Стихи Виктора Гюго о космосе
Виктор Гюго (1802-1885) - крупнейшая фигура во французской литературе 19 века. Он творил во всех жанрах: многотомные романы (самый популярный до сих пор - "Собор Парижской Богоматери"), драмы, повести, очерки, поэмы, лирические стихотворения...
Я бы и не подумала тут о нем писать, если бы не встретившийся мне эпиграф из Виктора Гюго при одной из фортепианных пьес Фёдора Акименко, посвященных астроному Камилю Фламмариону - № 2 из цикла "Звёздные сны" (1907):
"Сатурн, огромный шар, звезда похоронного вида" - или "звезда похоронных видений" (..Saturne, sphère énorme, astre aux aspects funèbres").
Звёздная музыка Фёдора АкименкоНаука и фантастика12 октября 2024
Мне захотелось узнать, "откуда дровишки", и где, в каком месте и в каком контексте, Гюго писал про Сатурн. Случайно ли это упоминание проскользнуло в стихах или прозе на совершенно другую тему, или же мэтр, как и многие французские интеллектуалы его времени, увлекся астрономией.
"Сатурн"
Стихотворение "Сатурн" было написано в 1839 году, но включено в книгу стихов "Созерцания", изданную в 1856 (в третью часть).
Вообще-то оно, в свою очередь, составляет часть более крупного целого - цикла из пяти стихотворений, связанного с переживаниями поэта при созерцании ночного неба.
Но интересующая нас часть, непосредственно посвященная Сатурну - третья в цикле, в ней четыре катрена, в которых дается выразительный, хотя и весьма односторонний, портрет планеты.
Оригинальный французский текст приведу в виде картинки, совмещенный с современным изображением Сатурна.
Поэтического перевода на русский язык я не нашла. Пришлось потрудиться самой. Подстрочник меня всё-таки не устраивает, он всегда выглядит как пересказ, даже если смысл передан дословно.
Стало быть, читайте в моем стихотворном переводе (или сделайте свой, если мой не устраивает). Это пока нигде не опубликовано.
Сатурн! Огромный шар! Звезда в покрове смертном!
Изгой небес! Тюрьма, чью скорбь не превозмочь!
Мир, созданный туманом, тьмой и ветром!
Ад ледяной, в котором правит ночь!
Сливаясь в ярости, два огненных кольца
Он, как паук, сплетая сети грозно,
Семь ярких лун вращает на осях.
А Солнце для него — лишь проблеск звездный,
Что чуть заметен в темных небесах.
В других вселенных, видя сквозь туманы,
Сколь жуток этот шар, обитель зла,
Такой устрашающий образ красивой с виду планеты создал в своем воображении Гюго.
Современное художественное изображение Сатурна для обоев.
Эсхатологическая поэма
"Сатурном" космические образы в поэзии Гюго не исчерпываются. К счастью, другие его стихи переведены, и переведены очень хорошо - они входят в сборник, изданный Бенедиктом Константиновичем Лившицем (1886-1938) и доступным в сети.
Бенедикт Лившиц. Французские лирики XIX и XX веков. Л., "Художественная литература", 1937
Небольшой цикл или поэма "У ночного окна" по духу родственна ломоносовскому "Ночному размышлению", да только Гюго не знал Ломоносова - тут налицо резонанс поэтических умов.
В первом стихотворении из цикла Гюго задает вопросы, над которыми думают и нынешние астрономы и астрофизики: есть ли предел у Вселенной? И в какой мере неизменны те звезды, которые человечество созерцало на протяжении своей истории? На второй вопрос ответ уже очевиден: нет, конфигурация звезд постепенно меняется, мы видим не ту же картину, что первобытные люди. А вот вопрос о пределах вселенной остается дискутируемым. Разумнее говорить о пределах наблюдаемой вселенной, и только.
Златые иглы звезд сверкают меж ветвями,
Лоснистая волна тяжелыми струями
Порою облака проносятся, как птицы,
И ветер шепчет слов бессвязных вереницы,
В природе все течет, как из раскрытой урны:
Огонь преходит в дым, и в пену - вихорь бурный,
Что можно взять, держать и сохранить навеки?
Летит за часом час, и с каждым часом некий
Где неподвижность звезд в сей движущейся тайне?
Что - небо зримое, действительно ль бескрайне
Над нами россыпь солнц всегда ль одна и та же?
Потомок зрит ли все тех же самых стражей,
Во второй части цикла тема изменчивости вселенной развивается, обрастая новыми яркими образами. Поэт рассуждает ни больше, ни меньше, как о природе того, что теперь обычно называют "большим взрывом" (он же - первый акт Творения, с точки зрения верующих).
О, ночи, будете ль всегда вы тем, что ныне?
Навеки ли разбит шатер небесной сини
Скажи, Альдебаран, ответь, кольцо Сатурна,
Не зрим ли когда в личине безлазурной -
Не загорятся ли там новые светила,
И дуги новые и новые стропила,
В собор, чьим папертям никто конца не знает.
Где семисвещником Медведицы пылает
Сей ветр, что дал вам жизнь средь голубого лона,
Венера, Сириус, Созвездье Ориона,
И никогда, его дыханием согреты,
Уж не поднимутся в апреле вечном светы
Познали ли мы мир с его безмерным чудом,
Мы, тростники болот, мы, черви, чья под спудом
Кто вымолвит средь нас кощунственное слово,
Что на челе ночей господь тиары новой
В третьей части появляется Бог, творец вселенной и всех миров, а человеку смиренно отводится роль "жалкого наблюдателя обличия вещей" - то есть даже не самой их сути.
Ужели бог вконец свое растратил пламя?
Не извергает ли миры он за мирами?
Не полнит ли господь собой свое творенье?
Ужель угасших уст излил он все горенье
Когда огромные являются кометы,
С собою принося глубин бездонных светы,
Куда бегут они, - вселенные иль души,
Скиталицы пучин, горящие втируши
Кто, у истока став, познал первопричину?
Кто, магом и царем сойдя в сию пучину,
О, призраки людей, несчастием согбенных!
Кто произнес: "Творец, нам хватит солнц-вселенных.
Кто мятежом попрет закон тысячелетий?
Кто в силах запретить чему-нибудь на свете
Расширившись, всегда любой предел осилишь,
Вся тварь живет, растет и множится, а мы лишь
Мы - лишь свидетели, мы - в трепете глубоком.
Как все живущее, живым исполнен соком
И древо дивное, живя в сплетеньях темных,
Возносит в небеса - своих ветвей огромных
Творенье впереди, за ним стоит создатель,
А человек - увы, лишь жалкий наблюдатель
Достаточно поднять чело над тем, что - рядом,
Чтоб за завесою скрестить свой взгляд со взглядом
Наконец, последняя, четвертая, часть - пророчество о возможном конце нашего мира, на который обрушится "смертельных звезд прибой". В общем, тут всё верно - когда-нибудь обрушится, если Млечный Путь и впрямь столкнется с нашей соседкой Андромедой. Некоторые астрономы полагают, что взаимодействие галактик уже началось, другие же считают, что Андромеда пронесется мимо, задев Млечный путь лишь по касательной. Мы этого точно никак не увидим - жизнь на Земле прекратится гораздо раньше.
Не скажем же себе: "У нас свои светила!"
Быть может, флоты солнц, уже раскрыв ветрила,
Быть может, одолев предвечную истому,
Творец перекроит по чертежу иному
Как знать? Кто даст ответ? Над темным небосклоном,
Над сим, созданьями творца загроможденным
Что волны бытия питают в исступленьи,
Быть может, зрим мы внезапное явленье
Растерянных светил, пришедших из пучины,
Восставших из глубин иль бросивших вершины,
Под своды черные, воспламенившись в беге,
Упавших стаей птиц, которых сбил на бреге
Они появятся, зардевшись издалече,
Смерч грозных светочей, рубиновые печи,
Уничтожая нас, перегорая сами,
Затем, что наряду с блаженными мирами
Быть может, в этот миг - на дне ночей беззвездных
Уже вздувается рожденный в мрачных безднах
И бесконечности неведомое море
На наши небеса стремит и сбросит вскоре
Млечный Путь с кружочком, обозначающим Солнечную систему. Из сети.
Затмение
Кроме "Сатурна" и "У ночного окна", у Гюго есть стихотворение "Затмение", в котором астрономическое явление - солнечное затмение - истолковано в метафорическом и морально-философском смысле.
Приведу выдержки в переводе Б. Лившица.
Порой сомнение земной объемлет шар.
В глазах у всех темно; туман иль странный пар.
Не знаешь: сумерки ли это иль похмелье?
Куда ни глянь - ни в ком ни гнева, ни веселья.
Впивается во тьму совиный желтый глаз.
Все виды молнии на небесах змеятся.
Алтарь склоняется, и черви в нем роятся.
Затмение касается не только небесного светила, но и умонастроений людей, утрачивающих ясные ориентиры добра и зла.
Друг к другу тянутся, глядят в глаза, но все же
Разобщены, и зло и ночь средь царства дрожи
Воздвигли свой престол. Несчастная толпа
В глубокой пропасти беспомощно слепа.
Разговор поэта со звездой
Задолго до того, как Маяковский говорил с Солнцем за чашкой чая с вареньем, Гюго затеял разговор со звездой из созвездия Тельца - в стихотворении, названном по первой строке ("Я видел глаз Тельца"). Перевод Б. Лившица.
Я видел Глаз Тельца. И я сказал ему:
- О ты, пронесший к нам, сквозь адскую ли тьму,
Сквозь светы ль райские, огонь неизмеримый,
Ты знаешь свой закон, как я - твой облик зримый.
От тайны к тайне нам немыслим переход.
Все - сфинкс. Как знать, когда, робея, небосвод
Кометы яростной принять обязан пламя,
Что в нем сотрет она своими волосами?
В сем море бытия, где все имеет смысл,
Ответь, ты кто - маяк иль ночи черной мыс?
Глаз Тельца - это яркая звезда Альдебаран, о чем говорится в дальнейших строках стихотворения (цитирую не всё подряд, а выборочно).
Альдебаран! Брегов неведомых свеченье,
Ты не вполне горишь на дне пучин ночном,
Как те, что солнцами нарек нам астроном.
Склонив блестящий лик над пропастью незримой,
Ты не вполне похож собой на херувима.
О, призрак! О, мираж! Ты все же не вполне
Лишь зрительный обман в зловещей вышине.
Но что в тебе признать должны мы дивам дивным:
Ты - света колесо, вращеньем непрерывным -
Расцветши навсегда - наш услаждаешь глаз;
То жемчуг, то сапфир, то оникс, то алмаз.
Гюго горделиво сравнивает с чудесной звездой человеческую душу, обретающую наивысшее выражение в поэзии, и перечисляет ряд великих имен ("Орфей, Гомер, Эсхил и Ювенал"). Поэзия (как и искусство вообще) гармонизует мир и дает надежные ориентиры сознанию, и потому между космическими светилами и земными светочами разума есть некое родство, делающее такой разговор возможным.
Но если, следуя высокому завету,
Приводишь к цели ты безумную комету
И выправляешь звезд блуждающих пути, -
Мы силой разума умеем обрести,
Где - бог, где - ад, где - цель и счастья и страданий,
Вертящийся маяк на звездном океане!
Орфей среди звезд. Картинка от нейросети Dezgo по моему запросу.
В наше время поэзия Гюго может показаться очень напыщенной, восторженно-велеречивой и вместе с тем запутанной и туманной в образном отношении. Но таков был романтический стиль, ничего не поделаешь. Однако это - настоящая поэзия, и хорошо, что многие стихи были переведены таким мастером слова, как Бенедикт Лившиц.
Нелишне напомнить и о судьбе самого Лившица - талантливого поэта, одного из исследователей русского футуризма.
25 октября 1937 года арестован в рамках «ленинградского писательского дела» по статьям 58-8 и 58-11 («участие в антисоветской право-троцкистской террористической и диверсионно-вредительской организации»). 20 сентября 1938 года приговорён к расстрелу, а 21 сентября расстрелян вместе с группой других литераторов. Родственникам было объявлено об их высылке на «десять лет заключения в дальних лагерях без права переписки». Лившиц был реабилитирован в 1957 году. 25 декабря 2016 года в Петербурге на фасаде дома, откуда его увезли на расправу, была помещена табличка "Последний адрес". Интересно, висит еще или уже сняли?..
Как говорил герой моей космооперы "Хранительница, уйлоанский принц-профессор Ульвен Киофар Джеджидд, "поэзия переживет все империи".
Космические катаклизмы, наверное, не переживет, а вот империи - точно. Сатурном клянусь.
Мои романы из цикла "Хранительница" размещены на Литмаркете и на Литресе, а также на портале Литсовет.
А на Литмаркете выложены также бесплатные аудиоверсии четырех книг: "Тетрадь с Энцелада", "Тиатара", "Двойное кольцо" и "Око космоса".