Париж в 2440 году: консервативная утопия 18 века
В 1772 году вышла в свет книга французского драматурга и писателя Луи Себастьяна Мерсье (1740-1814) - "Год 2440. Сон, которого, возможно, никогда не было". Роман был написан несколько ранее, но издан в Лондоне, поскольку во Франции вплоть до революции 1789 года книга была запрещена.
Титульный лист первого издания 1772 года. Гуглбукс.
Эпиграф из Лейбница гласит: "Настоящее чревато будущим" (или "беременно будущим").
Почему в названии упоминается "сон"? Дело в том, что свои эссе на философски-этические темы Мерсье именовал "снами", и они в 18 веке даже переводились на русский язык.
Судьба романа
Книга про 2440 год имела успех. Вскоре после публикации ее перевели на английский и немецкий языки.
Первое издание на английском - 1772, перевод У. Хупера.
Перевод с измененным названием: "Возвращение Астреи, или Счастливые дни Франции в 2440 году" - вышел в свет в 1797 году, переводчицей была дама, Хэрриот Августа Фримен (о ее личности мне сведений найти не удалось).
Английский перевод 1797 года (Хэрриот Августа Фримен).
Издание на немецком тоже появилось в Лондоне (по крайней мере, так указано на обложке), и тоже в 1772, как первый английский перевод.
Автор немецкого перевода - личность известная и уважаемая, это теолог, писатель и просветитель Кристиан Феликс Вейсе (1726-1804). Это он придумал прекрасную поговорку - "Завтра, завтра, не сегодня, так лентяи говорят" („Morgen, morgen, nur nicht heute! Sprechen immer träge Leute“).
Christian Felix Weiße, портрет работы Антона Графа (ок. 1769)
В общем, книга довольно знаменитая, и в 18 веке она пользовалась популярностью в разных странах, несмотря на запреты. А после революции 1789 года роман был, наконец, опубликован и во Франции, причем весьма качественно, в трех томах, и с портретом автора на фортитуле.
Фортитул и титул парижского издания 1798 года. Том 1.
Русский перевод появился... лишь в 1977 году в серии "Литературные памятники":
Год две тысячи четыреста сороковой : Сон которого, возможно, и не было / Л.-С. Мерсье ; пер. А. Л. Андрес ; изд. подг. А. Л. Андерс, П. Р. Заборов ; отв. ред. П. Р. Заборов. — Л. : Наука : ленинградское отделение, 1977.
Сокращенная версия была перепечатана в журнале "Нева" в 2009 году (автор публикации - Маргарита Райцына); этот вариант доступен в сети.
Попаданец в Париж 2440 года
Роман можно было бы отнести к модному ныне жанру "попаданческой" литературы. Герой засыпает у себя в 1771 году и просыпается в 2440-м. Почему выбрана именно эта дата, не объясняется. С таким же успехом это мог быть и 1930 год, и 2024.
Сразу разочарую любителей футуристических фантазий: никакого футуризма в тексте Мерсье и в помине нет.
По сравнению с "2440 годом" другие старинные фантастические романы, созданные в первой половине 19 века, гораздо более футуристичны в описании технических реалий и средств связи.
О некоторых забавных вещах я тут писала.
"1722,1822,1922": из старинной венской фантастикиНаука и фантастика30 декабря 2022
Одоевский, "4338 год", или Письма в футуристический КитайНаука и фантастика25 июня 2024
Воздушные кареты 1825 годаНаука и фантастика24 июля 2023
Как правило, люди первой половины 19 века были просто одержимы идеей грядущего воздухоплавания, населяя города будущего огромным количеством летающих аппаратов самых причудливых конструкций. Механизация и автоматизация производства и сельского хозяйства также были в чести.
Карикатура Уильяма Хита, 1829. "Прогресс разума".
У Мерсье ровно ничего такого нет и в помине. Более того: в его Париже 2440 года жители ходят по улицам... пешком. Каретами пользуются лишь немощные, больные или перевозчики тяжелых грузов.
Герой романа удивляется увиденному:
Несмотря на значительное стечение народа, люди двигались свободно, спокойно, размеренно. Мне встретилось множество повозок со съестными припасами, с мебелью, но всего одна карета, да и то в ней сидел, как видно, очень больной человек.
— Куда же подевались, — спросил я, — все эти блистательные экипажи, искусно позолоченные, разрисованные, лакированные кареты, наполнявшие в мое время улицы Парижа?
Благожелательный спутник-экскурсовод героя поясняет ему здешние обычаи:
Правда, вы видите здесь несколько карет; но принадлежат они бывшим должностным лицам или же людям, известным своими заслугами и уже согбенным под бременем лет. Им одним дозволяется медленно катить по этой мостовой, где заботятся о безопасности каждого горожанина; и если бы кому-нибудь из них случилось наехать на человека, он тут же вышел бы из кареты, чтобы уступить ее пострадавшему, и до конца его дней оплачивал бы ему карету. Но подобных несчастий у нас никогда не бывает. Наши именитые горожане — люди всё достойные, они не считают себя униженными, если лошадь их уступит дорогу пешеходу. Сам государь наш нередко гуляет пешком среди нас; иной раз он удостаивает своим посещением наши дома. Устав от ходьбы, он выбирает для отдыха лавку какого-нибудь ремесленника. Он охотно являет нам пример того естественного равенства, которое должно царить среди людей.
2440 год. По улицам Парижа иногда ездят кареты, запряженные лошадьми (и это не аттракцион для туристов), но чаще всего король и вельможи гуляют пешком.
Коллаж: портрет Мерсье и вид Парижа от нейросети.
Хотя Мерсье упоминает снос ветхих строений в центре Парижа и появление красивых прямых улиц (будущие бульвары - детище барона Османа, железной рукой преобразовавшего столицу Франции), он, конечно, ничего не мог написать об Эйфелевой башне. Зато написал о том, что Версаль заброшен и превратился в руины (пока что этого не случилось - всё обстоит ровно наоборот, и надеюсь, что к 2440 году ситуация не изменится).
Бытовых подробностей, касающихся жизни в 2440 году, Мерсье явно избегает. Он не описывает в подробностях ни наряды парижан того времени, ни архитектуру, ни магазины (кроме лавки подержанного платья, где он меняет свой наряд 1771 года на нечто более современное), ни учреждений - кроме храма, где молятся Верховному существу, театра и академии.
В общем, фантастического в этой фантастике - почти ничего, за исключением невероятной даты в будущем.
Консерватор-революционер
А почему же роман запрещали по Франции и не приветствовали его распространение в некоторых других странах?..
Мерсье нисколько не сомневается в том, что в 2440 году Францией будет править король, а власть - передаваться по наследству. Только этот король должен быть хорошим: умным, просвещенным, справедливым, гуманным, сострадательным, добрым и щедрым.
(Ха-ха, где же такого взять? Абсолютная власть, как мы давно убедились на собственном опыте, развращает абсолютно).
Утопическое общество в романе - просвещённая монархия, причем король опирается на мудрых, высоконравственных, бескорыстных советников и представителей власти.
Армии в этом государстве нет - она просто не нужна, ибо между всеми народами на Земле царит братская дружба. Но органы общественного надзора, суд и служба исполнения наказаний не просто существуют, а прямо-таки процветают.
А в одном месте Мерсье угодил прямо в точку, предсказав разрушение Бастилии.
Мне сказали, что Бастилия была полностью разрушена по повелению некоего государя, который, не почитая себя богом над людьми, страшился божьего суда над королями; что на месте сего ужасного здания, столь справедливо прозванного Дворцом мщения и злопамятства королей, воздвигнут Храм милосердия; что ни один гражданин не исчезает из общества, прежде чем над ним не учиняется публичный суд; что народ уже и не помнит, что такое «секретное предписание об аресте», и это выражение известно лишь тем неутомимым ученым, что стараются проникнуть в глубь темных и жестоких времен.
Конечно, существующую ныне на месте государственной тюрьмы Оперу Бастилии (построена в 1989) можно метафорически назвать "Храмом милосердия", но оперный театр - это в чем-то даже лучше обычного храма, ибо тут репертуар обновляется чаще и рассчитан на всякую публику.
Возможно, такие мысли во Франции 1770-х годов воспринимались как крамола и клевета на государство. Сейчас же они кажутся экстраполяцией весьма консервативной общественной модели на будущее, и выглядит это местами весьма зловеще.
Утопия и антиутопия
Всякая утопия имеет тенденцию превращаться в антиутопию. То есть, рисуя картину счастливого будущего человечества и максимально справедливого общественного устройства, мечтатели и прожектёры неизбежно подгоняют живую жизнь под рассчитанный ими результат, безжалостно обрезая всё "лишнее", то есть непременно внося в утопию элемент насилия и произвола.
Свобода печати?
Мерсье декларирует в своем видении будущего свободу печати и отсутствие цензуры (гип-гип ура!), но... если в опубликованной книге власти и общество найдут некие порочные и вредные идеи, автору придется очень тяжко. Его вынудят носить на улице маску (не медицинскую!), и к нему домой будут регулярно наведываться представители "искусствоведов в штатском", ведя душеспасительные беседы, пока он не раскается и не исправится.
Ей-богу, цензура, наверное, предпочтительнее. В конце концов, запрещенный текст можно напечатать в Лондоне. Или распространять в рукописи. Или разместить на каком-нибудь литературном самиздатовском сайте - там никто тебя никогда не отыщет и не прочитает (проверено!).
Контроль над умами и уничтожение "вредных" книг
Мерсье описывает учебные заведения - колледж, академию и старушку Сорбонну.
У меня, честно говоря, шерсть встает дыбом от таких описаний. Упаси Аполлон и Музы от подобных "усовершенствований"!
"Колледж четырех наций" полностью отказался от преподавания древних языков
В этом коллеже четыре отделения, и преподаются там итальянский, английский, немецкий и испанский. Черпая из сокровищниц сих живых языков, мы уже не нуждаемся в древних.
Сорбонна занимается лишь тем, что старательно обучает своих учеников тому прекрасному языку, который что ни день совершенствует Французская академия.
Видимо, Мерсье в его школьные годы настолько досадили древнегреческий и латынь, что он готов запретить их изучение всем грядущим поколениям.
Абсолютно дикая идея. Напротив, я бы ввела обязательный курс латыни (хотя бы латыни!) в школах, потому что древние языки дают ключ к современным, позволяют понять сам механизм функционирования языка, а к тому же на этих языках написаны великие тексты, и точный перевод не всегда возможен. Древние авторы, что греки, что римляне, учат прежде всего свободе и внутреннему достоинству, и даже если школьник заучит хотя бы несколько расхожих афоризмов, он будет смотреть на мир несколько иначе.
Однако у Мерсье другой взгляд на эти вещи.
Экскурсовод героя рассказывает, каким образом производилась капитальная чистка Королевской библиотеки.
Мы с общего согласия свезли на обширную равнину все те книги, которые сочтены были либо легкомысленными, либо бесполезными, либо опасными; мы сложили из них пирамиду высотой с огромную башню, и поистине то была новая Вавилонская башня. Причудливая сия постройка была увенчана газетами, ее обложили со всех сторон всякого рода пастырскими посланиями, парламентскими представлениями, обвинительными речами и надгробными словами. Ее составили пять или шесть тысяч словарей, сто тысяч томов судебных решений, сто тысяч поэм, шестнадцать тысяч описаний путешествий и один миллиард романов. Всю эту устрашающую груду мы подожгли, и это было как бы жертвоприношение истине, здравому смыслу и хорошему вкусу.
То есть - костры из книг... Причем не только тех, что кажутся "макулатурой", но и тех, кто веками считались золотой классикой.
Изучая содержимое библиотечных шкафов, герой романа видит, кого сожгли, а кого оставили:
Я увидел, что из греков оставлены были Гомер, Софокл, Еврипид, Демосфен, Платон и особенно много сочинений любезного нам Плутарха; однако Геродот, Сапфо, Анакреон и мерзкий Аристофан подверглись сожжению.
Лукреций, за исключением нескольких отрывков, весь был сожжен, ибо физика его неверна, а мораль опасна. Уничтожению подверглись также пространные речи Цицерона, бывшего скорее ловким ритором, нежели красноречивым оратором.
Катулл исчез, исчез и Петроний. Квинтилиан весь уместился в тонкой книжице.
Ужас какой... Хорошо, что этого, надеюсь, никогда не случится. До нас и так дошли далеко не все античные тексты, многое сгорело в Александрийской библиотеке или было уничтожено невежественными и пассионарными христианами Средних веков (да, ученые монахи кое-что сохранили, но многое - в виде палимпсестов, то есть выскобленных пергаменов, которые все-таки удалось прочесть, ибо новые тексты вписывались между стертых строк старых).
"Катулл исчез"... Как жить без Катулла, люди?.. А Геродота - за что?..
Мерсье ненавидит историю и историков.
Нашим детям преподается мало истории, ибо история есть позор человечества и каждая страница ее кишит безумствами и преступлениями. Боже нас упаси представлять им все эти примеры честолюбия и разбоя. Педантствующие историки возвели королей в ранг богов. Мы обучаем наших детей более ясной логике и внушаем им более здравые понятия.
Время течет так быстро, неужто жертвовать досугом наших детей ради того, чтобы запечатлеть в их памяти имена и даты, бесчисленные факты и генеалогические древа? Как все это ничтожно по сравнению с тем обширным полем морали и физики, что простирается перед нашими глазами!
Как говорится, "на зеркало неча пенять"... Каковы события, такова и история. Это не повод отправить труды историков на костер и заменить знание реальных фактов и дат "правильной" идеологией.
Кстати, о точных и естественных науках во Франции будущего Мерсье практически ничего не пишет. Видимо, он сам в них не разбирался. Наверное, с его точки зрения и астрономия - вещь совершенно лишняя.
Преступление и наказание
Ужасающее впечатление производит рассказ о публичной казни преступника. Да уж... Века идут, тысячелетия сменяются, но француз 18 века свято уверен, что подобная практика и в 2440 году никуда не денется.
В чем же провинился осужденный?
Он, будучи человеком вспыльчивым и неуравновешенным, убил своего соперника, претендовавшего на руку той же самой девушки.
Гравюра 1775 года. Риксмузеум, Амстердам.
Преступление быстро раскрыли, преступника схватили, судили и... приговорили. При этом все относятся к нему с состраданием, не подвергают жестоким испытаниям и даже предлагают выбрать - остаться ли в живых и быть навеки опозоренным (то есть исторгнутым из общества) или добровольно принять смерть. Бедолага выбирает последнее.
Подчинитесь добровольно закону, смиритесь перед благодетельно строгим его приговором. Взгляните на слезы, что льются из наших глаз: они говорят вам о том, что, как только будет приведен в исполнение смертный приговор, гнев в наших сердцах сменится любовью. Смерть менее страшна, чем позор; вы избегнете его, согласясь умереть. Вы вольны еще выбирать, и, если хотите, мы сохраним вам жизнь, но жить вы будете в бесчестье, окруженный всеобщей ненавистью.
Преступник кивнул головой в знак того, что осуждает себя на смерть. /.../ И тогда с ним перестали обращаться как с преступником. Подошли священники и стали вкруг него. Прелат дал ему поцелуй умиротворения и, совлекши с него окровавленную рубашку, облек его в белую тунику, знак воссоединения его с людьми.
Ну прямо "Приглашение на казнь" по известному роману Набокова.... О том, что возможно обойтись вообще без таких крайностей, Мерсье в голову не приходило. Между тем в России при Елизавете Петровне (правила с 1741 по 1761) смертная казнь была фактически отменена. Французы либо об этом не знали, либо считали такую практику блажью.
Женский вопрос
Утопический Париж 2440 года - общество, в котором всецело господствуют мужчины. Королевская власть передается по мужской линии, все представители спецслужб, духовенства и образовательных учреждений - только мужчины. Я не совсем поняла, выступали ли на сцене женщины (Мерсье с осуждением вспоминает только кастратов, которые, однако, во Франции никогда не допускались в оперные театры). В академии и королевской библиотеке работают, опять же, лишь мужчины.
Забавно, но даже в журнальной публикации русского перевода в 2009 году глава "О женщинах" оказалась... пропущена. Экая дискриминация!
Изложим содержание этой главы вкратце, в пересказе.
Бесприданницы
Как объясняет герою его местный спутник, девушки, выходя замуж, не имеют другого приданого, кроме добродетели и природного очарования, кокетство в нарядах и манерах осуждается обществом.
Недоумение героя Мерсье по поводу отсутствия приданого порождает замечательный комментарий: дескать, женщины по природе всегда зависимы от мужчин, составляющих их силу и славу - таков исконный мировой порядок, всех всё устраивает. И если человек берет жену без приданого, то справедливо, что он не дает и приданого своим дочерям. При этом каждый обязан обеспечить жену всем необходимым, а она охотно и радостно признаёт, что всем обязана мужу. Благодаря такому обычаю браки всегда заключаются по взаимной склонности, в них нет материального расчета, причем девушки вольны сами выбирать, за кого выходить замуж.
Не сладко было и мужчинам, не имевшим средств для содержания семьи: они тоже жили в вынужденном безбрачии, довольствуясь вниманием дам легкого поведения или становясь монахами поневоле.
Почему Мерсье думал, что приданое нужно упразднить, отчасти понятно: во Франции (и во многих других странах того времени) отсутствие приданого у девушки обычно вело к полному отказу от замужества. Либо она уходила в монастырь (но там тоже требовался денежный или имущественный вклад!), либо становилась приживалкой в семье родственников (как Соня в "Войне и мире"), либо сознательно выбирала участь старой девы (но при условии, что у нее были средства к существованию), либо искала работу (а с этим было туго: гувернантка или компаньонка для образованных девиц, горничная - для относительно грамотных и неплохо воспитанных, и тяжелый ручной труд для необразованных).
Сам Мерсье долгое время жил в невенчанном союзе с очаровательной дамой, жениться на которой смог лишь в 1814 году.
Мадам Луиза Мерсье. Портрет работы Ж. Б. Грёза
Болезненной была и тема развода, практически невозможного у католиков. Можно было только разъехаться и жить раздельно, но без права вступления в другой брак. Единственной уловкой было признание брака недействительным - но тут требовался хотя бы внешний повод (близкое родство супругов, о котором они, якобы, не знали, или двоеженство и двоемужество).
В утопическом 2440 году развод разрешен по разумным причинам, к которым относится обоюдное решение. Тем самым обществу возвращаются два свободных человека, которые могут вступить в другие брачные союзы.
Как быть при этом с совместно нажитыми детьми, Мерсье не пишет. Видимо, дети остаются с отцом? Или их отдают на воспитание в казенное учреждение?..
Мерсье лишь вскользь упоминает, что воспитание и обучение ребенка зависит от его будущего общественного предназначения. То есть, вырваться за пределы своей социальной страты не получится: изначально старт - на разном уровне. Девочек, как я поняла, учат дома тому, что нужно хозяйке и будущей матери. Мальчиков - с прицелом на будущий род занятий, который выглядит почти предопределенным.
Во Франции 18 века имелись выдающиеся женщины: писательницы, актрисы, певицы, - и даже математики и астрономы.
Николь-Рейн Лепот: астрономия, время и красотаНаука и фантастика15 декабря 2024
Тем не менее, получить хорошее образование можно было только частным порядком. Ни в колледжи, ни в Сорбонну девушек не принимали.
Вот и в 2440 году никакого высшего образования для женщин не существует, и никакой профессиональной деятельностью француженки будущего заниматься не могут.
Большой привет Луи-Себастьяну Мерсье от первой француженки-астронавта, слетавшей в космос задолго до наступления 2440 года... Причем она побывала в космосе дважды, в 1996 и 2001 годах, и ее муж Жан-Пьер Эньере нисколько против этого не возражал, ибо сам был астронавтом и летал в космос в 1993 и 1999 году.
Клоди Эньере в модуле "Звезда" на МКС, 1996.
Резюме
Роман "2440 год" - не фантастика в нашем смысле слова, ибо там нет ничего собственно фантастического, кроме попадания героя в далекое будущее. Скорее, это философский трактат, соединяющий в себе жанры утопии ("я покажу вам, как надо!") и антиутопии (благими намерениями, как известно, выложена дорога в ад).
Но чтение оказалось не бесполезным.
Сверив часы с 1770 годом, мы можем убедиться, что социальный прогресс всё-таки существуют. Хотя реальность 2024 года крайне далека от идеала, особенно в отдельно взятых местах.
Моя космоопера "Хранительница" - не утопия и уж тем более, не антиутопия. В ней описан нормальный мир условного будущего (дат я принципиально не называю!), где сама философия жизни направлена на познание Вселенной и сотрудничество разных космических рас.
Мои романы из цикла "Хранительница" размещены на Литмаркете и на Литресе, а также на портале Литсовет.
А на Литмаркете выложены также бесплатные аудиоверсии четырех книг: "Тетрадь с Энцелада", "Тиатара", "Двойное кольцо" и "Око космоса".
Сейчас на Литмаркете выложена и полная аудиоверсия "Алуэссы" - пока за скромную плату, чтобы книга не разлетелась по сети бесконтрольно, как предыдущие.