"Там, где летом зной"

Поэма о взрослении. Воспоминание о первых уникальных детских ощущениях. Первых метафизических представлений о мире. Это собственное размышление о том, в какое время наступает тот момент, когда жизнь разделяется на «до» и «после»; когда ребенок перестает быть ребенком и перестает ли… В какой момент начинается осознанность, – появляется способность к рефлексии, обостряется внимание к деталям, обретает силу внутренняя воля?

*

Ветрами навеянный пьяный дурман

Заигрывал перьями ночью,

Роскошными гривами взгляд любовал

И голосом пел он. Сочным.

Но в час возродились ушедшие ле́та

И, знойным лучом траву рассеча,

Огонь стал тогда не лучше, чем пепел,

Что он оставляет после себя.

*

В панельных домах под сенью деревьев,

В маленьких шортиках, смотрит на мир:

Он одинокий, не слишком счастливый

И слишком уж юный, чтоб быть здесь одним.

Единственным умным, спокойным,

Мечтательным много, немного упрямым;

Романтик, попутчик, ранее утро,

Как ветер ревнивым к собственным дням.

Он в мире не жил, его дом была тень,

Хоть солнце ехидно игралось с ним в прятки;

«Поймай меня, мальчик, ты моя тень!

Ты тень от солнца. И мрачные святки!»

Холодным он стал, как буря в ноябрь:

Нежданным, негаданным, жутким, ненастным;

Стелил он постель на махровой земле,

Он с птицами пел и жил не напрасно.

Он это знал, он видел деревья,

Что выросли выше панельных домов.

На память его пришли откровенья

В их отзвуках шелеста и голосов,

Зелёных и свежих, как вечером волны

Уносят кораблики вниз вслед за пеной.

Кто был родным ему? Снег или горы?

Он думал, что все. Кромь его же родных.

Пыльцою навеянный лёгкий соблазн

Черёмухи вычурной запах томит.

Средь пыли и скуки сухой ураган,

Он вечером, ночью, днями не спит,

В кровати он душит той летней жарой,

Что не остыла в горячем асфальте.

Город, сиреневой серостью дышит,

Лишь тополями смягчая истому.

Мама укрыла халатом из шёлка,

Чуть намочив холодной водой,

Завтра он будет вопить, пока не умолкнет

Вопль детей в песчаном двору.

*

Он вспомнил, как вечером стояли под ивой

И целовались впервые они. Был рассвет.

Что ж он знал тогда про мифы?

Коль было ему лишь одиннадцать лет.

Он вспомнил, как сердце, разбитое о боль,

Он рисовал на песке под изъеденным вязом:

То было сердце вообще или тополь?

Шесть ему было, его разум не связан.

Говорили они: «всё пройдёт, не печалься,

Ты ещё влюбишься, тебе ещё рано».

Смешно им всем было, ему — только кайся,

Что в мир он родился малым созданьем.

Что все мы рождаемся в ничтожности тела,

В умственной слабости, наш мир ещё пуст –

От груди поначалу отлучили нещадно,

Теперь отлучают от собственных чувств.

Но ладно, не страшно, я подожду,

Пока не закончится безоблачный зной.

Он дождь полюбил, ненавидел жару,

Чтобы поплакал дождь за него.

*

Мечтами навеянный сахарный август

Его целовал, как пчёлы целуют

Пестики цвета в садах из петуний

Средь серых панельных домов.

В саду за домами — китайская вишня,

У школ за заборами плодит абрикос,

И мухи, и осы вовсю облепили

На кухне заветренный первый арбуз.

Вода зацвела в мелководиях поймы,

И Волга покрылась плёнкой цветной,

Точно в неё бесконечно сливали

Нефть и бензин, сперму и гной.

Дождями не радовал сахарный август,

Лишь сухостью мёртвых полей.

Смрад птицефабрик, абразивный дурман.

Он только лишь ждал, когда кончится день.

*

Человейники серые, серые тропы;

школы все серые, серые звезды.

Пыльные парки и пыльные люди,

грязные лица, чёрные ноги.

Сандалии все рваные, платья в цветочек,

Соски из под маек, прозрачные кофты.

Грязь под ногтями, сальные волосы,

Тушь по щекам, шляпочки с лентами.

Подмышки все мокрые, потные кресла в автобусах;

мёртвые голуби. Серые панельные дома.

Заборы у школы, заборы в садах,

На небе заборы, заборы в душе.

Дороги в заборах, забор в головах –

Нам снятся заборы. Без них мы нигде.

Без них бы терялись средь серых дворов,

Без них бы бросались под фары.

Без них бы вся жизнь была под откос,

Без них бы мы жили так мало:

Без них бы не знали, как дальше

Пройти по аллее до офиса.

Без них бы себе не искали мы пары,

Помидоры не покупали бы в розницу.

Без них не ходили бы в школы

И слушали бы Моррисона.

Без них бы мы не называли

Наш городишко пустоты,

Город пыли, солнца и проката стали, –

Городом нашей мечты.

*

Музы́кой навеянный вечный полёт

По грунтовым дорогам в ад.

Туман над водой. Огонь в небесах.

Не дал себе волю мчатся назад.

Ты тот человек на горе в серебре,

Что видит июльское утро.

Параноик, спешащий во мгле

В дом восходящего солнца.

Шелковиц полуденных сладкие ягоды

Падают наземь к стопам:

Ты тихо идешь по земле, удивляясь

Своим же кровавым следам.

Нам весны пророчат лихие деньки,

Влюблённость и шарм,

Полуденный, выжженный, заговорчески-пьяный,

Чуть розоватый весенний обман.

Он сыростью зимней всё ещё дышит –

Полуденно-парящей, ненастоящей,

А только кружащей краснотами вишен

Иль алостью крови, бурлящей в тебе.

Он юности свежей предпочёл себе раны

Наносить на холодное тело.

Он юности нежной предпочёл себе слезы

В маленьком сердце, вместившем весь мир.

О, алые грозди! О, зимние розы, лепестки желанно-пахнущие!

Какие вы ясные, туманнотелые!

Мысли твои, в бесконечности кружащие,

Они прерывисто-беглые.

Они свирепые, свистяще-разящие, шумные,

Горестные, пурпурно-дождливые,

Устеленные июльским пухом.

Ты знаешь, что пахнешь землицею лунною,

Ты вышел из юности, но пахнешь её духом.

*

И слишком уж рано, рано уж слишком.

Ты это знаешь, твой взгляд не обманут

Обломками времени, несомым песком,

Ты видишь, ты знаешь, ты чувствуешь, Со-чувствуешь.

Со-сочувствуешь себе одинокому,

Себе слишком взрослому,

Себе всё ещё малому, ребёнку без имени.

Без дома. И всё по-домашнему, но дома не знал.

И вроде бы в обществе, но людей не видал.

И вроде растёшь, умнеешь, крепчаешь,

Да разум твой взрослым не стал.

И детским он не был, он не был мужским.

И женским он не был и не был немым.

Но был молчаливым, был в сверхзадачах,

Он был идеален – он был непростым.

Верблюдом ты не был.

Львом не рождался.

Ребёнком родился –

Ребёнком остался.

*

Невиданных стран его око желало,

Неслыханных песен на чужих языках.

Он знал, что язык – змеиное жало:

Обманчив, изменчив, перенасыщен.

И девственных пятен желал отыскать

Где-то в пещерах от Мекки до Рима,

Чтобы не спать средь холодных столпов

Урбанизированного мира.

Такого тяжёлого, сложного,

Сверстанного в дремучие коллажи.

Железнодорожного…

С этюдами, обманом зрения, во лжи!

Такого ненасытного, растущего,

Вечно расширяющегося

Тиражами панельных стен,

Чщетно цветами раскрашенных,

Точно бы это спасало

От цвета, что стынет под краскою – тлен.

Спасало от пыли и скуки,

Сумасшествия.

От ожиданий пришествия:

Второго, четвёртого, четыреста сорок четвёртого.

Вот он – обман, абрис фасада потертого.

Он где-то на Маркса любил погулять,

Где скатные крыши двухэтажных домишек

Были масштабны ему,

Были масштабы двору мальчишек

И тополям, что росли на углу.

Во влажности поймы среди старых дубов,

В низменности степи,

Среди полей из подсолнухов, их голосов,

Где никто не ставил сети.

Где не было проспектов Ленина,

Октябрьских дворцов,

Пионерских пастбищ на мощеных площадях,

«Грамши» не кликали «Грамшами»…

Где остановки назывались фруктами,

Где не было асфальтовых дорог,

Где пахло лишь травой и сеном, ячменём, листвой дубов,

Где не было роскошных вычурных домов.

Где можно разводить костры и тени созерцать в ночи:

Как твой же стан становится мощнее

В отблеске стволов и полыхающей листвы.

И в крике бешеном взорваться!

В крике! Так кричи! Кричи, что мочи есть

И слушай собственные волны на воде.

Кричи, коль голос не задумал сесть.

Тебя не видно. Ты во тьме.

*

Шикарные кладбища, большие базары,

Ристалища, капища,

Храмы и бары.

Солнце светит ясно-обжигающе.

Мраморные кладбища, богатые базары,

Советские ристалища, сталинские капища,

Сусальные храмы и людные бары.

Солнце светит нагло-проникающе.

Где же мы были тогда средь черных тополей,

Где же мы были, что упустили?

Куда мы прогнали всех лебедей?

Когда мы надменность свою пропустили?

*

Безлюдные, тихие, игольчатые тени,

Зовущие в вечность свою.

Робость и копоть на лице затвердела,

Точно кровь чернеет в полну луну.

Остаться до ночи в безлюдном дворе

Средь черных панельных домов.

Уйти, потеряться, заблудиться, страшно бояться,

Найти воротá, что вводят во тьму.

О, мысли чернющие, мысли свободные,

Как вы настырно тревожите душу,

Как вы нещадно лишаете шанса

На жизнь препростую, обычную, юношу.

Все ему кажется чуть приоткрытым –

Стоит лишь только ему заглянуть.

Он граней не видит в столь многоликом

Мире большом и слишком намешанном.

Тогда он не знал названий сокрытых,

Он Слова не ведал, что ключ ко всему

Читал между строк. В пробелах

И в Мимо. Пустоты впрягая в узду.

Он богов называл именами стихий,

А музыку Сфер – дыханием ветра.

Обрядами были записи снов,

Понтийские солнца – язы́ками пепла.

Он танцевал на изорванном хо́лсте

В танце парящем, полночно-кружащем,

Животворящем и Мимо-проносящем.

Он пел птичьи песни, трельнозвучиные,

Волокнистые, волнообразные.

С шелестом древ за окном торговался:

Думал, как спрыгнуть с седьмых этажей

И уцепиться за кроны деревьев, –

Себя-убийством основывать Жизнь.

Жилисто-сочные, бражнопахнущие

Вольнолетящие, молнеискрючие

Голоса внутри, страждущие,

Светоненавистные, падучие.

Се ангелов пенье иль демона клич?

Маково-ласковый бархатный китель

Руками сжимает где-то в груди…

Демононебожитель

Открыл ему Эрос, Фили́ю, Агапе,

Мистический плод, творящее семя,

Фаллический абрис в движении солнца,

Бдения ночью, Вагинальное время.

Смолами льющийся, кровью скрепленный,

Струпно-рубцовый внутренний жар.

Пыл и огонь, свобод внезаконных,

Влажный и жертвенный пылкий оргазм.

О, юность, созвездие львенка,

Где, как не там набраться нам сил,

Вечнозеленых, вечногорящих, вечноизвергаемых

Водами глубоководных лир.

Струнами дышит. Воздухом светит.

Солнцами пахнет. Цветом играет.

Задожди́ло. Заветри́ло.

Загрози́ло. За-мер-ло.

Тень.

*

Стареющий свет. Заново рожденная полночь.

Зеленоглазая она, веками прикрытая.

Облачными веками, пришедшими в помощь,

Как горесть, улыбкою сокрытая.

Полночные вороны перьями стелют

Постель снохождений, постель снорождений.

Закрывшись во комнате в свете свечей,

Ждёшь ото снов откровений.

Писать он востребовал живые картины,

И точно он понял устройство живого:

Растений, зверей, природы обитель, он видел их спины!

Могучие спины колоссов реального мира.

Всякий фрактал, идентичность изгибов

В строгой системе общего фарса.

Umbra, деталь, анализ и психо-

Скрыты в пространстве от Луны и до Марса.

И масляных красок навязчивый шлейф

Вдруг стал роднее, чем воздух.

Лен, конопля, хлопок и джут

Стали приятней матушки шёлка.

Всё самое доброе, самое нежное, светло-преснежное

Принимали холсты, наполняясь предметом.

Никакой темноты, лишь туман глубины у моря безбрежного,

Вихря безнадеждного, крещеного летом

И нареченного зноем коварным в шалостях будней;

Праведным блеском, несомых в пыли,

Лазурных лучей в сиянии лунном,

Где мы когда-то были влюблены.

*

В памяти юной не было лета, славных забав,

Лёгких ночей не было летом,

Не было сильных утрат,

Да горесть мешалась со смехом.

Памяти вечных стремлений к полёту,

Резвому духу, что ждал кораблей;

Крыжовнику сладкому у тёти в саду,

Ясным ночам в веренице тех дней,

Что мыслями тучными в клетке держали

И трепетно били руками творцов

По мягкой мембране на барабане,

Что демон украл у поэтов, чтецов:

Блуждающих бардов в лесах из осины,

Шутов королевских палат, –

Он музыку их передал без усилий

Ему – рождённому летом,

В чьём сердце навеки был только хлад.

Декабрьский снег в июльский пожар.

Августовский ливень.

И в полдень нагрянувший лунный удар.

*

О, лета́, зачем лета́ манили

Влюблённостью дней и жаром сердец?

Зачем жарой заполонили

Скоротечность чувств, несчастный конец?

*

Сомнительно греет вечернее солнце,

Под ним пыльца и тучки комаров.

Коса на Волге обмелела

И стала стаей островов.

Песчаных волн далёкий горизонт

Рябит в глазах, и плотный воздух

В лёгких дышит ароматно,

И млеет над бедой открытый Космос.

Ласкающий блеск восходящих светил –

Интерлюдия смерти.

Сомнительный соблазн – играться в жизнь

В бесконечно-смертной круговерти.

Молоды светила, но так далеки;

И звезды молоды, но слишком холодны;

И молоден ты, и настолько горяч,

Что кажешься старше Вселенной самой.

Наш мир надлежало построить сначала,

Наш свет уж не светит, как светили когда-то

Ярких фронтонов былые каскады.

Нам вывески светят: базары и бары

И золотом режут глаза наши собственные храмы.

Май – июнь 2022