8 (ч.1)
Брутто Зельц открыл дверь и увидел меня.
Закрыл дверь и наконец-то ушел. Он сказал «а». Нет, заглавная, вот так: «А». Хорошо, пусть будет «А».
Я встал, открыл шкаф, вытащил лук и стрелы, нашел маркер. Взял стул, открыл антресоль, достал мешок с записями отца, вывалил на пол. Я всегда удивлялся, почему он писал на печатной машинке или вообще от руки. Когда я спросил, отец взбесился и не стал отвечать. Он никогда не пользовался компьютером, смартфону предпочитал старый кнопочный мобильник.
На отдельном листе в клеточку написано карандашом: «Я долго выбирал, кем быть, графоманом или алкашом, и после раздумий остановился на первом варианте». Так отец записывал фразы, которые потом хотел использовать в больших текстах. «Кем быть, графоманом или алкашом», – не помню, чтобы он это где-то использовал. Внизу было написано «Неиссякаемая бутылка». Я читал черновик этого рассказа, точно, фраза оттуда, просто забыл. Ужасный рассказ. Отец, иногда ты писал такую чушь.
Перевернул листок, вывел маркером большую букву «А», подбросил, натянул тетиву. Стрела соединила бумагу со стеной, теперь буква висела там.
Иди на кухню. Сам иди на кухню, я останусь здесь.
Я не заходил в кухню с тех пор, как ушла Инна.
Брутто Зельц говорит, я должен работать над романом. Должен – буду, договорились, знаю, где собраны все наработки отца по нему, вот они. «Война войдет без стука» – рабочее название, оно должно быть каким-то другим, броским. Последний роман отца, недописанный, который дописывает сын, и это его литературный дебют. Как это пафосно, противно, зачем я согласился.
В опросе на лучшее название романов отца победит «Извини, я съел твою жену» – пятьдесят восемь процентов. На втором месте «Страна напалма» – двадцать четыре. «Война войдет без стука» семнадцать. Семнадцать! Надо менять название. А я специально не буду, пусть остается таким.
Вот он, первоначальный вариант сюжета, написан ручкой, аккуратным почерком.
«Российская империя, военный госпиталь в глуши, до ближайшего поселения трое суток пешего пути. Раньше сюда доставляли раненых, но уже шесть лет Российская империя ни с кем не воюет. Доктор Лев Извозчиков горюет о том, что нет войны, потому что ему и персоналу нечем заняться, из-за чего наступает разруха. От безделья он увлекается лженаукой и точно рассчитывает день явления в госпиталь Сатанаила. В этот день у медсестры Марии Леопольдовны рождается сын, а в госпиталь прибывает первый за шесть лет раненый…»
Кое-что не нравится, буду корректировать.
Почему «М»? Зачем я озвучил эту букву?
Взял еще один листок, идея отца. «Люди бегут навстречу друг другу в доспехах воинственно, снимают маски и одежды, остаются голыми, начинают заниматься любовью, облазят до костей, становятся зарядным устройством и розеткой, наконец-то соединяются». Такого точно нигде не было, слабая идея, перевернул, вывел маркером букву «М», выстрелил, стрела соединила бумагу со стеной.
Зачем это приходит мне в голову. Я могу ответить, не надо обманывать себя. Слово осаждает меня со всех сторон, все труднее отрекаться от него, негде скрыться. Эти буквы стремятся стать словом, родиться и обрести форму.
Форма уже обретена, ты знаешь.
Мне все равно придется идти на кухню, я не смогу скрываться здесь постоянно, слово не пощадит и настигнет.
Есть экземпляр, «Страна напалма» в желто-черной обложке, читал два раза, никто не запрещал.
Человек, разбогатевший на криптовалютах, выкупил участок земли в центре Нью-Йорка, оградил его высокой стеной и провозгласил свой дом независимым государством. Никто не воспринял это всерьез, кроме журналистов The New York Times. Они установили за территорией круглосуточную слежку и выяснили, что человек не покидает пределов своей земли. Никто не входит, не выходит. В стене предусмотрена арка, в ней нет никаких заграждений, кажется, можно легко проникнуть внутрь и зайти на территорию.
Сразу три журналиста The New York Times решают сделать это, из стен арки выдвигается пушка и сжигает их напалмом. Не остается никаких следов.
Обеспокоенная пропажей сотрудников, редакция отправляет еще одну группу из трех журналистов, которую постигает та же участь.
За дело берется полиция. Не подозревая о том, что произошло, группа из трех полицейских пытается пройти через арку. После их бесследного исчезновения полиция наконец осознает серьезность проблемы. Вертолет облетает территорию и видит на доме надпись «Страна напалма», больше никакой информации.
Подъезжают машины, в них двадцать семь полицейских. Трое из них пытаются пересечь арку, остальные видят, к чему это приводит. На место прибывает шеф полиции и подкрепление из двадцати семи сотрудников. Они пытаются вызвать хозяина территории на разговор через мегафон, тот никак не реагирует. Полицейские подключают военных, приезжает фургон, из которого выпрыгивают двадцать семь вооруженных солдат. После короткого совещания полицейские и военные пытаются штурмовать территорию, активируется режим «Я люблю напалм», нещадно истребляющий все, что движется в сторону стены. Огневые пушки уничтожают полицейских и военных.
Сюжет о «Стране напалма» становится самым популярным в СМИ на ближайший месяц, в некотором отдалении от территории журналисты разбивают целый город. Самые отчаянные пытаются проникнуть внутрь, что приводит к активации напалма.
Собирается совет национальной безопасности США. Президент думает, что делать. Снайперы не годятся, этот вариант уже отработан, в доме нет окон. «Танки». «Химическое оружие». «Сбросим бомбу». Президент отвергает все предложения. «На территории США никогда не было войны с внешним врагом. Мы не можем этого допустить из-за какого-то сумасшедшего». Президента спрашивают, хочет ли он признать независимость Страны напалма, он погружается в долгое раздумье и произносит неуверенным высоким голосом. «В конце концов, какое мы имеем право врываться на частную территорию».
Возникает движение, поддерживающее независимость Страны напалма. Через пять лет число жертв, пытавшихся проникнуть туда, достигает 19 683.
«А» уже случилась, висит на стене, зачем буква снова приходит в голову, превращается в звук?
Встряхнул мешок и высыпал оставшееся на пол. Есть там еще что? Мне нравилась идея отца про египетские рудники, даже позаимствовал ее, когда придумывал сюжеты для своих рассказов. Я спрашивал Брутто Зельца, почему отец не воплотил ее, он ничего не знал. Не знаю, где это теперь найти, тут нет.
Надоело, это все равно случится, не вижу смысла тянуть. Решено – пойду на кухню.
Пошел на кухню и, стараясь не смотреть туда, достал две луковицы, разделочную доску, нож, принялся чистить. На столе фотография, где мы улыбаемся с Инной. Я резал лук, слезились глаза.
Мои ритуалы не при чем, Инна умерла по другой причине, я это знаю.
Я посмотрел на магнитную доску, там было написано слово. Все так, как я думал. В тот день, когда погибла Инна, я почему-то написал слово на доске. Сделал это на автомате, не думая. Потом на автомате поставил напоминание в телефон, и снова написал слово. Инна увидела напоминание в телефоне, и мы попали в аварию. Слово убило ее. Я убил ее, написав слово. Не мои ритуалы, может быть, даже не авария. Вдруг она произошла случайно? Или это слово спровоцировало аварию? Не знаю. Я уверен, в тот день все случилось бы по-другому, не будь я таким дураком.
Вернулся в гостиную, сел на пол и стал перебирать отцовские записи. Интересно, почему я все еще жив? Я научился не думать о слове, даже когда вижу его, наверное, поэтому. Не могу объяснить, как это получается.
Я вдруг решил, что не сдамся. Мне нужно понять, откуда взялось слово, почему оно появилось и уничтожило все, что было дорого, моими руками.
Оно осаждает меня, как армия, собравшаяся вокруг крепостной стены и изматывающая город. Буквы – снаряды.
Мне кажется, есть только один выход – самому стать словом, уйти в книгу отца, которая теперь и моя, превратиться в персонажа. «Война войдет без стука», я войду в нее и поселюсь надолго. Буду жить в книге. Слово не убьет меня в вымышленном мире, его там нет.
Запомните меня Новожиловым, сыном последнего русского классика Всеволода Ивановича Новожилова. В детстве меня беспокоило расстройство, оно и сейчас беспокоит, но я хочу сказать одно: не надо бояться. Всю свою жизнь я боялся того, чего нет, совершал ритуалы, загонял себя в угол. Страх должен умереть. Мне жаль, я понял это только сейчас, когда пора уходить. Я любил Инну, я виноват в ее смерти, я создал нечто ужасное, я бегу от этого, я должен понять, что сделал, я должен что-то исправить, я должен это себе, Инне, всем, кого любил и люблю. Простите меня.
Получилось так пафосно, аж противно. «Запомните меня Новожиловым», «страх должен умереть», «простите меня». И это мои последние слова? Лучше простите меня за них.
Это случилось, а значит я умру. Я придумал слово, которым можно убить. Я убил, теперь мне надо спастись.
Я посмотрел в окно, шел дождь. Машина была чистой, на пассажирском сиденье никого.
Я пододвинул стул, сел на него, закрыл глаза и стал персонажем.