собственного подлого оружия – хитрости и жадности.
Совсем стемнело и облака рассеялись. Коромыслом через всё небо лёг над ущельем Млечный Путь, и в нем можно было сосчитать каждую из несметных песчинок, настолько ярким было их сияние и прозрачным осеннее горное небо.
Такое красивое и безразличное к нашей человеческой суете. Отлично было лежать на земле и отпускать взгляд в самую глубину вселенной, полной звёздного хаоса и какой-то невероятной и непостижимой гармонии, ощутимой только в горах.
