Прозрение на пустыре (ч.3)
В детстве мне было страшно, когда я видел на детдомовском окне одну и ту же муху, всегда сидящую на своем месте. Мухи так себя не ведут. Но это сносный страх. Потом мне стало по-настоящему страшно – муха пропала. Теперь она могла быть где угодно.
Больше всего меня пугала неизвестность – то, что нельзя понять и объяснить. В роддоме бирку с моим настоящим именем потеряли, а в детдоме дали имя, которым заведующая награждала всех безымянных – Владимир. В группе у нас числилось шесть Владимиров. Мы мечтали, что когда-нибудь станем легендарной хоккейной шестеркой, а я буду вратарем. Никто так и не научил нас кататься на коньках.
Про детдом рассказывать ничего не хочу, лучше сразу перейду к делу. Из детдома меня забрали в восемь лет.
В десятом классе на пустыре в километре от дома моих опекунов я увидел жирную черную точку на заборе. Забор был весь изрисован граффити, ни одного пустого места кроме той части, где вывели точку. Вокруг нее – выцветшая желтая краска и ничего больше. Я решил, что это какая-то задумка уличных художников, хотя сам себе не поверил.
Пустырь стал моим любимым местом. Здесь не было никого, кроме меня, даже людей с собаками. Я доставал сигарету, курил и смотрел на точку.
В школе я дружил с Виталиком. Как-то мы купили по две банки пива, и я пригласил его на свой пустырь. Мы открыли «Степана Разина», закурили и сели на корточки.
И тут произошло что-то странное. Я решил задать Виталику два вопроса, которые никогда бы в другой ситуации не спросил.
– Слушай, а как ты хочешь жить? – спросил я.
– Чего? – не понял Виталик и сделал глоток.
Сначала Виталик махнул рукой, решив, что я дурачусь, а потом посмотрел на черную точку и вдруг выдал серьезным и спокойным голосом.
– Ну пей, кто тебе мешает. Я тебя вообще про жизнь спрашиваю. Как ты хочешь ее провести?
– Говорю же, пиво пить, – снова ответил Виталик.
– Ну да. Хочу просто пиво пить – и все.
– А как ты хочешь умереть? – задал я второй вопрос.
– Ну вот пиво сидеть пить и так допиться, чтобы сдохнуть.
Он произнес это так серьезно, что мне даже стало страшно. Виталик смотрел на черную точку, не отрываясь и не моргая.
– А что ты видишь, глядя на эту точку?
Виталик завалился на бок и весь затрясся. Я перепугался, но через несколько секунд все было в порядке. Мой друг сел, сделал глоток и отряхнулся.
– Странно как-то, – сказал он. – И хорошо очень.
Мечта Виталика сбылась – он всю свою непродолжительную жизнь пил пиво и допился. После школы я с ним не общался. Просто знаю, что так все и случилось.
Меня зовут Владимир, я медиум. Свои способности я сумел сформулировать благодаря одному из клиентов, которых я пачками водил к черной точке после окончания института.
Первое время я водил сюда знакомых – сначала школьников, потом студентов, всякий раз задавая им одни и те же вопросы и наблюдая одинаковую картину: люди хихикали, не моргая смотрели на точку, отвечали на вопросы, их пробирала конвульсия. В конце они говорили, как им хорошо, благодарили за сеанс и платили деньги. Первое время я стеснялся брать деньги, не понимая, в чем заключается моя заслуга. И уж точно я не считал это своей работой, хотя именно сеансы приносили мне доход. Другой работой я не озаботился, потому что щедрые гонорары прозревших людей позволили снять квартиру и покупать еду, а больше я ничего не желал.
Позже я понял, что черная точка – моя личная нефтяная скважина, однако мне не хотелось воспринимать ее так, потому что это как-то унизительно и пошло. Я был категорически не согласен с тем, что вечность пахнет нефтью, скорее наоборот.
Много лет подряд я видел сон, как-то связанный с черной точкой. Российская глушь, поселение на две сотни человек, неопределенное время. Отец без лица (оно всегда не в фокусе) учил меня ремеслу – вырубке слов в словорубной мастерской. Он работал с усердием, несмотря на то, что не любил свое дело. В один из дней, когда мы пришли в словорубную, отец поставил первую точку и остановился. «Затупились», – сказал он расфокусированным ртом про свои инструменты. Весь день мы делали все, что угодно, кроме вырубки слов. Я впервые видел отца таким счастливым. Лицо его мне так и не открылось. То, что он счастлив, я понял и без этого. «Пока мы не рубим слова, никто не умирает». Я не поверил, но прошел месяц, и в поселении никто не умер. Прошел год – все были живы. Однажды в словорубную постучался человек в черном и вручил отцу точило. «А ну точи!» – потребовал он, и на этом моменте я всегда просыпался. Иногда в конце было еще один кадр – я подставляю язык под тесак, отец замахивается, обрыв, явь.
Объяснить сон, растолковать его я не мог. Подсознание что-то подсказывало мне. Во сне скрывалась суть черной точки, и мне было обидно, ведь я ничего не понимал. Очевидно, кто-то, как отец из сна, хотел вырубить на заборе слово, вместо этого поставив лишь точку. Как будто точки было достаточно, недаром же отец так радовался, что не мог больше рубить слова.
Моими любимыми клиентами были Извозчиковы. Лев Натанович занимался бизнесом и называл свое занятие дерьмом.
– Знал бы ты, Володя, – говорил он, – каким дерьмом мне приходится заниматься по жизни, а здесь я чувствую, что тянусь к прекрасному.
Лев Натанович требовал, чтобы я водил его на пустырь каждый месяц. На вопрос «как вы хотите жить», он отвечал «тянуться к прекрасному». На вопрос, «как вы хотите умереть», отвечал, «дотянувшись до прекрасного». Потом он вставал на колени, впадал в транс, поднимал руки к небу и выл. Так Лев Натанович тянулся к прекрасному. Я боялся, что когда-нибудь он дотянется. Запомнился случай, когда на улице лил дождь, пустырь превратился в грязевое болото, а Лев Натанович позвонил и сказал, что отменять сеанс не намерен. Я стоял под зонтом и смотрел, как успешный бизнесмен сидел в куче дерьма, с блаженной улыбкой выл и тянулся к прекрасному.
– Спасибо тебе, Володя, – как всегда благодарил он, протягивал пятитысячную купюру и залезал в замаранном плаще в «крузак». – А там, знаешь, пустота, – махал он куда-то вдаль, – Не своим делом я занимаюсь, Володя, Бог видит, не своим.
Пару раз он привозил на сеанс жену Марию Леопольдовну. Самый странный клиент на моей памяти. Я даже не слышал, как она отвечала на вопросы. Беззвучно шептала и в конце улыбалась.
С дочерью Льва Натановича было куда интереснее. Ей дали имя Изяслава.
– Можно просто Изя, – подмигивала она.
У Изи все было просто. Она строго делила мир пополам: на белое и черное, без оттенков. Перед сеансами мы часто подолгу разговаривали. Признаюсь честно, Изя мне нравилась, а я ей нет. Она так сразу и сказала.
Я даже не знал, какой у меня типаж.
Изя закидывала меня вопросами про все на свете и оттопыривала нижнюю губу, когда я не мог дать ответ.
– Ну вот этот же тебе нравится? – спрашивала она про кого-нибудь.
– Не знаю даже. Что-то нравится, что-то нет, – отвечал я.
– Это как? Ну он же всем нравится.
– Ну у всего есть плюсы и минусы, – парировал я.
Изя искренне не могла понять, что не на все вопросы можно дать однозначный ответ. Но она все-таки была сложнее, чем кажется.
– Как ты хочешь жить? – спрашивал я ее во время сеанса.
– Хочу жить в мире, где на все вопросы есть ответ, – отвечала она, и я решал, что Изя одноклеточная.
– Оставив миру вопрос, на который нельзя найти ответа.
На пустырь Изю всегда привозил отец. После одного из сеансов, когда мы с Изей дошли до «крузака», Лев Натанович, закурив, сказал, что у него есть ко мне разговор. Я почему-то подумал, разговор будет об Изе, и даже обрадовался. Но Лев Натанович хотел поговорить о другом.
– Послушай, Володя, я долго думал, – начал он, – и наконец сформулировал, что ты такое делаешь.
– В смысле? – не понял я, испугавшись, что сейчас он обвинит меня в мошенничестве и потребует назад все деньги.
– Ты, Володя, находишь контакт с пустотой каждого из нас, – сказал Лев Натанович, – и заполняешь эту пустоту тем, чем мы сами заполнить ее не можем. Потому что контактировать с ней мы не умеем.
– Не знаю, Лев Натанович, – застеснялся я.
– Тебе бы, Володя, по телевизору выступать, с народом общаться по несколько часов. Они бы с тобой проблемами делились, а ты бы им черную точку показывал.
– Мне кажется, не сработает. Тут ведь дело в пустыре. И один на один надо, тогда все работает.
– Но ты ведь не пробовал, Володя! – возмутился Лев Натанович. – Ну хочешь, я все организую, а? У меня и связи есть.
– Да не надо, Лев Натанович, – скромно отказался я. – Мне и так хорошо.
– Тебе-то хорошо, а людям плохо.
– Может, как-нибудь потом, – отвертелся я.
Лев Натанович и тут хотел тянуться к прекрасному. Я же не видел в этом ничего хорошего. Проблема Извозчикова как раз и была в том, что любое приятное дело он зачем-то превращал в бизнес и сразу же начинал его ненавидеть. Вот и мою черную точку он хотел превратить в нефтяную скважину.
Я бы ни за что не дал Льву Натановичу все испортить. Все испортилось само собой. В один момент люди перестали получать от сеансов то, что получали раньше.
– Ну вот, Володя, не получилось у меня дотянуться до прекрасного, – сказал Лев Натанович, убедившись в том, что все сломалось, и в тот момент я подумал, может, это и к лучшему.
Лев Натанович дал мне сто тысяч на прощание, я не стал отказываться. Больше мы не виделись.
Я продолжал приходить на пустырь, и в один из дней меня посетила гениальная мысль. И почему я раньше не делал этого, вот ведь глупость.
– Как я хочу жить? – глядя на черную точку, спросил я себя, получил ответ и произнес его вслух.
– Как я хочу умереть? – спросил я, вновь получил ответ и озвучил его.
Падая, я увидел роддомовскую бирку цвета забора, дату рождения, рост, вес и свое настоящее имя.
Надо успокоиться и вспомнить, как все это случилось, шаг за шагом, не упуская деталей. Может быть, я что-нибудь пойму.