какураны
Хаитани Ран давно разучился искренне улыбаться кому-то, кроме брата. Да и улыбаться, стоя над трупом, пусть и незнакомого человека, было бы не очень уместно - впрочем, когда это его волновало. Мужчина зачем-то несильно пинает слабо шевельнувшуюся ладонь - да мёртв он, точно мёртв, люди вообще обычно не выживают после сквозного пулевого ранения в лоб.
Какучо рядом оглядывает комнату - слишком уютную для жилища криминального авторитета, на стенах - фотографии семьи вместо обычных для таких мест дорогих картин, на полках - живые растения, у стены - покрытое тёмным матовым лаком пианино. Какучо хмурится, припоминая что-то из досье.
Ран не отвечает - пусть занимается, дочку они не тронут, она же не виновата в сомнительных махинациях отца, но развивать эту тему, помня, что Какучо сам потерял родителей, он не хочет - по крайней мере, не в такой ситуации. Задумчиво проводит кончиками пальцев по гладкому дереву, откидывает крышку.
-Не знал, что ты умеешь играть.
Врёт - понимает Какучо, едва длинные изящные пальцы касаются клавиш - врёт и не краснеет, его «немного» лучше большинства пианистов, которых он слышал. Ноты вспархивают из-под пальцев, подобно маленьким птицам разлетаются по комнате, прыгают звонким рикошетом от стены к стене, теряются в листьях растений.
Мелодия, которую он играет - печальная, но будто суховатая, как старое письмо, как скрученный осенним ветром лист. Что творится в глубине порочной души Хаитани Рана - Какучо не знал, они разговаривали не так много, несмотря на давнее знакомство, но музыка, гулким эхом отдающаяся от стен, в итоге рассказала о нём больше, чем слова.
Ран смотрит на него с интересом - Какучо не сразу понимает, что он уже доиграл.
И ведёт тёплыми после игры пальцами по его, мягко укладывает на клавиши.
Это какой-то сюр - думает Какучо - играть над трупом им же и убитого человека, но послушно нажимает, повинуясь рукам Рана, вздрагивает, пугается слишком громкого звука, снова неуверенно давит на слегка шершавую костяную пластину.
Сердце «Бонтен». Самый живой из них.
Хаитани Ран давно разучился искренне улыбаться кому-то, кроме брата. Какучо учит его этому снова.