Утечка заметок на 6-й День Персонажа Фокусника

[Портрет] Искусство Иллюзии Говорят, видеть — значит верить, но истинная магия опровергает это утверждение, превращая иллюзии в незабываемые легенды.

Серве Ле Рой: Полевые заметки расследования I

Прошло немало времени с тех пор, как Серве Ле Рой исчез бесследно. Когда-то прославленный за изумительный трюк «Левитация Асра», молодой фокусник сделал свой последний поклон на сцене театра Роял на Друри-Лейн, снял шляпу перед публикой и шагнул в завесу сценического дыма — и больше его никто не видел.

Человек, целиком преданный театру, Серве исчез с тем же изяществом и загадочностью, что и вся его магия. Исчезновение было настолько завершённым, уход — столь захватывающим, что и по сей день его имя у всех на устах.

Некоторые утверждают, что его похитили — вытащили из запертой квартиры чьи-то неизвестные руки. Когда уборщица уговорила домовладельца взломать дверь, внутри они обнаружили беспорядок и клочки бумаги, напоминающей разорванное «письмо с требованием выкупа» (впрочем, многие считают это очередной выдумкой той самой уборщицы, известной своей любовью к басням). По другой версии, Серве сам ушёл, чтобы сбежать от настойчивого газетчика, который каждый день караулил на углу и умолял взять его в ученики.

Как бы то ни было, сначала исчезновение Серве Ле Роя осталось почти незамеченным. Даже когда его затянувшееся отсутствие стало казаться странным, общественность решила, что неуловимый иллюзионист просто укрылся в каком-нибудь тёмном уголке мира, где втайне готовит следующий поразительный номер. На самом деле, полиция занялась делом лишь после того, как судебный иск, связанный с немалой компенсацией, вынудил их действовать.

По заданию редактора я отправилась в участок, чтобы взять интервью у главного фигуранта дела — Фалька Ле Роя, некогда известного торговца искусством, ныне обедневшего и к тому же отца исчезнувшего мага. По слухам, любую картину, к которой он прикасается, независимо от подлинности, можно продать за баснословную сумму, и именно поэтому в торговых кругах его прозвали «Позолоченной рукой».

Когда я пришла в камеру, он как раз яростно спорил, его дорогой костюм был перекошен и помят.

— Морской пейзаж Айви, исполненный с такой точностью, что, смею сказать, сам Тёрнер не отличил бы его от собственного! Я продал его всего за три тысячи фунтов — и вы называете это мошенничеством, безмозглый филистимлянин!? — вспыхнул он.

Плюнув кровавой слюной на пол, «Позолоченная рука» держался с таким высокомерием, что легко можно было забыть о вони застоявшегося табака и принять камеру за роскошный аукционный зал. Когда я вошла вместе с офицером, он мгновенно подавил гнев, пригладил пиджак и повернулся ко мне с отрепетированной, подобострастной улыбкой:

— Вы, должно быть, та самая журналистка? Значит, уже слышали, как этот деревенщина обвиняет меня в продаже халтуры? Да-да, тот самый олух, что разнёс старинную лавку вдребезги! Все обвинения — ложь! Я не имею ни малейшего отношения ко всей этой мерзкой истории…

Я молча слушала его оправдания, пока не положила перед ним фотографию с места преступления.

— Ах, так? И почему же свидетель видел, как вы врываетесь в антикварную лавку в смятении, сносите витрину и разбиваете экспонат стоимостью в восемьдесят миллионов фунтов… На месте нашли ваши следы. В отличие от продаваемого вами искусства, такие доказательства трудно подделать.

Уловил ли он насмешку в моём голосе — не знаю. Но он не обиделся. Вместо этого просто лениво улыбнулся, словно угроза многомиллионного штрафа тревожила его не больше, чем пылинка на лацкане.

— Простите, но одна фотография и пара безумных обвинений — это ещё не неопровержимое доказательство. Я и правда был там, но лишь мимо проходил. В знак чисто гуманной доброй воли я согласен взять на себя часть убытков. Но уж точно не всю сумму.

Говоря это, он принял вид человека, искушённого в переговорах, его взгляд скользнул по моему лицу, словно он считывал эмоции, как бухгалтер считывает цифры.

— А остальное пусть предъявляют моему сыну, Серве Ле Рою. Вы наверняка слышали имя? Знаменитый иллюзионист с Друри-Лейн! У него в рукаве больше денег, чем голубей и платков! Для него такая сумма — пустяк.

— Мистер Ле Рой, власти уже начали расследование исчезновения вашего сына. Серве давно не появлялся в той квартире. Как его отец, вы ведь знали об этом?

На лице мелькнуло беспокойство. Он попытался улыбнуться, но пальцы начали постукивать по столу с нарастающей нервозностью.

— Ну так найдите его, чего ждёте?! Разве вы, полицейские и журналисты, не гордитесь своими связями и ресурсами? Газеты, знакомые, ваше проклятое влияние — используйте всё! Найдите его! Я ни пенни платить не стану!

Глядя, как когда-то уважаемый торговец искусством оскалился от ярости, я поняла: эта ярость — лишь отчаянная уловка, попытка выманить сына из укрытия. Увы, попытка оказалась тщетной.

Несмотря на все усилия полиции, прессы и кредиторов, Серве Ле Рой так и не удалось найти. Его отец, неспособный выплатить долги, оказался за решёткой. Я сочла дело закрытым… Пока не получила неожиданное письмо из тюрьмы — просьбу о встрече, подписанную «Позолоченной рукой».

Что заставило меня откликнуться — чувство солидарности после бесплодных поисков или жалость к человеку, приближающемуся к пятидесяти и обречённому на заключение, — не знаю. Но я пришла, как он просил, в комнату для свиданий.

— Мисс… умоляю вас, помогите. Я дошёл до предела и не знаю, к кому ещё обратиться.

Прошло всего несколько месяцев, а человек, некогда державший в кулаке арт-рынок, стал тенью самого себя. Гордыня исчезла, дерзость угасла. В тюремной робе, с потухшим взглядом, он выглядел опустошённым.

— Что бы это ни стоило… пожалуйста, найдите Серве! Я не прошу, чтобы он выплатил мои долги. Я просто хочу знать, что он жив… что с ним всё в порядке. Он всё, что у меня осталось.

Глаза его увлажнились, но я не могла понять, правда это или театр. Он уверял, что Серве уже исчезал прежде без предупреждения, и всё ещё верил: и на этот раз это просто временное отсутствие, а не конец.

— Возможно, вы не знаете, но наши отношения давно испорчены. Он презирал мою склонность угождать элите, ненавидел мою жажду быстрой наживы. Особенно подделки — называл их мусором.

Но позвольте… А разве магия, которую он так любил в детстве, чем-то отличается? Я подделывал картины, он — обманывал публику с помощью дыма и зеркал! Но почему-то его обман — это искусство!

Он тяжело вздохнул и горько рассмеялся, больше над собой, чем над чем-либо ещё:

— Вы поймёте, когда встретите его. Мы с ним одного поля ягоды. Оба мастера обмана.

В воспоминаниях «Позолоченной Руки» юный Серве был «странным мальчиком», одержимым единственной страстью — магией. Он подолгу сидел один в тёмных углах их склада, окружённый поддельными картинами, мастеря из сломанных рам и обрывков ткани какие-то диковинные устройства, которые называл «магическими приборами». Однажды, как вспоминал отец, они продали поддельную картину знатному господину по полной цене — и Серве, вдруг выступив вперёд, указал на инвентарный номер на обороте холста, сорвав тем самым сделку, которую отец так долго выстраивал.

Вспоминая тот случай, отец не мог до конца скрыть раздражения, что снова появилось в его голосе:

— Он презирал мои деньги, не понимая, что именно эти подделки оплачивали его дорогу в театр. Он что, и вправду думал, что старик Джон — жадина какой был — стал бы учить его хоть какому-то трюку просто так, из доброты?

Чем сильнее магия завладевала Серве, тем дальше он отдалялся от дома. Всё дольше оставался в театре, всё реже говорил с отцом. После последней ссоры он исчез — снял квартиру где-то в городе, по собственному выбору. Вернулся лишь однажды — на похороны Джона, своего наставника. Этот короткий визит оказался их последней встречей. Вскоре после этого Серве исчез окончательно.

Чувствуя важность момента, я спросила подробнее о его неожиданном возвращении. Лоб «Позолоченной Руки» нахмурился, будто от боли.

— В тот день я собирался в командировку. Открываю дверь — а он стоит, весь мокрый, прямо на пороге. Ни слова не сказав, просто вошёл и заперся у себя в комнате. Днями сидел там, будто призрак, ни разу не вышел. Горничная, что носила ему еду, говорила, что он возится с цепями и замками, а руки у него были все стёрты до крови.

Он непроизвольно сделал жест, будто снова переживал тот момент:

— В тот день я больше не выдержал. Открыл дверь. И случайно опрокинул какое-то железное кольцо на столе — и мальчишка набросился на меня, как зверь, совсем не в себе.

Он закатал левый рукав и показал бледный шрам, тянувшийся вдоль предплечья:

— Он заорал что-то вроде: “Не трогай моё устройство, а то тоже умрёшь!” — и вытолкал меня, а потом снова заперся изнутри. Я ожидал, что он будет горевать по Джону, но не думал, что дойдёт до безумия. Тогда он напугал меня сильнее, чем я готов признать. На мгновение я даже подумал...

Здесь его охватил какой-то безмолвный ужас, и разговор резко прервался.

— Это был последний раз, когда я его видел. Больше он не возвращался. Но если вы хотите выяснить, куда подевался Серве — я могу дать вам несколько имён.

«Позолоченная Рука» нацарапал на клочке бумаги имена и адреса, и передал мне. Лицо его, на миг посветлевшее, снова потемнело.

— Серве вырос между подлинным и фальшивым, среди искусства — как настоящего, так и поддельного. Он имел врождённое чутьё на подлинность, интуитивное чувство истины. Я никогда не верил, что он по-настоящему презирал подделки — только те, что были грубыми, небрежными, халтурными. Он однажды сказал, что хочет создавать иллюзии, которые ценнее самой реальности, и что магия — это высшая форма искусства: создание иллюзий настолько совершенных, что они становятся реальностью. Но фальшь остаётся фальшью. Как бы изящно она ни была сделана, она никогда не сравнится с подлинным искусством. Он ненавидел, когда я говорил такие вещи. Вот почему он ушёл. И больше никогда не оглядывался.

Я молча смотрела на этого человека, не говоря ни слова. Хотя он презирал дешевый блеск магии и спектакля, он всё же был готов тратить значительные средства, поддерживая стремления сына. Всю жизнь он стремился к обществу элиты, превознося настоящее искусство как святыню, но надежду возложил на вульгарные забавы, на которых мог нажиться его сын. Так он и жил — гордый, полный противоречий, пока однажды не понял, что остался один, а семья всё дальше уходила из его жизни.

И хотя их связывала кровь, они оставались чужими. Неспособными по-настоящему понять друг друга. Для Серве подделка искусства была скучным ремеслом, лишённым настоящего волшебства. Он стремился к магии — к миру, наполненному неизведанными чудесами. Поэтому он снова и снова добровольно запирал себя в клетках, полных хитроумных механизмов, наслаждаясь аплодисментами удивлённой публики после каждого исчезновения.

И сейчас Серве скрыт за тайной дверью. Там нет презрения, нет утомительных споров — только иллюзионист и его последняя загадка. Возможно, я ищу не ключ к его исчезновению...

А ту самую дверь, через которую мир сможет заглянуть в его последнее великое чудо.